ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Широкая степь, покрытая прошлогодней, желтой травой. На возвышенности, укрепленная толстыми проволочными растяжками, торчит старая, побуревшая от ржавчины железная труба. Она уже давно не дымит. Возле трубы пять-шесть приземистых бараков; кирпичные стены давней кладки потрескались и готовы вот-вот развалиться, их поддерживают лишь многочисленные подпорки.

За бараками тянутся груды угольной золы. В жару, чуть подует ветер, над поселком повисает черный туман. Но сейчас, ранней весной, земля и зола влажны - пыли нет. Этот небольшой карагандинский поселок среди голой степи напоминает родимое пятно на широком лице человека.

Весенним днем вдали показался одинокий караван. Но это не был обычный караван казахских кочевников.

Одна за другой тянулись брички в упряжках, дроги, затянутые брезентом. В повозках разместились пятнадцать - двадцать человек. И все русские. Только на передней бричке сидел житель здешних мест, казах Канабек, невысокий, склонный к полноте. Соседом его был человек богатырского сложения, его черные волосы слегка тронуты сединой.

Караван поравнялся с заброшенным кладбищем, расположенным у обочины дороги, и остановился. Путники осматривались кругом, но нигде не было видно людей, поселок словно вымер.

Канабек приподнялся в бричке, громко крикнул:

- Эй, кто здесь есть?

Из барака вышел высокий человек с квадратными плечами и черными низко свисающими усами. С минуту он внимательно разглядывал приезжих, пытаясь разгадать, что это за люди. Потом медленно, тяжело переставляя ноги, направился к каравану.

Канабеку не терпелось:

- Земля, что ли, под тобой прогибается? Экий ты неповоротливый!

Усатый, подойдя, негромко сказал:

- Здравствуйте!

И остановился, никому не подавая руки. Канабек соскочил с брички, подбежал к нему, протянул руку.

- Будем знакомы, дорогой! Я - Канабек, председатель Тельмановского райисполкома. Слышал?

- Слыхал, - помедлив, ответил усатый. - А я - Ермек, рабочий. Остался здесь сторожить Караганду.

- Вот ты-то нам и нужен! Знаешь, кто приехал к нам? Эти люди из Донбасса, а некоторые из самой Москвы. Хотят, чтобы ожила мертвая Караганда. Вместе с нами будут строить новую, советскую Караганду! - торопливо говорил Канабек. - Вот познакомься, это наш друг Сергей Петрович Щербаков, такой же, как ты, старый шахтер, будущий управляющий треста. - Он указал на своего соседа по бричке. - А это - механик, товарищ Козлов. Слесарь Лапшин. Вот инженер Орлов.

Ермек поздоровался с каждым за руку. Его смуглое лицо порозовело, в глазах появился блеск. Но он вел себя сдержанно и не произнес ни слова, хотя оживленное лицо говорило о его радости лучше всяких слов.

Пока продолжался этот короткий разговор, маленький поселок ожил. Забегали ребятишки. Из бараков вышли мужчины, женщины. Появились подводчики, приехавшие из соседних колхозов за углем. Придерживали своих коней всадники, проезжавшие по дороге. Вскоре вокруг гостей сгрудилась небольшая толпа. Послышались расспросы:

- Что, они хотят пустить карагандинский промысел?

- Говорят, мастера из Донбасса приехали!

- Э, не шути с нашим углем, он железо расплавляет.

Ермек вытащил из кармана горсть ключей, протянул их Щербакову.

- Я о вас от Чайкова слышал, давно поджидал. Вот наконец и приехали. Принимайте ключи от промысла в собственные руки!

Щербаков взял ключи и встряхнул их на своей широкой ладони. На какую-то минуту он задумался, обводя глубоко посаженными голубыми глазами распростертую вокруг степь. Ее бескрайние просторы, должно быть, взволновали его.

Высоко подняв руку с ключами, широкоплечий богатырь громко заговорил:

- Товарищи! С тех пор как здешний пастух Аппак Байжанов нашел в сурочьей норе карагандинский уголь, прошло около ста лет. Все эти долгие годы русские и английские капиталисты держали взаперти от народа богатства казахской земли. А мы вот этими ключами откроем замки и передадим в распоряжение народа принадлежащие ему сокровища! Нас направила сюда Коммунистическая партия, чтобы помочь братскому казахскому народу разбудить для жизни эту широкую степь. По решению советского правительства крохотный и убогий угольный промысел должен превратиться к концу пятилетки в могучий индустриальный центр. Не легко это будет выполнить. Но сила народная преодолеет все. Надо только по-партийному организовать эту силу - тогда не найдется той крепости, которую мы не могли бы взять...

Щербаков говорил по-русски. В этом краю еще немногие казахи знали русский язык. Но слова: партия, советская власть - были понятны всем. Речь Щербакова переводил Канабек.

Старуха казашка, стоявшая рядом с Ермеком, опершись на палку, внимательно слушала речь. Пряди ее седых волос, выбившиеся из-под платка, были похожи на белые тюльпаны, приколотые к вискам. Старуха была туга на ухо, но старалась понять разговор.

Когда Канабек закончил перевод речи, старуха подошла к Щербакову, взяла его за руку и подвела к краю старого кладбища. Потом нетерпеливыми жестами стала подзывать кого-то. Из толпы вышел молоденький высокий паренек, круглолицый, большеротый. Он чувствовал себя стеснительно, краснел и широко улыбался.

Старуха, указывая Щербакову на могилы, говорила:

- Здесь похоронен мой отец - умер от туберкулеза. А это могила мужа - погиб в шахте. Вот здесь зарыт мой старший сын - он был горячий парень, не вынес оскорбления и ударил техника-англичанина. К англичанину на помощь прибежал урядник Кудря и зарубил моего сынка шашкой. Многие похороненные здесь умерли от истязаний и нужды. Я не раз слышала, что отец наш Ленин всегда вставал на защиту трудовых людей... Вот и тебя, дорогой, послали в помощь к нам.

Старуха подвела за руку молодого парня к Щербакову.

- Это мой единственный племянник. Акым его зовут. Сирота. Поручаю его тебе, дорогой мой. Сделай его человеком, шахтером, какими были все мужчины в нашей семье.

Канабек перевел слова старухи, и Щербаков ответил:

- Спасибо за доверие, матушка. Вашу просьбу я выполню с радостью.

Поддерживая старуху под руку, он повел ее с кладбища.

Ермек проводил гостей к свободному бараку. Толпа расходилась. Всадники, переведя коней на рысь, продолжали свой путь; нагрузив подводы углем, колхозники двинулись к своим аулам.

К вечеру по степи, словно на крыльях ветра, разнеслась весть: «Прибыли мастера из Донбасса, из Москвы, собираются пустить Караганду».


Прошло несколько дней. Приезжие устроились на новом месте. Маленький промысел начал оживать.

Невдалеке от бараков, на холме - небольшая куча угля. Возле нее Акым вместе с другим рабочим, раскачиваясь и наклоняясь, вручную крутят барабан, к которому прикреплен стальной трос с бадьей на конце. Поднятый уголь они сваливают в стороне от старой кучи.

- Почему надо отдельно высыпать? - спрашивает Акым.

- А кто его знает! - отвечает напарник.

- Я хотел спросить у Сергея Петровича, да не знаю русского языка, а он по-казахски не понимает.

- Как же твоя бабушка просила его сделать тебя шахтером?

- Да тогда Канабек переводил.

Из колодца шахты по деревянной лестнице поднялись Щербаков, молчаливый инженер Орлов и десятник Сейткали.

Сейткали - старый карагандинский шахтер. Когда промысел заглох, Сейткали уехал в аул. Но, услышав о приезде донбассовцев, сейчас же вернулся на шахту, заступил на работу десятником.

Сейткали - светловолосый, нос у него мясистый и широкий, голос басистый.

- Много потерь, очень много, - говорил Щербаков, покачивая головой. - Почти половина добычи просыпается при подъеме наверх.

- При англичанах потерь было еще больше, - громко ответил Сейткали.

- Англичане нам не указ. Надо научиться добывать чистый уголь, не смешанный с породой, и вовсе не допускать потерь, - повторил Сергей Петрович, раскуривая трубку и в то же время внимательно наблюдая за работающими у барабана.

Парни с натугой крутят вал, то и дело вытирают пот со лба.

- Что, Акым, тяжело? Устал? - спросил Щербаков через Сейткали.

- Тяжело, но еще не устал.

- Видно, ты не из таких, которые устают... А что скажешь, если тебе придется взяться за кайло?

- О, еще как рубал бы! Научите.

- Научим. Помяни мое слово: придет такое время, когда будешь машиной рубать. - Сергей Петрович похлопал Акыма по плечу и обратился к Сейткали: - Поставь его напарником к Ермеку. Пусть обучается.

Во время этого разговора инженер Орлов молча стоял в стороне, протирая платком пенсне. Надев пенсне, он неторопливо подошел.

Сергей Петрович кивнул головой на парней, крутящих барабан:

- Этого мы долго терпеть не станем.

Орлов поднял плечи, развел руками:

- А что в наших условиях можно сделать?

- Почему бы не поставить у барабана лошадей?

- А-а, оборудовать конный барабан! Это разумно.

- Да, конный барабан. Освободим людей от тяжелого труда да и угля поднимать будем больше. Я поручу механику Козлову, а вы помогите ему.

- А где найдем в степи лесу?

- Козлов найдет, он сумеет.

Из груды угля, добытого сегодня, Сейткали отобрал крупные куски, сложил их в ящик, начал прибивать крышку гвоздями.

Акым краем глаза все время следил за его работой, не понимая ее цели, потом спросил:

- Зачем так крепко забиваешь? Для чего это нужно?

- На Урал и в Донбасс отправим.

- Что, там своего угля нет?

- Будут исследовать наш уголь.

- Исследовать?.. Что же, масло из него хотят делать? Уголь - он и есть уголь!

Сергей Петрович, заинтересовавшись спором, попросил Сейткали перевести. Выслушав, рассмеялся.

- Объясните ему. Когда поймет, станет лучше работать. Уголь бывает разный. Из угля и масло можно получить и кокс, который расплавляет железо. Нам нужно узнать, хорошо ли коксуется наш уголь. На Урале и в Донбассе есть специальное оборудование для таких исследований.

Акым слушал, кивал головой.

Орлов приказал Акыму отнести забитый ящик в барак, где разместилось управление будущего треста. Сам пошел следом за ним.

А Щербаков и Сейткали медленно двинулись к шахте «Герберт», заброшенной со времен английских концессионеров. Поднялись на холм. Щербаков с удовлетворенной улыбкой осматривал окрестность.

Вдали, на подернутой белесой дымкой возвышенности, и ближе, на низменности,? всюду видны люди. Они копают землю, словно охотники, разрывающие нору какого-то крупного зверя: и здесь и там закладывают новые шахты. А из-за перевала один за другим двигаются караваны.

- Работа началась. Видишь, и люди помаленьку прибывают, - говорил Сергей Петрович. - Когда будут заключены договоры с колхозами, караваны потекут к нам, как поток.

- Да, народ уже знает о Караганде. Только и ждет нашего зова.

- А мы должны быть готовы к встрече. Что понадобится людям в первую очередь? Вода, хлеб, жилище. А у нас пока - пусто.

- Труднее всего придется с водой, - Сейткали озабоченно почесал затылок. - На всю Караганду - два-три колодца, и вода в них лежит на большой глубине. Рыть новые колодцы - не шуточное дело.

- Нет, меня жилье заботит больше, чем вода. Строительных материалов на месте нет. Железную дорогу, чтобы подвезти материалы, когда-то еще проведем. А где жить рабочим зимой?

Сейткали ответил:

- В нескольких километрах отсюда расположены колхозы «Кзыл-Кудук», «Ак-Кудук», «Ашылы-Айрык», «Букба». Часть рабочих на первое время можно разместить там. Другие, на крайний случай, построят себе земляные бараки. Для этого много материалов не потребуется. Дороже всего вода. Из колхозов воду не повозишь.

Разговор был прерван звонким стуком молотка, доносившимся из каменного сарая, возле высокой железной трубы. В свое время этот сарай был построен на месте закладки шахты «Герберт».

В одном из отделений сарая, куда зашли Щербаков и Сейткали, громко постукивал молотком кузнец Коктаинша - маленький проворный старичок. Во времена хозяйничанья англичан он слыл лучшим мастером в Караганде. Услышав, что прибыли донбассовцы и москвичи, Коктаинша вернулся из аула раньше всех других. Он первый застучал молотком по наковальне, оборудовал небольшой горн. Сейчас кузнец ковал наконечник кайла. Сергей Петрович залюбовался ловкостью его рук.

- Вы лепите из железа легче, чем из глины.

Коктаинша, хоть и плохо знал русский язык, ответил смело:

- А вы бы посмотрели, как работал кузнец Каракыз!

- Где он? - встрепенулся Щербаков.

- Помер.

- Эх, жаль!.. Побольше бы нам хороших мастеров. Дайте знать всем старым шахтерам, пусть возвращаются на промысел. Только пусть захватят с собой кайла: инструментов у нас не хватает.

- Да они и сами не оставят. Обеспечьте им жилье, все остальное само собой наладится.

Его маленькая мастерская завалена кусками ржавого железа, старыми тупыми кайлами. Во дворе сарая валяются сломанные вагонетки, тонкие рельсы. Здесь, в сарае, механик Козлов, Лапшин и Коктаинша начали оборудовать будущий механический цех промысла.

Перед сараем остановилась бричка, запряженная парой лошадей. Из нее выпрыгнул толстый, низенький, уже пожилой человек и начал вытряхивать свой запыленный плащ.

- Козлов приехал, - сказал Коктаинша.

- Борис Михайлович, уже вернулись? – крикнул Щербаков. - Раздобыли что-нибудь?

- Да ничего путного там не осталось, - говорил Козлов, выгружая из брички какие-то старые винты, шестерни, обрывки стального троса.

Полуразрушенный Спасский медеплавильный завод, на котором раньше хозяйничали англичане, был расположен в тридцати пяти километрах от Караганды. Козлов съездил туда в надежде раздобыть материалы для механической мастерской.

- Это все, что нашли?

- Есть еще три поломанных локомобиля, останки двух камеронов да несколько труб. Их везет Лапшин.

- А на брошенной кулацкой мельнице в Большом Михайловском?

- Что может остаться от англичан да кулаков? - Козлов засмеялся, обнажив корни поломанных передних зубов. - И там хоть шаром покати - ничего, кроме двух изношенных движков. Попытаемся из этого старья смастерить что-нибудь. Не сидеть же сложа руки, пока нас выручит железная дорога.

- Зайдемте-ка сюда! ? Сергей Петрович повел Козлова, Коктаиншу и Сейткали в соседнее отделение сарая, к спуску в шахту «Герберт».

Щербаков заглянул в темный и глубокий вертикальный ствол шахты, задумчиво спросил Сейткали:

- Какая глубина?

- Около ста метров.

- Ермек говорит, что на дне шахты образовалось озеро.

- Возможно. Воды здесь и раньше было много.

- Надо использовать эту воду для технических нужд. Геолог Чайков говорил мне, что в двух местах обнаружил подземные источники. Их тоже используем. Вот на время нужда в воде у нас и отпадет.

Сейткали изумленно раскрыл рот. Он только и мог сказать:

- Не могу понять! - По его представлениям, воду полагалось брать только в колодцах и реках. - Как же мы достанем эту воду?

- Будем выкачивать машиной.

- А где машина?

- Борис Михайлович сделает.

Козлов покачал головой, звонко рассмеялся.

- Из чего я буду делать машину? Из этого хлама, что ли?

- Это тебе лучше знать. Людям нужна вода, вода! А пока замени-ка вон ту ручную крутилку конным барабаном. Только поживей! - напомнил Сергей Петрович. Он повернулся к Сейткали. - С каждым днем наши забои пойдут все глубже. Ручными тачками не обойдешься. Вон во дворе «Герберт» валяются вагонетки, рельсы...

- Да они старые, ни на что не годны.

- Борису Михайловичу пригодятся. Подготовьте их поскорее к спуску в шахту... Да, вот еще: новых рабочих сразу не ставьте к кайлу. Их надо прикреплять к старым рабочим. У таких шахтеров, как, например, Ермек, многому можно научиться.

Этот подтянутый, сдержанный человек говорил спокойно, не торопясь; в его словах не приказ слышался, а отеческая забота о людях.

Отдав распоряжения Сейткали, Козлову и Коктаинше, Сергей Петрович пошел в управление. Шел он медленно, засунув руки в карманы своих широких брюк, шел и размышлял - одна мысль набегала на другую:

«Совсем мало квалифицированных шахтеров! Чернорабочих - и тех не хватает. Рабочую силу набираем в колхозах. Люди хотят учиться. Их надо обеспечить питанием, одеждой, жилищем, школами... Производство должно расти. С конным барабаном, тачкой да кайлом далеко не уйдешь. Нужна механизация... И пока железная дорога не соединит Караганду со всей страной, эти трудности будут оставаться... А сейчас надо немедля создать местные партийные, советские, профсоюзные организации. Кто поможет в этом? Эх, помощников бы побольше!..»

Среди бескрайней холмистой степи прячется крохотный карагандинский промысел... Кое-где видны разрозненные кучки людей... Медленное, как бы робкое движение.

Очнувшись от своих размышлений, Сергей Петрович остановился, сел на большой камень, вынул из кармана блокнот, положил его на колено и принялся писать:

Сдав телеграмму в тресте, Щербаков, не задерживаясь, снова вышел на волю, в степь. Сергей Петрович распахнул пиджак. Он шел среди степи, полной грудью вдыхая свежий весенний воздух.

Невдалеке он увидел рабочих, копающих землю, - закладывали новую шахту. Щербаков повернул к ним.

Глава вторая

Худощавый подтянутый юноша со светлобронзовым лицом торопливо выбежал из здания крайкома партии. Сердце у него сильно билось. На ходу он пробежал глазами документ, только что врученный ему секретарем. Сверху крупными буквами было напечатано: «Краевой комитет партии...» Этот небольшой лист бумаги был его путевкой в жизнь.

День выдался жаркий, но юноша не сбавлял шагу. Он шел по улице Карла Маркса, местами загроможденной огромными камнями. Некоторые из них были величиною с лежащего верблюда, другие ? не меньше юрты. Весной тысяча девятьсот двадцать первого года в окрестностях Алма-Аты разразился небывалый ливень. С гор скатывались бурные потоки, увлекая в своем течении камни. Следы этого наводнения до сих пор оставались в городе.

Среди камней на улице вилась тропинка, узкая, как заячья стежка. Нетерпеливому юноше надоело идти по ее извивам, и он шел напрямик, перепрыгивая с камня на камень.

Припоминая свою продолжительную беседу с секретарем, он невольно подумал, что путь, по которому сейчас движется Казахстан, похож на эту улицу. Впереди видна выстланная зеленым ковром долина, но на пути к ней залегли глубокие овраги и высокие перевалы...

Наконец он добрался до своей квартиры.

Деревянный дом, наполовину ушедший в землю, в прежние годы, должно быть, был хорош, но во время наводнения покосился. Никто не знал, куда в бурные дни революции исчез его хозяин. Сейчас дом был коммунальный. Но у горсовета до сих пор не дошли руки привести его в порядок. Время было такое: начиная от центра республики и кончая окраинными аулами - всюду как бы шумело новоселье, жизнь еще устраивалась.

Юноша вышел из дому так же поспешно, как и вошел. В руке - чемодан, подмышкой - плащ. Завидя первого попавшегося извозчика, он остановил его:

- На станцию!

Бородатый возница взмахнул кнутом. Под колесами заклубилась едкая пыль. Обшарпанный фаэтон нырял по ухабистой дороге, заставляя седока подпрыгивать на сиденье. До станции - двенадцать километров. По дороге в обе стороны медленно двигались легковые и ломовые извозчики. Машины встречались редко. Высокие тополя, росшие по обочинам, были покрыты пылью, и вершины их словно поседели. Казалось, жара и густая пыль душат все живое.

- Оказывается, Алма-Ата богата не только солнцем и зеленью, но и пылью, - проговорил юноша. Это была единственная фраза, которую он обронил за все время пути.

На станции он расплатился с извозчиком, торопливо вышел на перрон и вскочил в вагон поезда, уже готового тронуться.

Не только наш герой, но и другие пассажиры садились без билетов. Туркестано-Сибирская железная дорога действовала недавно. Пассажирские поезда еще не ходили, но красные вагоны товарных поездов вмещали всех желающих, и от них не было отбою, несмотря на то, что никто не давал обещания доставить их к месту назначения в срок.

Длинный состав, переполненный людьми, грузом, скотом, скрипя, тронулся с места. Блеяние овец, стоны гармошки, голоса людей - все это напоминало весеннюю откочевку большого аула.

Опершись плечом о створку вагонной двери, юноша не отрываясь смотрел вдаль. А поезд быстро шел вперед, земля с той же скоростью бежала назад. Только белоголовый Ала-Тау не отставал от поезда. Вершины гор длинными цепями тянулись на восток.

Вдоль железнодорожного полотна, по проселку двигались люди: пешие, конные, на повозках. Блестящий от загара мальчик, с расплющенным носом, голым животом, бежал рядом с полотном, стараясь не отстать от поезда. Увидев его, юноша невольно рассмеялся. Вот мальчик задохнулся, отстал. Теперь за вагонами верхом на воле припустился старик; вероятно, он принадлежал к роду жалаир: только у жалаирцев принято ездить верхом на волах. Подводчик, дремавший на двухколесной арбе, запряженной ишаком, вдруг проснулся и с перепугу стал дрыгать ногами. А ишак, подняв свои длинные уши, повернул голову в сторону поезда, но шага не прибавил. На верблюдах, бежавших рысью, сидели две женщины казашки, на головах у них колыхались белые платки. Были тут и верховые, на конях, гнавшие во весь опор своих скакунов, - топот копыт сливался со стуком вагонных колес...

Он взглянул на ручные часы и недовольно поморщился. Все виды транспорта, которыми казахский народ пользовался испокон веков, не могли сравняться по скорости с поездом. Туркестано-Сибирская железная дорога сократила прежний месячный путь до одного дня. Тем не менее нашему герою не терпелось. Путешествие ему предстояло длительное. Не одну сотню километров нужно было еще ехать на лошадях. Необъятному простору казахской степи, казалось, не было конца.

- Эй, сынок, садись-ка перекусить! - окликнули его.

Юноша круто повернулся. Казах с густой черной бородой свободно, как у себя дома, расположился на разостланной в углу вагона кошме. На достархане - белой скатерти, раскинутой поверх кошмы, - лежали лепешки и холодная жирная баранина, а с краю - черный торсук, сшитый из сыромятной прокопченной кожи, - сосуд для кумыса.

- Сполосни руки, светик, - предложила байбише {байбише - пожилая женщина, в данном случае - жена} бородатого казаха, подавая чайник с водой.

Юноша вымыл не только руки, но и лицо и присел к достархану. Только теперь он осмотрелся, В вагоне собрались люди многих национальностей - среди других были тут и узбеки, и уйгуры, и дунганы. Все вынимали провизию и раскладывали ее сообразно своим вкусам и привычкам. Длинноусый старик украинец достал из самодельного деревянного чемодана буханку хлеба и кусок свиного сала. Худощавый горбоносый пассажир, закусывавший овечьим сыром, был, конечно, сыном Кавказа. А молоденький паренек, только что игравший на гармошке «Галиябану» {«Галиябану» - популярная народная татарская песня}, - несомненно, татарин.

- Сынок, - обратился к юноше чернобородый казах, - есть поговорка: «Чем знать тысячу людей в лицо, лучше знать одного по имени».

- Зовут меня Мейрам.

- Да будет счастливо твое путешествие! Откуда и куда путь держишь?

- Я издалека и еду далеко, - коротко ответил Мейрам, пристально разглядывая лицо собеседника своими серыми глазами. Потом добавил: - Я из Москвы. Там учился. Сейчас, после учебы, еду на работу в Караганду. А ваше имя можно узнать?

- Меня зовут Маусымбай. Происхожу из рода Найман. Едем мы со старухой к Семипалатинску, в гости к замужней дочери... Вишь, как поезд резво везет. Ни на каких конях за ним не угонишься.

- В колхозе состоите? - спросил Мейрам.

- Пока воздерживаюсь, сынок, присматриваюсь. Люди вступают. И многие середняки уже записались.

- А люди, по-вашему, не присмотревшись вступают?

- У каждого свое соображение, - недружелюбно отрезал старик.

Пытаясь замять нежелательный разговор, он сам принялся расспрашивать своего пытливого собеседника.

- Если ты окончил учение в Москве, то почему не остался там или не нашел себе место в Алма-Ате? Зачем забираешься в такую глушь?

Мейрам усмехнулся. Вначале старик ласково называл его сынком, а вот сейчас пытается ущипнуть. Похоже, в разговоре он не привык стесняться и дает понять: «Хоть ты и в Москве знания получил, но колким словам у меня можешь поучиться». Мейрам не стал состязаться в острословии и ответил миролюбиво:

- Это верно, я побывал в больших городах, отагасы {Отагасы - здесь: отец, буквально - глава аула (очага)}. Но мне кажется, что жизнь я знаю поверхностно. Хочется заглянуть поглубже.

Маусымбай хихикнул и принялся рассказывать, что случилось с одним его знакомым, пытавшимся поглубже узнать жизнь:

- В нашем ауле живет человек по имени Турман. Вздумалось ему стать акыном. Кто-то ему сказал: что бы сделаться мудрым акыном, нужно послушать могучий голос бури в степи. И вот, выбрав непогодливый зимний день, Турман ушел далеко в степь, намереваясь побеседовать с бурей наедине. На другой день его нашли почти замерзшим. Так он и не стал акыном, а сделался посмешищем для людей. В жизни, сынок, поверхность и глубина лежат повсюду. Зачем тебе ехать так далеко искать глубину?

На этот раз старик ущипнул еще чувствительней. Но Мейрам не обиделся, только посмеялся над рассказом о незадачливом акыне.

- Правильно говорите, отагасы: всюду найдешь и поверхность и глубину жизни. Мое детство и школьные годы прошли в Караганде. Потом я долго жил в Алма-Ате, в Москве. Но меня все время тянуло в родные места.

- Против этого возразить нечего, - проговорил Маусымбай и, вздохнув, сказал стихами:

На свете места лучше нет, чем то, где родился,

- О, вы, оказывается, тоже акын?

- Что мудреного? Любая женщина в минуту разлуки поет прощальные песни. Дар акына проявляется тогда, когда душа человека переполнена и жаждет излиться. А что может вылиться, если перевернешь порожнюю бочку?

Беседа со стариком все больше увлекала Мейрама. Старик обладал острым языком и крепкой памятью, знал наизусть творения старинных казахских акынов. Последние годы Мейрам черпал знания только из книг, а теперь ему открывалась богатая сокровищница метких слов и мыслей, рожденных творчеством народа. Но Маусымбай плохо разбирался в том, что говорил, не давал себе отчета, что многие старинные афоризмы уже не подходили к новой жизни.

- ...Груда песку не станет скалой. Толпе не дано быть вожаком. От благородного может родиться недостойный, который не заслуживает и чашки похлебки. От худородного может произойти достойный, что, впрочем, редко случается, - изрекал он с непреклонным видом.

- Здесь вы явно противоречите нашему времени, - возразил Мейрам. - Эти изречения высказаны в далекой древности представителями правящих классов.

- Вряд ли в то время люди знали о каких-то классах.

- Да, возможно, и не сознавали, но сами изречения подтверждают, что борьба бедных и богатых имеет давнюю историю. Вот только мы теперь разрешаем вековечный классовый спор, - говорил Мейрам.

Маусымбай изредка бросал на него короткие взгляды, смысл которых можно было определить так: «Видать, парень толковый».

За беседой они не заметили, что вечереет. Поезд стоял на какой-то станции.

- Почему не едем, сынок? Устал паровоз, что ли?

- Должно быть, состав задерживают на станции какие-то дела.

Но Маусымбая не удовлетворил этот ответ.

- Разве они не могут закончить свои дела на обратном пути? Надо же народ довезти до места!

- Наш поезд не пассажирский, а товарный. Если бы для грузов места не хватило, нас и вовсе не посадили бы.

- Разве что так, - сказал старик, смягчаясь.

Мейрам вылез из вагона, чтобы размяться. Солнце уже спряталось за хребтами, лучи его играли только на скалистых вершинах гор. Прогретая за день земля уже дышала прохладой. Станция расположилась у подножия горы. Впереди лежала широкая степь, позади и по сторонам поднимались голые хребты гор. По их склонам и подошвам змейками скользили реки и ручьи. Вдоль зеленеющих берегов рассыпались юрты. Вокруг новой станции поселок еще не успел отстроиться, но местное население жило здесь уже оседло. Раньше в окрестных аулах кумыс и айран {айран ? напиток, приготовленный из кислого молока и воды} ничего не стоили, теперь они находили хороший сбыт, обернулись красной денежкой. Возле путей всегда толпились женщины. Они ходили с ведрами от вагона к вагону, предлагали молоко, сливки, кумыс. Было слышно блеяние овец, выведенных на продажу. Кучка пассажиров уже разделывала тушу барана, купленного вскладчину. Подальше, в долине, виднелись стада и скотные дворы недавно обосновавшегося здесь колхоза.

Некоторое время Мейрам стоял, глядя на аулы, на станцию и на степь, оживленную поездом и людьми. «Степь пробудилась», - думал он.

Медленными шагами он поднялся на небольшую скалу. Заглядевшись на речку, бурно текущую под ногами, он не сразу заметил человека, долбившего снизу скалу. Но вот до слуха Мейрама донесся металлический звук, потом мелькнула искра, высеченная ударом молота. Мейрам спустился вниз и подошел к рабочему. Это был казах, одетый в синюю спецовку. Мельком взглянув на Мейрама, он продолжал долбить зубилом скалу. На ее поверхности одна за другой возникали одинаковые луночки, похожие на гнезда стрижей.

- Откуда ты, приятель? Почему в одиночку долбишь?

- Здешний. Помощники в моем деле не нужны.

- Видать, не для забавы работаешь. Твои гнездышки расположены с расчетом. Кто научил тебя этому?

- Наш техник подрывного дела, Василий Петрович.

- А для чего долбишь?

- Рвать будем. Камень для железной дороги нужен. Всюду стройка идет.

Рабочий поддерживал разговор неохотно, на вопросы отвечал скупо. Он был погружен в свое дело. Мейрам постеснялся отнимать у него время попусту.

Донесся звонок со станции.

- Хош {хош - до свидания }, ровесник! - попрощался он и поспешил к поезду.

В свой вагон он влез уже на ходу. Света не было, в вагоне разлился полумрак. Мейрам прилег, положил голову на чемодан и закрыл глаза.

Со дня отъезда из Москвы прошло уже немало времени. И еще предстоит ехать дней десять. На пути встретятся и прохладные горные долины, и жаркая голая степь, и пастбища, покрытые сочными травами...

Больше всего Мейрама волновали думы о Караганде. Когда же через безводную пустыню протянется к ней железная дорога? Как удастся наладить снабжение производства и населения всем необходимым? А всего сложнее воспитать трудовую армию - молодой казахский рабочий класс. Все это для Мейрама, недавно покинувшего стены института, неизведанные стороны жизни, они беспокоят, тревожат. Вспомнились напутственные слова секретаря крайкома: «Партия вам поможет, да и Щербаков - управляющий будущим трестом ? человек опытный. А самое главное - вам будет помогать вся страна».

Мейрам и не заметил, как заснул. Впросонках, повернувшись на другой бок, он произнес вслух:

- Сделаем... осилим...

Маусымбай поднял голову:

- Что ты сказал, сынок?


...Пятый день Мейрам едет верхом по бесконечной степи. Его чемодан навьючен на быстроногую серую кобылицу проводника. Проводник - казахский парень - в движениях очень проворен. Он неутомимо рассказывает о жизни здешнего населения, о местности. Всадники едут без дороги, напрямик.

- Минуем вот эту балку, перевалим через хребет и прямиком попадем в Караганду, - говорит проводник.

Кое-где среди зеленых холмов виднеются деревянные вышки, над ними клубами вьется дым. Доносятся какие-то бухающие звуки, вокруг суетятся небольшие группы людей. - Что это за люди? - спросил Мейрам.

Проводник не замедлил с ответом:

- Геологи, ищут уголь. Покоя не знают - роют и роют землю. Уже третий год здесь копаются...

- И много нашли?

- Я спрашивал у одного. Говорит: если в Караганде возьмутся за добычу все роды и племена Казахстана, их дети, их внуки, то и внуки не выберут уголь до конца. Он, конечно, лишнего хватил, но угля здесь много.

- Нет, он преуменьшил, - возразил Мейрам. - Я читал, что угля в Караганде хватит не только детям и внукам, но и правнукам всего советского народа.

Поднялись на холм. Вдали, на возвышенности, показалась одинокая недымящая труба.

- Вот Караганда! - указал на нее проводник.

Среди черневших вокруг аулов и пасущихся стад высоко протянулась в небо лишь труба будущей третьей кочегарки Союза.

У подножия холма, с которого спустились путники, под вышкой работал нефтяной движок, вращавший стальной бур, скрытый глубоко под землей. Машина издавала уже знакомый Мейраму бухающий звук. Сизый дымок, вырываясь из узкой трубы, быстро таял в просторах степи. Возле вышки раскинулась белая палатка, рядом с ней стоял «газик».

Два человека вышли из палатки и направились к вышке. Один из них ? русский, средних лет, небольшого роста, одет в плащ-пыльник, другой ? молодой казах с энергичным смуглым лицом.

Мейрам соскочил с коня, который пятился от шумной машины, и подошел к этим людям.

Поздоровались и сразу разговорились, словно давно знали друг друга. Русский словоохотливо рассказывал:

- Мы геологи. Меня зовут Анатолий Федорович Чайков, я руководитель разведывательной партии. А этот молодой человек - Аширбек Калкаманов - студент Горного института, проходит здесь практику.

Речь его нетороплива, синие глаза остры, движения ловки и быстры.

- А вы куда путь держите?

- В Караганду. Вы, я вижу, уже многое тут сделали, а я только думаю начинать.

- По какой части собираетесь работать?

- Э, об этом одним словом не скажешь!.. Думаю взяться за организационно-массовую работу. Производственной специальности у меня нет, технических наук не проходил. Наш народ, пожалуй, не скоро овладеет техникой.

Чайков добродушно усмехнулся.

- Если жизнь измерять темпами наших разведок, то все далекое окажется близким. Вот мы приехали из Ленинграда три года назад и за это время столько открыли здесь богатств, сколько разведчики английских и русских капиталистов за все годы своего хозяйничанья не сумели сделать.

Мейрам слегка покачал головой и улыбнулся. Чайков возбужденно допытывался:

- Чего улыбаетесь? Думаете, я не правду сказал?

- Эго хорошо, что мы так стремительно движемся вперед. Но, я думаю, для Казахстана и этого недостаточно. Если в прошлом Россия отставала от более развитых стран на десятки лет, то казахский народ отстал на сотни. Нельзя забывать этого.

- Вы хотите сказать, что нужно еще ускорить темпы? Правильно говорите, правильно! - подхватил Чайков. Лицо его оживилось. - Как бы ни отставал казахский народ в прошлом, теперь он быстро двинулся вперед. Вы не знали в Москве геолога Каира Аманбекова?

- Понаслышке знаю.

- О, замечательный человек, золотая голова! Мой хороший друг. Мы с ним вместе воюем с некоторыми консерваторами из нашего главка. И не только из-за темпов воюем. Они все хотят доказать, будто карагандинский уголь не коксуется и его невыгодно добывать. А вышло по-нашему!

- Я немного слышал об этом.

- Мы одолели в этом споре. Иначе и быть не могло. Да какие только богатства не скрыты в Казахстане? Уголь, железо, золото, медь, нефть. Мы с Аманбековым как бы соревнуемся, открывая эти сокровища. Все-таки Аманбеков опередил меня. Он доказал, что по богатству некоторыми рудами Казахстан занимает одно из первых мест в мире. А я только одно доказал - что по углю Караганде принадлежит третье место в Советском Союзе. А разведал пока лишь эти вот места! - сказал Чайков, обводя рукой вокруг себя.

Перед ними один за другим далеко протянулись волнистые холмы, покрытые густым ковылем, и низины, поросшие травами. И конца им не видно. На вершинах холмов чернели вышки, над движками вились дымки.

Мейрам спросил:

- Сколько же миллиардов тонн вы нашли?

Чайков усмехнулся.

- Не будем копаться в кармане государства.

- Извините, если не к месту спросил.

- Только успевайте добывать уголь, а найти его мы сумеем. А когда на месте этих вот наших движков поднимутся в казахской степи трубы больших заводов, тогда и среди казахов будут свои ученые и инженеры. Такие товарищи, как Аширбек, уже владеют ключом к изучению природы и смело пускают его в дело.

Аширбек не вмешивался в беседу. Он казался человеком замкнутым. Низко согнувшись, он рассматривал образцы пород, добытые из недр. Разноцветные столбики глины были расставлены в ряд. И на каждом он ставил соответствующую надпись.

Чайков показывал на образцы и объяснял, не глядя на надписи:

- Бурый уголь, антрацит...

- А чем они отличаются друг от друга?

- Главное отличие в содержании углерода. Чем больше углерода, тем выше качество угля. Карагандинский уголь ?- высококачественный, коксующийся.

Беседа была прервана неожиданным происшествием. Проводник Мейрама все время крутился около «газика». Разглядывая его и ощупывая, он нечаянно нажал на кнопку гудка. Конь Мейрама, фыркнув, метнулся в сторону, оборвал повод и ускакал в степь. Проводник побежал вдогонку. Но поймать испуганную лошадь было не так-то легко.

- Будь ты неладен, вот и остался пешим! - с досадой воскликнул Мейрам.

Чайков успокоил его:

- Ничего, поймает... В здешних местах машина пока редкость. Но вот увидите, года через два этот ваш паренек будет править рулем, как поводом коня. А пока садитесь, я вас довезу.

- Ну что ж, спасибо. Придется взять «подводу» в вашем ауле. До свидания, товарищ Аширбек!

Аширбек поднял голову, молча кивнул и снова склонился над образцами пород. За все это время он так и не проронил ни одного слова.

Чайков и Мейрам сели в «газик» и тронулись в путь, продолжая беседу. В степи кое-где зеленеют заросли карагана {караган - кустарник}, всюду видны бугорки возле сурочьих нор. Сурки пасутся табунками. Грызуны очень осторожны: еще издали завидя машину, они торопливо убегают, смешно подпрыгивая. Вот толстая самка с детенышами подбежала к норе, поднялась на задние лапки и пищит, как бы дразня: «А нуте-ка, попробуйте поймать!»

Тем временем Чайков продолжал свой рассказ о Караганде:

- Вы, наверно, знаете, что еще в тысяча восемьсот тридцать третьем году вот в таких сурочьих норах молодой пастух Аппак Байжанов нашел карагандинский уголь. Пастух и не знал, что такое он нашел. Пришел в аул, показал старикам, те тоже подивились...

- Вряд ли было так, - возразил Мейрам. - В казахском языке издавна существует слово «комир», по-русски - уголь. Слова в народе зря не употребляются. Кроме того, в Казахстане издавна бытует поговорка: «Не считай уголь пустяком, он плавит железо». Если молодой Аппак не знал, что нашел, то старики должны были догадаться.

- Может быть, и так... Тем не менее волостной старшина Тати, владелец земель, где был найден уголь, продал эти земли русскому предпринимателю Ушакову всего за двести пятьдесят рублей.

- Высокая цена, - насмешливо заметил Мейрам.

- По-вашему, Тати продешевил? Но зато Ушаков в тысяча девятьсот четвертом году продал свои владения французскому капиталисту - сыну президента Карно уже за семьсот шестьдесят шесть тысяч рублей. Через два-три года Карно, в свою очередь, сбыл земли английским капиталистам. Так в течение века и переходили из рук в руки казахские угленосные земли. - Чайков указал на трубу, одиноко торчавшую на возвышенности: - Вот и все, что осталось здесь после англичан. Революция выгнала их с казахской земли...

Многое из того, что рассказывал Чайков, Мейрам уже знал из книг, из разговоров с алма-атинскими руководящими работниками, однако слушать геолога было интересно. Чайков мог рассказывать о Караганде без устали.

- Эти места в двадцатом году посетила экспедиция Александра Александровича Гапеева. Он-то и открыл неисчислимые залежи карагандинского угля, доказал его свойство коксоваться. Ни русские, ни английские капиталисты не сумели исследовать глубокие недра земли. Добывали они уголь бесхозяйственно, хищнически... Гапеев, вернувшись из экспедиции, доложил, что Карагандинский бассейн имеет мировое значение. Мы с Каиром Аманбековым, да и многие другие, считаем себя учениками Гапеева, - гордо добавил он.

- По-моему, вы давно вышли из поры ученичества, - пошутил Мейрам.

Чайков весело рассмеялся.

- Если бы не так, то мы были бы совсем неспособными учениками! Мы уже исследовали площадь в пять раз большую, чем Гапеев. Угля нашли в два раза больше. Теперь богатства Карагандинского бассейна уже ни у кого не вызывают сомнений. Но вот находятся «ученые», которые все еще оспаривают коксующиеся свойства здешнего угля. Странно это, Мейрам Омарович! И самое странное в том, что нашим расчетам и открытиям не верят некоторые работники главка.

- Пусть не верят. Народ верит, а это главное! - сказал Мейрам.

- Это верно! - согласился Чайков. Он снял левую руку с баранки, протянул ее вперед. - Вот эти люди, расселившиеся вокруг шахтной трубы, не пришли бы сюда, если бы не верили!

- Теперь главное - оправдать это доверие. Люди приехали, но у них нет ни опыта добычи угля, ни технических знаний... Только русский народ может подать нам братскую руку помощи.

В глазах Чайкова вспыхивали огоньки радостного оживления, он слушал с большим интересом. Иногда нетерпеливо прерывал Мейрама.

- Не все местные работники так рассуждают. Вот я беседовал с Жаппаром Султановым. Неглупый человек... Но не верит он, что казахи освоят производство.

Мейрам нахмурился.

- Неудачный пример. Слышал я про этого Жаппара. Когда-то он был здесь одним из руководящих работников, но стал националистом. Его перевели на работу в Акмолинск. Посмотрим, что у него там получится...

Впереди, на дороге, показался громоздкий рыдван, запряженный лошадью. За подводой шагала привязанная к ней корова. Вдруг рыдван накренился набок -? с оси слетело колесо. Мужчина и женщина соскочили с повозки, начали поднимать ее кузов. Их настигли легкие дрожки. Из дрожек вышел мужчина могучего телосложения. Легко приподняв рыдван, он надел колесо на ось, потом сел на свои дрожки и отправился дальше.

- Управляющий трестом Щербаков, - сказал Чайков. - Как, догоним его или позже познакомитесь?

- Возможно, он торопится. Не будем его задерживать.

- Энергичный, умный, деловой человек. С группой помощников приехал из Донбасса. После их приезда оживать начала мертвая Караганда! Вон те точки, чернеющие на холмах, - это вновь заложенные шахты...

По дороге непрерывно двигались караваны подвод, в степи пасся скот, местами густо, местами в одиночку стояли юрты, черными курганами поднимались старые отвалы породы и шлака.

Машина мчалась вперед. Поселок уже близко. Чайков спросил:

- Где думаете остановиться?

- Здесь живет рабочий Сейткали. Он знает меня с детства.

- Я знаю его. Сейчас работает десятником. Вон в том бараке живет.

Машина остановилась. Возле одного из приземистых бараков, оставшихся со времен англичан, сидел мужчина с желтым лицом, скручивая папироску из махорки. Взглянув на подъехавших, он быстро встал, воскликнул басом:

- Уж не Мейрам ли? Подойди ближе! Сколько лет не виделись!

Он обнял Мейрама, стал целовать. Их объятия затянулись надолго, расспросам не виделось конца. Чайков торопился.

- Разрешите, Мейрам Омарович, попрощаться... Меня ждет степь.

- Спасибо, Анатолий Федорович! Спасибо за рассказы. Хоть здесь и родные мои места, но вы о них знаете больше, чем я. Обещаете новую встречу?

- Не меньше вас буду ждать ее.

Чайков уехал. Сейткали повел Мейрама в дом.

Глава третья

Назавтра, едва взошло солнце, Мейрам вместе с Сейткали пошли к Щербакову.

На небе - ни облачка, в воздухе - ни ветерка. День обещал быть жарким, душным. Воздух насыщен острым запахом угля. Из механической мастерской доносились резкие удары молота. Возле первой шахты работала группа людей: одни поднимали уголь бадьей на поверхность, другие грузили его на тачки, везли и сваливали в кучи. Неподалеку, на холме, лениво бродили коровы.

Мейрам, несколько лет проживший в многолюдной, бурной Москве, почувствовал смущение перед тем, что увидел здесь. Маленький поселок, кустарная шахта. По склонам холмов вьются дороги, поросшие травой, - так мало по ним ездили. Сейчас по этим дорогам, поднимая пыль и приминая траву, тянутся караваны. В соседней низине, богатой пастбищами, рассыпались аулы, кольцом окружившие Караганду.

- А все-таки оживает степь! - проговорил Мейрам. Он шел неторопливо, внимательно присматриваясь ко всему.

- Прибавим-ка шагу, а то, пожалуй, не застанем его, - поторопил Сейткали. Он продолжал разговор, начатый еще дома: - Щербаков - опытный в нашем деле человек, хорошо знает шахту.

Они подошли к невысокому каменному дому под новой, недавно перекрытой крышей.

У дверей стояли легкие дрожки, запряженные гнедой лошадью. На дрожках, напевая вполголоса, лежал молоденький кучер - казах. - Видишь, Щербаков собирается уезжать, - сказал Сейткали.

Он хотел было открыть дверь, но Мейрам задержал его руку и постучался.

- Прошу, войдите! - послышался из-за двери густой голос.

Щербаков сидел перед грубо сколоченным непокрытым столом в одной рубашке и брился. Он легко встал навстречу пришедшим, сказал:

- Здравствуйте, добрый день!

Мейрам протянул руку, назвав себя:

- Мейрам Омарович Омаров.

- Очень рад. Сергей Петрович Щербаков. Прошу садиться. Извините, пожалуйста, сейчас закончу.

Лицо у него намылено, рукава рубашки засучены, ворот распахнут; лоб широкий, выпуклый, подбородок крутой; сильные, мускулистые руки ниже локтей поросли черным волосом. Он с первого взгляда производил впечатление человека живого и радушного. На столе, рядом с маленьким зеркальцем, в рамке под стеклом - фотография женщины лет сорока на вид. Глаза у нее веселые, умные; смотрит так, что кажется, вот-вот услышишь от нее приветливое слово.

К карточке прислонен заклеенный конверт. Мейрам невольно прочел адрес: «Москва... Антонине Федоровне Щербаковой». Значит, жена. В небольшой комнате, с куполообразным, как в юрте, низким потолком, вещей мало: простая железная койка, стол и большой чемодан, на дверном косяке висит шахтерская лампочка. Мейрам подумал: «Должно быть, из старых большевиков, подпольщиком был - на всю жизнь привык к скромной, походной обстановке».


Мейрам не ошибся в своей догадке, В Коммунистической партии Сергей Петрович состоял с 1914 года. В волосах его уже густо пробилась седина, хотя ему недавно минуло только сорок пять лет. Тридцать два года тому назад его отец, шахтер, Петр Алексеевич, во время забастовки рабочих на одной из шахт Донбасса был ранен полицейской саблей. Бородатый, большой, он, не обращая внимания на льющуюся кровь из рассеченного левого плеча, поднял кулак и громко крикнул:

- За нашу кровь отплатите кровью!

В это время Сережа возвращался из школы. Подмышкой у него вместе с книгами была рогатка. Мальчика охватила жгучая жалость к отцу и ненависть к длинноусому полицейскому, сидевшему на рыжей лошади и с криком «разойдись» размахивавшему саблей. Сережа вскинул рогатку, прицелился. Гайка, пушенная меткой рукой, попала полицейскому в лицо. Он схватился за гриву коня и припал к луке.

Через год Петр Алексеевич умер. После него остались два сына и дочь, самому старшему - Сереже - было четырнадцать лет. Тяжелые времена наступили в семье. Сколько раз в сумерках, в холодной комнате, молчаливо сидели вокруг матери полуголодные ребятишки. Завтра не на что купить хлеба. Печален был кареглазый Коля, еще недавно такой непоседливый; всхлипывала шестилетняя Светлана, забыв свою резвость и говорливость.

Однажды Анна Никифоровна, женщина смуглая, спокойного и твердого нрава - лицом и характером Сергей пошел в нее, со вздохом сказала:

- Придется тебе, Сережа, ученье бросить. В семье ты самый старший, заботы ложатся на тебя.

Был у покойного Петра Алексеевича верный дружок, хотя и младше его, - слесарь Борис Михайлович Козлов. Он-то и помог Сергею устроиться на работу в шахте.

Серьезный, с виду медлительный, неразговорчивый подросток впрягся в шахтерскую лямку. Начал он с разносчика ламп, потом стал коногоном. Был он и саночником - в низком грязном забое ползал на четвереньках и возил тяжелые сани, груженные углом. В восемнадцать лет Сергей взял в руки кайло, стал забойщиком.

Каторжная жизнь, горе семьи научили его многое понимать. Он уже знал, что не вырваться ему из темного забоя, не увидеть света до тех пор, пока и шахтой и жизнью рабочих распоряжается капиталист. Только в борьбе с хозяевами шахтеры добьются лучшей доли. И когда Борис Михайлович впервые позвал Сергея на собрание подпольного кружка, юноша охотно пошел.

Война 1914 года застала Сергея уже большевиком. На фронте он распространял антивоенные листовки, был активным партийным агитатором.

А в начале гражданской войны Сергей Щербаков вступил в Красную Армию.


Таков был Сергей Петрович Щербаков, с которым только что познакомился Мейрам, такова была его жизнь в прошлом.

Кончив бриться, Сергей Петрович надел пиджак, подсел к гостям.

- Теперь можно и поговорить.

- Вот, пожалуйста, - Мейрам протянул ему документ, выданный краевым комитетом партии.

Щербаков надел очки, прочел бумагу. Быстро сдернул очки, голубые его глаза улыбнулись.

- Хорошо! Очень хорошо!.. Много у нас всяких нужд... Но самая большая - нужна местная партийная организация. Не оформлена еще. Пора, пора оформлять! Дело мы большое затеяли, без помощи партийной организации его не выполнишь.

- Сколько у вас сейчас коммунистов? – спросил Мейрам.

- Около десяти человек. Но народ прибывает непрерывно.

- А как едут люди - самотеком или организованно?

- В большинстве едут организованно. Районы получили указания о наборе рабочей силы. В колхозы посланы типовые договоры. Уполномоченные от районов уже выехали в аулы. Председатель нашего Тельмановского райисполкома, товарищ Канабек, очень помогает нам.

- Сколько сейчас здесь народу?

- Около трехсот человек. А когда мы приехали, было не больше тридцати-сорока. - Триста человек... Это на какое число данные?

- Сведения я получил три дня назад.

- Судя по тому, что я видел, народу стало больше.

- Возможно. Народ прибывает день и ночь, - ответил Сергей Петрович. - Вы, кажется, вчера приехали?

- Да, вчера.

- Где устроились? Тесновато у нас, неприглядно...

- Остановился я у Сейткали, но у него семья большая. Сейткали предлагает мне перейти к Ермеку.

- Резонно. У Ермека в семье только двое. Один или с женой приехали?

- Я холостой.

Щербаков широко улыбнулся.

- Ну, это дело переменчивое. Но сначала нужно квартиру построить. Без жилья семейным здесь трудно. Моя жена пока в Москве живет... С чего же думаете здесь начать?

- Если разрешите, я спущусь в шахту - еще ни разу не бывал под землей. Потом собираюсь познакомиться с здешними аулами, съезжу в район.

- И это резонно. Осмотритесь, освойтесь... - Сергей Петрович замолчал, не решаясь сказать, что у него уже нет времени на беседу.

Мейрам понял это, сказал:

- Вам, вероятно, нужно в новые шахты. Пожалуйста, не задерживайтесь из-за меня. Сейткали покажет мне все.

- Вот и хорошо. Мне в самом деле нужно торопиться...

Они втроем вышли из комнаты, пошли к первой шахте. Увидев их, рабочие, поднимавшие бадьей уголь, перекинулись словами:

- Кто это идет с Щербаковым?

- Говорят, вчера из края приехал.

- О, теперь не только из края, из Москвы стали приезжать.

Щербаков остановился возле ворота, широко расставив ноги. Закурил толстую изогнутую трубку и, выпустив клуб дыма, сказал:

- Еще до нас Ермек и другие рабочие пустили в ход эту шахту. Меняли уголь на хлеб и мясо в аулах. Этим и жили, а шахты не покидали. Надеялись, что оживет промысел. Вот и дождались... Посмотрите, этот ворот нам в наследство от англичан остался. Примитив, кустарщина... Все это барахло надо менять, механизировать... Поговорим об этом завтра подробно, приходите в трест.

Щербаков торопливо пошел к дрожкам.

Перемазанные углем рабочие продолжали крутить ручку ворота. Несколько человек нагружали уголь на подводы, запряженные верблюдами.

- Берите с края, не топчите уголь, не вражье добро! - басом прогудел десятник Сейткали.

С виду он был строг, резок, но рабочие любили его и называли «наш Сейткали».

Десятник повел Мейрама за собою. Бородатый подводчик проводил их взглядом, недовольно проворчал:

- Все придирается. Угля ему жалко!

Худощавый казах поморщился, глядя на него. Потом заложил под язык щепоть тертого табаку - насвая, подержал во рту, выплюнул и ответил:

- Уголь не легко достается. Видишь, с какой глубины вытаскивают его бадьями? Словно из львиной пасти вырывают.

- Будь этот уголь золотом, и то бы не приехал сюда! Потому только и приехал, что кузница в нашем ауле не может без угля.

- Что ж, все эти люди приехали сюда только ради своих кузниц? - спросил худощавый казах, обводя рукой виднеющиеся вдали аулы.

В низине и на зеленых склонах - всюду темнели старые, прокопченные юрты. В аулах - суетня, движение. С подъезжавших подвод сгружали домашний скарб, поднимали верхние деревянные остовы юрт.

Бородатый подводчик долго смотрел на все это, опершись на свою лопату. Сощурив глаза, сказал:

- И промысел пускать трудно, и колхозы строить нелегко. Не знаю, зачем только люди создают себе эти трудности? Жили бы по старинке.

Худощавый рабочий еще раз сплюнул через зубы, сердито взглянул на собеседника.

- Эх, Иса! Ты не знал нужды, как знает ее бедняк, и не испробовал сладости довольства богатея. Потому и бродишь между старым и новым, ни в чем не находя смысла. А все-таки потянулся сюда вслед за другими. И правильно сделал. Разве все, что делают здесь люди, не похоже на великий той {той - торжество}? - Так-то оно так, но если все мы разбредемся из колхозов и сделаемся шахтерами - что будем есть?

- А если все сделаемся колхозниками, кто будет добывать уголь? Без угля разве проживешь? Каждый должен делать свое дело.

- Не знаю. Что-то жизнь стала вертеться, как колесо, - сказал Иса и тронул свою подводу.

Сейткали и Мейрам стояли у спуска в шахту. Десятник увлеченно рассказывал, что добыча угля увеличивается. Мейрам слушал недоверчиво, не разделяя радости Сейткали.

- Пока что хвалиться нечем.

Сейткали вспылил:

- Ты только вчера приехал и еще ничего не знаешь. Ведь промысел лежал как мертвый, а вот теперь воскрес и начал давать уголь. Сегодня сто бадей подняли!

Мейрам не стал спорить. Опершись руками на загородку, он заглянул в глубину колодца - вертикальное углубление, все четыре стены обшиты шпальником, темную бездну не пробить взглядом. Время от времени из глубины доносится протяжный голос:

- Ай-да-а!

Услышав этот зов, бадейщики принимаются вертеть ручки ворота.

- Кто это кричит? - быстро спросил Мейрам.

Сейткали открыл крышку спусковой лестницы возле колодца.

- Пошли. Там все увидишь.

Мейрам ступил на узкую, рассчитанную на двух человек, лестницу, входящую вглубь шахтного колодца. При слабом свете чадившей шахтерской лампы ничего под ногами не видно. Сейткали спускался по отвесной лестнице так уверенно и проворно, будто шагал по ровной земле. Мейрам почувствовал большую слабость в ногах, во всем теле; он переступал со ступеньки на ступеньку согнувшись, словно сзади кто-то подталкивал. Лампа в его руках вдруг погасла. На лбу выступил пот, сердце застучало часто и сильно. Он пытался овладеть собой, но это ему никак не удавалось.

- Подожди, отдохнем немного, - попросил он.

Но в эту секунду нахлынул полный мрак - не видно ни Сейткали, ни его лампы.

«Куда это он нырнул?»

Мейрам тревожно посмотрел вниз. Там едва мерцали светлые точки, похожие на искры гаснущего костра. Тогда он глянул вверх. Высоко над головой был виден маленький, как звезда, просвет. А вокруг разливался полный мрак, и невозможно было ничего различить.

- Сейткали, у меня голова кружится. Да где ты? Неужели вниз свалился?

- Я... да чтобы свалился! - крикнул Сейткали совсем рядом с Мейрамом, и сразу вспыхнул свет его лампы.

- Откуда это ты вынырнул?

- Здесь стоял, тремя ступеньками ниже, только укрыл лампу полой плаща. Ну что, растерялся?

- Ты и раньше любил пошутить. Все еще не бросил своей привычки?

- Разве привычки изменяются?

- Все можно изменить.

- Все ли? Вот попробуй-ка измени Байтена.

- Кто такой Байтен?

- Старый шахтер. Но вместе с тем и лодырь не последний. Всех новичков ревнует к Караганде, а сам больше языком треплет.

- В Караганде не только Байтену и казахам, но и другим народам страны хватит места, - ответил Мейрам. Здесь, в темноте, ему не хотелось много говорить, он только спросил: - Что это там внизу?

- Лампы шахтеров.

Немного отдохнув, они тронулись в дальнейший путь. Чем глубже спускались, тем ближе становилось светлое мерцание внизу, стали доноситься какие-то глухие звуки. Когда они прошли девять лестниц и начали спускаться по десятой, под их ногами раздался крик:

- Ай-да-а!

Сейткали объяснил:

- Это старый шахтер Исхак кричит. Подает уголь на поверхность. Его голос мы и слышали наверху.

Достигли наконец дна колодца. Мейрам словно вступил в неизведанный мир. Пространство в выемке было не больше, чем внутри юрты. Наверху светилось маленькое отверстие, в окружности своей тоже на взгляд равное конусу юрты. Слабый свет, проникающий через это отверстие, часто заслоняли бадьи, то спускающиеся, то поднимающиеся вверх. В правой стороне выемки зиял подземный ход высотой в рост человека. Стенки этого коридора сложены из угля, при свете ламп он отливал сверкающим блеском. Потолок густо застлан шпальником, подпертым с обеих сторон, у самых стенок, деревянными стойками. Голоса тачечников, сновавших по темному ходу, скрип и лязг тачек, угольная пыль - все это вместе создавало какую-то фантастическую картину.

Мейрам, приглядевшись, сказал:

- Должно быть, не дешево обошелся этот колодец! Сколько времени, сил и здоровья на него потрачено! Верно, не сладко в нем работать...

Исхак слушал и кивал головой. Но он и не думал соглашаться.

- Ты кто такой будешь, что-то не узнаю? - спросил он, вглядываясь в Мейрама.

- Я новый здесь человек, только вчера приехал.

- Молодой и только что приехал? Понятно! По незнанию так говоришь. Раньше рабочие проливали свой пот ради англичан и подрядчиков. Тогда мы таскали сани на четвереньках, по колено в грязи, да еще сверху на нас стекала грязная вода. Хозяева всякой неправдой отрывали у нас часть заработка, который мы добывали с таким трудом. А теперь мы для себя работаем, никто нас не смеет грабить. Если же не заработал - сам виноват.

Мейрам, не спуская глаз, смотрел на Исхака. У этого человека была редкая бородка, глубокие морщины избороздили его худощавое лицо. Он успевал один отправлять наверх весь уголь, который подвозили тачечники. Наполнив бадью, Исхак громко подавал голос. Другой на его месте и один раз не смог бы крикнуть так заливисто. Каждое движение старого шахтера говорило о его большой внутренней силе. Силы этой, казалось, хватило бы на то, чтобы свернуть огромный хребет Ит-Жона {Ит-Жон - буквально, хребет собаки}, скрывшего в своих недрах неисчислимые запасы угля.

- Агай {Агай - уважительное обращение}, - обратился Мейрам к шахтеру, - очень хорошо вы мне ответили. Я вижу, сердце ваше горит во много раз ярче, чем эта лампа.

Все, что пришлось ему увидеть со вчерашнего дня на промысле, оставило в нем нерадостное впечатление. Слова Исхака переломили настроение Мейрама, вселили бодрость. Мейрам сказал Сейткали со всей искренностью:

- Трудности нам предстоят большие. Но с такими людьми, как Исхак, ничего не страшно. Ты слышал, как он мне ответил?

- Ответил как надлежит. Ты думаешь - он только что приехал из аула? Нет, он старый шахтер. Настоящий шахтер не может говорить иначе.

- Много у тебя шахтеров?

- Около тридцати.

- Сколько из них старых шахтеров?

- Человек пятнадцать.

- Вот когда мы сплотим вокруг них тысячу, дело у нас пойдет! Этот колодец превратится в озеро! Слышал, что говорил Щербаков о будущем Караганды?

Сейткали не ответил. И трудно было понять, согласен ли он с Мейрамом, возражает ему или попросту пропустил его слова мимо ушей.

Добрую сотню шагов шли молча. Потом Сейткали громко заговорил, но о другом:

- Сейчас мы идем по коренному штреку. Уголь подается наружу через этот ход. Видишь эти ответвления направо и налево? По-шахтерски они называются «печи».

Мейрам удивленно посмотрел в лицо Сейткали, словно спрашивая: «Да разве я с тобой о печах говорил?» Но десятник продолжал.

- Уголь жилу имеет. Делать проходку как попало нельзя. Ты забудь это свое словечко «колодец». У нас здесь не колодец и даже не шурф, а настоящая шахта. Что, ты не видишь?

Мейрам понял, что словом «колодец» задел шахтерскую гордость Сейткали.

- Ты мог поправить меня и без обиды.

- Нужно называть каждую вещь своим именем. А ты все «колодец» да «колодец».

- Ладно, теперь всегда буду говорить: шахта.

Сейткали повеселел, зашагал быстрее. Они повернули направо. Впереди замерцали лампы, послышались глухие удары.

- Куда мы теперь идем? - спросил Мейрам.

- К кайловщикам.

Вскоре они подошли к двум тачечникам. Они сидели, прислонившись к своим тачкам, и дремали. Два кайловщика, голые по пояс, стояли на коленях и наотмашь наносили сильные удары. Спрессованная черная порода блестела, при каждом ударе откалывался кусок не больше коленной чашки. По голым телам рабочих стекали черные струйки пота. Мейрам видел, что работать им трудно. Но Сейткали, насупив брови, принялся бранить кайловщиков:

- Что это у вас за стенка? Точь-в-точь извилистая стенка в аульном дворе! Надо выровнять! А на полу сам шайтан споткнется и упадет. Как же катить тачку? Уголь у вас перемешался с породой. Разве глина станет гореть? Тачечники сидят без дела и ждут. Сегодня ни одной тачки угля не подали. Куда годится такая работа?

Кайловщики промолчали. Один из них жадно пил воду из фляжки. При скудном свете коптящей лампы сквозь угольную пыль лишь неясно вырисовывалась его массивная фигура.

0 Эта окаянная порода тверже камня. А ведь силой я мог бы потягаться с любым силачом, - сказал кайловщик, напившись воды.

Теперь Сейткали смотрел на него с доброй улыбкой, поглаживая свои редкие усы.

- Что, брат, нелегко? Разве я не говорил тебе, что рановато браться за кайло? А ты не послушал. Силы у тебя много, ну а смекалки, сноровки нет. Уголь сильнее тебя. Только терпением и сноровкой его одолеешь.

Сказав это, Сейткали повел Мейрама дальше.

Глава четвертая

У кайловщика Хутжана, с которым сейчас говорил Сейткали, была слава силача. На больших состязаниях он не знал себе равных. Уверенный в своей силе, Хутжан, как только приехал в Караганду, сразу попросился в кайловщики. В среде угольщиков профессия кайловщика почетная. Если кайловщик перевыполняет норму, у него и заработок растет и слава. Но далеко не каждый может рубать кайлом. Просьбу Хутжана удовлетворили только из уважения к его силе. Рабочие, поставленные к нему в бригаду, первое время нарадоваться не могли. Но день за днем эта радость увядала. Сегодня они совсем помрачнели. Едва Сейткали и Мейрам ушли, как они в изнеможении опустились на землю.

- Э-э, новенький рабочий - это все равно что в старину пришелец из другого - рода, - проговорил наконец один из тачечников.

Это был высокий, черный, словно закоптелый, скуластый человек лет сорока пяти. Десны, что ли, у него зудели или была такая привычка, но он часто жевал челюстями и при этом скрипел зубами. Его маленькие, глубоко запавшие глаза всегда были неспокойны, перебегали с одного предмета на другой. В лицо его почтительно звали «отагасы», а за глаза «Кусеу Кара» {Кусеу кара - "черная кочерга"}. Все трое работали в одном забое, но друг друга знали еще мало - недавно приехали на промысел.

- Что зря жаловаться, мы ведь приехали сюда по доброй воле работать, а не чай пить, - сказал один из кайловщиков.

Но Кусеу Кара резко перебил его:

- Согласен хоть на сковородке жариться, только бы не переносить позора! Этот десятник Сейткали своими попреками меня до печенок прогрыз.

Молоденький рабочий, заикавшийся чуть ли не на каждом слове, беспокойно переводил свои карие навыкате глаза с одного товарища на другого. Набравшись смелости, он вмешался в разговор старших:

- С-с-сами виноваты. Только десятника умеем ругать. Вот если бы работали как Ермек, т-тогда и десятник на задних лапках плясал бы перед нами.

Кусеу Кара ощетинился, словно еж:

- Не болтай, заика! Ишь, смолоду научился языком трепать! Ермек - старый рабочий. Его всегда будут возвышать, а нас - принижать.

Парень вскочил с места. Он густо побагровел, его большие глаза чуть не вылезли из орбит. От гнева он заикался еще сильнее и насилу выговорил:

- Т-т-ты, наверно, к-к-кулак!

- Довольно! - крикнул Хутжан. Громкий голос его эхом прокатился по шахте. - Кулак, кулак!.. За болтовню принялись. Беритесь-ка лучше за инструменты, отваливайте уголь!

Работа шла молча. Смена близилась к концу, но у Хутжана глубина вырубки породы не превышала сорока сантиметров. Этого было слишком мало. Хутжан досадовал: сегодня, как ни старались, бригада дала всего полнормы. Стыд ли его мучил, или в самом деле он плохо себя чувствовал, но, закончив подрубку, Хутжан сказал:

- Отваливайте пласт сами. Я пойду. Как-то в борьбе мне повредили бедерную кость. Что-то она у меня сейчас разболелась.

Подрубить забой труднее, чем отвалить пласт. Кусеу Кара легко справился с отвалом. Оба тачечника вперегонки бросились отвозить уголь к бадье. Вероятно, Хутжан еще не успел дойти до дому, когда весь уголь небогатого отвала уже был подан к бадье.

Кусеу Кара заботливо сказал юноше:

- Ты, парень, иди! Я вижу, ты устал. Крепи мы тут вдвоем с Жумабаем поставим. Дождемся десятника, замерим выработку.

Паренек послушался и ушел. Оставшиеся двое принялись ставить крепи. Спустя несколько минут Кусеу Кара сказал своему молчаливому напарнику:

- Эй, Жумабай! Заработком интересуешься?

Пока Жумабай собирался ответить, прошло немало времени. Сначала он развязал шнур, подтянул спадавшие овчинные штаны, завязал шнур потуже. Только проделав все это, он сказал:

- Понятно, каждый приехал, чтобы заработать для семьи.

- Хорош будет заработок от сорока-то сантиметров!

- Ничего не сделаешь. А что до меня - я сил не жалел.

- А ведь денежки лопатой можно загребать.

- Как же это? Научи, дорогой.

- А умеешь держать язык за зубами?

- Если бы не умел, не хранил бы в душе тайну нашего хазрета {хазрет - в старом Казахстане видное духовное лицо}. - Что за тайна?

- Этого не спрашивай, дорогой. Это у меня глубоко запрятано.

- А если так, то и ты у меня о заработке не спрашивай.

Этими словами Кусеу Кара привел в полное смятение Жумабая. Всегда смирный, как овечка, Жумабай действительно умел держать язык за зубами. «Тайну хазрета», хоть она и была самой обычной проделкой муллы, Жумабай считал важным событием. Раскрыть «тайну» казалось ему делом невозможным, клятвопреступлением. Но выпустить легкий заработок из рук тоже не хотелось. Как быть? Мучась этими противоречивыми мыслями, кроткий Жумабай не знал, на что решиться. От волнения у него даже пот на лбу выступил, он жестоко бранил себя за то, что сболтнул лишнее. Кусеу Кара сразу понял, что творится у того на душе, и сказал:

- Как хочешь. Пеняй на себя.

И здесь Жумабай не выдержал:

- Скажи, дорогой, а ты хозяин своему языку?

- Моя утроба живого верблюда вместит и не изверг нет. Не бойся.

- Так и быть, скажу. Да будет угодно земле-матушке принять мои слова! - начал Жумабай свой рассказ суеверным заклинанием. - Слушай.

В нашем ауле жил один кулак, по имени Амантек. Сейчас его выслали...

На все воля божья, - этот человек, став богачом, взял себе вторую жену. Она была совсем молодая. Звали ее Бибижамал. Эта женщина была воплощением зла. Чуть что не по нраву, сейчас же прикидывается больной и знай себе твердит: «Вези меня к хазрету, пусть лечит молитвой». Родом она была из тех мест, где жил хазрет, и, должно быть, не раз лечилась его молитвами.

Однажды Амантек, взяв меня коноводом, повез молодую жену к хазрету, а жил он от нас на расстоянии суток пути. Для хазрета прихватили с собой жирную кобылицу.

Приехали... Жилая юрта хазрета стояла в ауле, а молитвенная юрта - отдельно, в стороне. В нее без омовения никто не входил Народу собралось много: кто приехал с ночевкой, надеясь, что в течение ночи получит исцеление благодаря близости к хазрету, кто собирался лечиться молитвой, кто приехал за советом. Когда настала наша очередь, мы тоже вошли к хазрету.

Хазрет был человек средних лет, тучный, носил огромную чалму на голове. Говорил мало, но уж если открывал рот, то слово «аллах» не сходило с его уст. Сидел всегда с опущенной головой. Воля божья, - как только мы зашли и сели, он сразу спросил: «Кто ваш духовный наставник?» Амантек растерялся и сказал второпях: «Приехали просить вас о согласии быть нашим наставником». Хазрет тотчас накинул нам на шеи свой пояс, как это полагается в таких случаях, и зачислил нас в свои муриды {Myрид - последователь, послушник «святого»}. Амантек отдал хазрету за это свой новый шапан {Шапан - верхняя одежда}. Бибижамал, сняв с пальца золотое кольцо, положила его перед ним, а я вручил святому складной ножичек - больше у меня ничего не было. После этого хазрет, пощупав пульс Бибижамал, сказал, что лечить ее надо целый месяц.

Амантек, конечно, не мог бросить свое хозяйство на такой долгий срок и остаться с женой. На следующий день он уехал в аул. Я остался обслуживать хазрета и Бибижамал. Хазрет лечил ее в уединенной юрте. Несколько раз в день я подавал им пищу. Однажды случилась сильная жара. Тунлюк {Тунлюк - специальный войлок, которым на ночь и в дневную жару закрывают верхнее световое отверстие юрты} юрты был закрыт. Я сидел у юрты, думал о своем заброшенном хозяйстве, о семье...

На все воля божья, - вдруг поднялся вихрь, такой сильный, что юрта перевернулась. Все, что делалось внутри, предстало перед моими глазами. Хазрет, неодетый, вскочил на ноги и твердил: «Где моя чалма, где моя чалма?» Бибижамал лежала в постели. Я кинулся хазрету на помощь. Воля божья... ну, чалма хазрета нашлась в постели Бибижамал...

С тех пор прошло много лет. Хазрет выслан как кулак, Бибижамал умерла .. Да будет угодно земле-матушке принять мои слова! Только тебе одному я рассказал об этом.

Происшествие это, казавшееся Жумабаю исключительным, совсем не удивило Кусеу Кара. Усмехнувшись, он сказал:

- Да ты, как я погляжу, крепок на тайну. Теперь я тебе покажу, что обещал.

Кусеу Кара поднялся с места и, подойдя к одной из крепежных стоек, стер рукавом еле заметную отметку, сделанную на ней карандашом, а на другой стойке провел такую же черточку. Жумабай стоял, разинув рот, ничего не понимая.

- Теперь наша выработка с сорока сантиметров выросла до одного метра, - сказал Кусеу Кара, хихикнув.

Этот жульнический прием не сразу дошел до сознания Жумабая.

В те годы добытый уголь еще не взвешивался: не было для этого ни специального человека, ни весов, ни выверенной вагонетки. В шахте ограничивались простым обмером забоя. Десятник Сейткали, по своей доверчивости и за недостатком времени, частенько поступал так: на стойке, от которой смена начинала проходку, делал пометку карандашом. А в конце смены измерял от этой черты длину проходки. Кусеу Кара подсмотрел этот нехитрый прием. И сейчас перенес пометку на другую стойку, на шестьдесят сантиметров назад.

Наконец Жумабай понял смысл проделки Кусеу Кара. В изумлении он схватился за грудь.

- Ой, как быть, я еще никогда не кривил душой!

- Молчи, глупец! Или ты святее того хазрета?

- Он совершил злодеяние, - взмолился Жумабай. - Ну, а это не будет воровством?

- Какое же тут воровство? - рассмеялся Кусеу Кара. - Ведь уголь - божье добро, а деньги - казенные.

- Кому принадлежит казна? Таким труженикам, как мы.

- Разве это воровство, когда сам берешь свое собственное добро?

- А если десятник узнает? Да нас кулаками объявят?

- Ты и в самом деле глупый человек, - с досадой сказал Кусеу Кара. - Я доверился тебе только потому, что мы с тобой живем в одной юрте, едим из одной чашки. Не хочешь, чудак, приголубить добро, которое само дается тебе в руки! А еще гонишься за хорошим заработком! Какие же мы кулаки? Разве рабочий может быть кулаком?

Не зная, как ему поступить, Жумабай долго чесал затылок. Наконец решился.

- Ну, видно, на все воля божья! Пусть будет по-твоему. Но если что случится, отвечай сам...

Подошел Сейткали. Мельком бросил взгляд на метку, прикинул на глаз проходку.

- Сколько же вы прошли?

- Откуда мне знать? Тебе виднее, - ответил Кусеу Кара.

- Отсюда, что ли, начали?

- Э, кажется, оттуда.

- Должно быть, в нашем силаче Хутжане гордость заговорила, - решил Сейткали. Он измерил проходку. ? Вырублено один метр и пять сантиметров. Я давеча не зря пристыдил вас. Видите, что это за сила - гордость!

Глава пятая

Впечатления от забоя Хутжана впервые заставили Мейрама задуматься о производстве. Оказывается, для вырубки забоя нужна не только физическая сила, но и ум, сноровка. Если прославленный силач Хутжан потерпел сегодня неудачу, что можно ждать от рабочих-новичков, которые физически слабее его?

Когда отошли от забоя Хутжана, Мейрам повел такой разговор с Сейткали:

- Ты разбранил людей Хутжана. Возможно, иногда без этого не обойдешься, ну а помощь? Помощь какую-нибудь ты им оказываешь?

- Какая помощь? Постепенно сами научатся.

- А поскорее нельзя научить?

Сейткали, подумав, сказал:

- Вот Сергей Петрович предложил прикреплять новичков к старым, опытным рабочим, да не соглашаются опытные-то. Ермек принял новеньких в свою бригаду, а другие избегают.

- Почему избегают?

- Новички тормозят работу, уменьшается зарплата старых рабочих.

"Да, причина основательная, - подумал Мейрам. - Тут одной агитацией среди квалифицированных рабочих делу не поможешь. С Щербаковым надо посоветоваться обязательно. Он найдет выход. На первых порах и государство должно помочь нам".

Не совсем уверено от обратился к Сейткали:

- А если не снижать зарплату квалифицированных рабочих, взявших учеников?

Сейткали сразу встал на дыбы.

- А выработка? Что у нас - шахта или школа?

- А тебе не кажется, что шахта не только источник угля, но и школа труда?

Сейткали нахмурил брови, оттопырил нижнюю губу. Это значило, что рассуждения собеседника ему не по душе и продолжать разговор он не хочет.

Мейрам счел за лучшее промолчать. Что спрашивать с Сейткали? Ни особыми способностями, ни острым умом десятник не отличался. Но он - крепкий характером человек, честный, трудолюбивый. Хоть и вспыльчивый не в меру. «С Щербаковым нужно говорить, больше ни с кем...»

Подошли к новому штреку. На этот раз Сейткали шел молча, не давая своему спутнику никаких объяснений. Пол в этом штреке был ровный, под ногами не найдешь ни одного куска угля или породы. Стены гладкие, словно вырублены машиной. Стойки тянутся ровным рядом, как телеграфные столбы. Щели между перекладинами и потолком забиты клиньями. Несмотря на то, что Мейрам попал в шахту впервые, он без объяснений понимал, что штрек пройден опытными, хорошо знающими дело шахтерами.

- Здесь совсем другой порядок, - сказал он.

- Этот штрек разрабатывает Ермек, - отозвался Сейткали.

Они увидели Ермека, стоявшего на коленях. Старый шахтер казался отлитым из стали. Его двустороннее стальное кайло, освещенное лампой, при каждом взмахе вспыхивало ярким блеском. Острие инструмента соразмерно било в ту именно точку, куда были устремлены орлиные глаза Ермека. Короткие его пальцы ходили по рукоятке кайла, словно перебирали лады домбры. Тело шахтера покрылось угольной пылью, но было сухо, ни одна капелька пота не блестела на нем. Размах у Ермека особый - не широкий, спокойный. Он размеренно наносил удар за ударом. Молодой кайловщик, работавший рядом с ним, хоть и запыхался от усердия, но сильно отстал. Тачечники и отвальщики тут же отвозили вырубленную породу. Крепильщики быстро подносили заготовленные стойки. Не чувствовалось ни спешки, ни суеты. Работа шла спокойно, ритмично. Сноровистый труд на первый взгляд даже казался медленным, но протекал он уверен но и упорно. Проходка смело вгрызалась в вековую твердыню недр.

Мейрам и Сейткали подошли незаметно и некоторое время молча наблюдали за работой. На лицах обоих можно было прочесть одну мысль: «Если бы везде так работали!» Повернув голову и увидев пришедших, Ермек приподнялся с колен. Рабочие тоже заметили Мейрама и Сейткали, но только обменялись взглядами и продолжали работу.

- Ермек! - воскликнул Сейткали, не удержавшись. - Молодец!

На восклицание Ермек повернулся в их сторону всем корпусом, но не поздоровался - ограничился кивком головы. Он был не охотник до разговоров.

Сейткали остался доволен работой. Он сказал Ермеку:

- Я пройдусь по забоям. А вы, как только кончится смена, подниметесь вместе с Мейрамом.

И Мейрам остался с Ермеком. Он попытался вызвать шахтера на разговор, запросто расспрашивал его об условиях труда, о шахте.

Ермек отвечал односложно - не так-то легко было расшевелить его. Но мало-помалу он проникся интересом к собеседнику и спросил:

- Кем будете у нас работать? - Это была его привычка - сначала разведать о человеке, кто он такой, и только потом приступить к беседе с ним.

Мейрам откровенно рассказал о своих планах, которыми еще ни с кем не делился, кроме Щербакова.

- Думаю работать в партийной организации.

- Секретарем, что ли?

- Если выберут, и секретарем.

- Может, выберут, - неопределенно ответил Ермек, не высказав своей скрытой мысли: «Почему бы не выбрать? Парень, видать, подходящий».

- Давно работаете в шахте? - спросил Мейрам.

- С десяти лет.

- В каких угольных бассейнах побывали?

- Из Караганды не выезжал.

- Но ведь Караганда последние годы стояла.

- Оставался здесь сторожем.

Но о главном, что так хотелось услышать Мейраму - о методах работы, о добыче угля, - старый шахтер так и не обмолвился ни словом: или скрытничал, или считал, что говорить не к месту.

Вдруг Ермек, усмехнувшись, слегка повел подбородком в сторону забоя и сказал:

- Из сил выбивается, чтобы догнать.

Паренек с широким ртом и какими-то тревожными глазами, часто оглядываясь, орудовал кайлом. Час назад он отставал от Ермека на полметра, а теперь догонял его. Его тревожные взгляды выдавали затаенную мысль: «Если Ермек отвлечется от работы, подольше поговорит, непременно его догоню».

- Кто этот паренек?

Сами видите - молодой шахтер. Зовут Акым. Думаю, хорошим кайловщиком будет.

- Из новичков?

- Да. Сначала крутил барабан наверху. Щербаков велел мне: «Попробуй дать ему кайло». Я дал. Теперь вижу - в надежные руки попал инструмент.

«Вот что, разговор нужно было начинать с кайла!» - подумал Мейрам.

В это время Ермек подошел к своему напарнику, взял у него кайло, осмотрел, поморщился.

- Разве это инструмент? Уже затупился. Возьми мой, лучше дело пойдет. А я твоим поработаю.

Акым схватил кайло Ермека, восторженно прищелкнул языком, начал рубать с еще большим усердием.

- Неужели кайло такая уж мудреная вещь? - спросил Мейрам, желая задеть Ермека.

Шахтер покачал головой. И сначала отрывисто, потом словоохотливей стал объяснять. Многое зависит от того, как заострено и закалено кайло, как наносятся им удары - с размаху или коротко. Ермек говорил о штреках, шурфах, лаве... Для Мейрама все это было малопонятно, но он слушал старого шахтера с большим интересом.

- Какое у вас образование? - с удивлением спросил Мейрам.

- Расписаться сумею.

- А знаете, пожалуй, не меньше инженера. Ермек, слегка поморщившись, отвернулся в сторону, затем пренебрежительно махнул рукой.

- Э, далеко нашему брату до инженера! В школе я никогда не учился.

Он снова опустился на колени и принялся за работу.

С грохотом отвалился пласт угля. Поднялась черная пыль, все заволокло густым туманом. В этом тумане, при тусклом свете ламп, слабо виднелись силуэты людей. Все быстрее стучали топоры крепильщиков, звенели лопаты навальщиков угля.

Слышно было, как Ермек хвалил Акыма:

- Молодец, мой орленок, молодец!

Паренек отвечал:

- Вы идите, отдыхайте, - смена кончилась. Мы тут одни справимся.

Ермек вынырнул из тумана, с довольной улыбкой подошел к Мейраму.

- Этот мой орленок станет отличным кайловщиком! На него можно положиться. Пойдемте.

Глава шестая

Когда поднялись на поверхность, Мейрам почувствовал себя так, будто с плеч его свалился тяжелый груз. Он соскучился по светлому, просторному миру! Шел и радостно оглядывался, жадно глотал чистый воздух. Ермек шагал рядом. Должно быть, весенний солнечный день радовал и старого шахтера, - вполголоса Ермек сказал:

- Пожалуй, рановато идти домой.

Они направились в сторону от поселка, поднялись на хребет Ит-Жона. Отсюда простым глазом было видно вокруг на расстоянии дневного пути. Всю зиму на пустынных холмах Ит-Жона, окутанных белым одеялом снега, свирепствовали бураны. Сейчас холмы были выстланы зеленым ковром. Далеко на горизонте хлеборобы покрывали узором борозд плодородные поля. Высоко в небе жаворонок неустанно пел свою хвалебную песнь весне. В нагретом воздухе играли миражи. Временами веял легкий ветерок, подобный колыханию шелковой материи. Земля пестрела ранними цветами.

Мейрам смотрел и не мог оторвать глаз. Кое-где в оврагах и балках еще держались остатки снега. В синеющей мгле маячили горы Семиз-Кыз, Кос-Агаш. Взгляд улавливал и отдаленные вершины Ку-Шоки и Нар-Шоккен. А между хребтами Ит-Жона и Коктал-Жарык простиралась широкая долина. Когда-то в этой долине паслись многотысячные конские табуны волостного старшины - бая Тати. Сейчас там раскинулись колхозные животноводческие фермы. А по склонам долины сбегали колхозные поля. На севере светлой линией протянулась река Нура; берега ее заселены русскими деревнями и казахскими аулами. А в недавнем времени из-за земельных участков возле реки между русскими и казахами происходили стычки. Теперь Нура стала символом содружества народов, горы Жаур и Кожир возвышались над рекой как башни единства.

Мейрам уехал из этих мест в юности, но родина оставила в нем незабываемые впечатления. Сейчас он как бы вел беседу с каждой сопкой и долиной. Охваченный потоком воспоминаний, он сказал Ермеку:

- До чего хорошо и тепло в родных местах!

- Если бы не было хорошо и тепло, разве я остался бы здесь охранять эту железную трубу! - отозвался Ермек. - Мой отец поселился в Караганде, когда мне было пять лет. С тех пор я не выезжал отсюда. Впервые спустился в шахту десятилетним мальчишкой.

- Вы работали у русских промышленников?

- Хватил горя у русских и у английских. Англичане нанимали рабочих через местных подрядчиков. Те и другие сосали нашу кровь, словно пиявки. Нас освободила только революция, советская власть. Когда англичане сбежали, я остался сторожить промысел.

- Посмотрите, сколько сейчас вокруг промысла аулов! - указал рукой Мейрам. - Каждый день приходят караваны, привозят грузы... К осени Караганда расширится, аулы разрастутся в огромные селения. Зимой трудновато нам придется.

- Да, трудно будет, - согласился Ермек.

В Караганду рекой стекался народ. Все хотели работы. А на промысле не только не было новой техники, не хватало и старых кайл. Приехавшие недавние кочевники порою не имели над головой кровли. Железная дорога пока дотянулась только до Акмолинска. Удастся ли вовремя доставить оттуда на верблюдах и волах материалы, продовольствие, инструменты?..

- Правительство должно помочь нам, - сказал Ермек.

- Это верно, - согласился Мейрам, - только ведь и с нас спросится.

Занятые своими мыслями, они медленно возвращались в поселок.

К столбу, около трубы, был подвешен кусок рельса. Кто-то усердно бил по рельсу увесистой палкой. Резкий звук далеко улетал в раздольный простор степи. Ермек недовольно насупил брови.

- Нашел чем баловаться, чудак!

- Зачем он бьет?

- Да это у нас вместо колокола. Пора шабашить - пять часов. А этот баловник Байтен и рад стараться.

Мейрам вспомнил: десятник Сейткали уже говорил ему о Байтене.

- Кажется, ваш Байтен любит пошутить?

- В нем всего хватает, - ответил Ермек.

Опрятный барак, стоявший среди покосившихся построек, выделялся недавно покрашенной крышей и побеленными стенами.

- Приехали сюда донбассовцы. Сразу отремонтировали дом и вселились. Я и говорю Байтену: «Большое дело - руки вовремя приложить. Надо нам учиться у донбассовцев, они и шахтеры опытные». А наш беспутный Байтен нос воротит: «Белоручки! Им только чистоту наводить в доме...»

Мейрам не мог удержаться от смеха.

- Выходит, кто постарался привести дом в порядок - белоручка, а кто привык жить в плохих бараках - настоящий рабочий?

- У Байтена так получается. А с другой стороны, как над ним смеяться? Ведь он за всю свою жизнь в Караганде не видел, чтобы рабочие жили в хороших домах...

Беседуя, они дошли до барака. Здесь собрались люди, отдыхали после трудового дня.

- Идите умойтесь, - предложил Ермек Мейраму.

- Сначала идите вы, а я подожду здесь.

Ермек отправился на квартиру. Мейрам присел на скамеечке перед бараком. Как новому человеку, ему любопытно было наблюдать жизнь обитателей поселка.

Подошел немолодой рабочий с взлохмаченными волосами, в сатиновой косоворотке, ворот которой был расстегнут. Остановившись у двери барака, он гордо подбоченился. Стоял и посматривал на рабочих. Это и был Байтен. То ли он был не в духе, то ли привычка была такая, но он сердито дергал усы, ноздри его, и без того широкие, раздувались, глаза беспокойно бегали из стороны в сторону.

- Байтен-джан, поругай-ка ты его, - сказала вышедшая из барака старушка, кивнув на подъехавшего старика водовоза, и сейчас же опять юркнула в дверь.

Худощавый старик, сидя на огромной бочке, запряженной верблюдом, развозил по баракам воду. У каждого барака при его появлении тотчас же возникал шум, начиналась перебранка.

- Эй, старик! - крикнул Байтен. - Сколько тебя ждать? Все ублажаешь конторщиков в белых воротничках?

- В колодце воды не хватает, сынок.

- Раньше хватало, а теперь не хватает?

- А народу-то сколько нахлынуло! Сами пьют, скотину поят.

- Ишь ты, не успели оглядеться, а уже ведут себя хозяевами! Если им нужна вода, пусть сами копают себе колодец. Так и скажи им. А это колодец наш, нам принадлежит, старым жителям поселка.

- Да они ведь тоже приехали работать.

- Знаю, ты всегда за приезжих из аулов стоишь. Сам такой же. Только поглядеть на твоего верблюда, и сразу видно, что ты за птица.

На пронзительный голос Байтена из барака выбежали женщины с ведрами. Возле бочки разгорелся спор. Вернулся умывшийся Ермек.

- Идите освежитесь.

- Посижу еще немного, посмотрю.

- Эй! - крикнул Байтен водовозу, когда тот тронул своего верблюда. - Если еще раз опоздаешь с водой, в Караганде останется жить только один из нас!

- Вот правильно говорят, что в своем ауле у собаки хвост калачом, - негромко ответил старик, продолжая свой путь.

«Да, маловато здесь порядка, - рассуждал Мейрам. - Повидимому, еще много в поселке от старой Караганды. Вот невежда и грубиян Байтен и пытается верховодить».

Народ у барака все прибывал. Почти каждого Ермек называл Мейраму по имени. Вот этого парня - с потрепанной, о двенадцати ладах, гармошкой в руках - зовут Шайкеном. Тот, что присоединился к нему - длинноволосый, коренастый парень, - песенник Жолтай.

Шайкен принялся играть. Жолтай затянул песню. Вокруг них скоро собралась молодежь. Вышли из бараков и старые кайловщики: Спан с непокрытой лысеющей головой, чернобородый Аубакир, рябой Байтикен. Старые шахтеры некоторое время помялись возле своих дверей, а потом степенно, поодиночке начали подходить к месту веселья. Лишь Байтен, заложив руки назад, прохаживался в стороне.

Вернулся с работы Сейткали, присел рядом с Мейрамом и Ермеком.

Вечерело, тени стали удлиняться. В безветренном, тихом воздухе весеннего вечера далеко разносились звуки гармошки. Жолтай спел казахскую «Елимай» {«Елимай» – старинная народная казахская песня}, русские и татарские частушки.

Когда он запел «Запряг я в плуг пару коней, Где не берет и четверка...», - Байтен, стоявший в сторонке, не выдержал:

- Эй, ну! Жми!

Кое-кто пустился в пляс. Плясуны хлопали себя ладонями по коленям в такт песне.

- Так, так, жмите! - кричали им. Не удержался даже седовласый Спан.

Это был единственный отдых для души после работы. В поселке еще не было ни клуба, ни радио. Казахскую газету - одну на двоих - выписывали только Сейткали и Жолтай и читали ее по очереди. Газета приходила раз в неделю.

Невеселые мысли бродили в голове Мейрама.

«Здесь, возле барака, люди хоть кое-как веселятся. А неподалеку, на бугре, - старое кладбище. Те несчастные, что лежат там, всю жизнь, не зная ни света, ни отдыха, работали на владельцев промысла». Но стоило ему вызвать в своем воображении картину будущей Караганды, как на душе стало легче.

Глава седьмая

В небольшом каменном бараке, ненадежные стены которого были подперты бревнами, при англичанах помещался единственный на всю Караганду магазин. Сейчас здесь разместилось управление вновь организованного треста по добыче карагандинского угля.

Сергей Петрович Щербаков сидел за столом, задумавшись над чем-то, тихо постукивая карандашом. На лице и лбу прорезались морщины, но глаза смотрели молодо. Все движения его говорили о том, что он человек сдержанный. Щербаков взглянул на часы и слегка пожал плечами.

Постучались. Сергей Петрович с неожиданной легкостью поднял со стула свое массивное тело, быстро подошел к двери, открыл. В комнату вошел Мейрам.

- Прошу, очень рад! - сказал Сергей Петрович и, взяв Мейрама под руку, подвел его к столу.

- Извините, опоздал немного, очень поздно лег, - оправдывался Мейрам.

Сергей Петрович обратил его слова в шутку.

- Что ж, молодым людям ночью не до сна.

Мейрам чувствовал себя с ним свободно: Щербаков еще с первой встречи понравился ему спокойной уверенностью человека с богатым жизненным опытом.

- Ну, начнем беседу, - сказал Сергей Петрович. - Времени у нас мало, а работы много. Кто же первый начнет говорить? Волосы у меня хоть и седые, но я, как и вы, очень еще молодой руководитель.

- Кто бы ни начал, одно бесспорно - на «молодость» скидок просить не будем.

- Справедливо сказали, Мейрам Омарович. Если бы нас считали юнцами, к руководству не поставили бы. Что касается возраста, мы с вами вровень идем, хоть я и раньше вас родился.

- Объясните, - попросил Мейрам. - Я что-то не вполне вас понимаю.

Сергей Петрович немногословно рассказал о своей жизни в прошлом. Последние четыре года он учился в Промышленной академии. По окончании курса был направлен в Караганду в порядке выдвижения.

- До этого мне не доводилось быть на руководящей работе, но руководителей повидал всяких - хороших и плохих, - добавил он.

- Начинайте разговор вы, - предложил Мейрам. - Вы уже успели осмотреться здесь, да и опыта у вас больше, чем у меня. Сергей Петрович, неторопливо набивая табаком трубку, заговорил:

- Если до конца пятилетки мы заложим основу «третьей кочегарки» и свяжем ее с Уралом, то можно будет сказать, что мы выполнили порученное нам задание...

Он положил трубку на краешек стола, взял с подоконника кусок угля, встряхнул его на ладони:

- Вот оно - золото! Оправдались наши надежды... Мы получили результаты анализов из Донбасса, с Урала. Это полноценный коксующийся уголек. Разбиты возражения маловеров, a может, и прислужников английских капиталистов. Коксуется!.. Теперь Москва не поскупится на помощь.

После небольшой паузы он продолжал:

- Но для этого в первую очередь нужны кадры, железная дорога и электричество...

- Все это ждет нас в будущем, - вставил Мейрам. - А скажете: что нужнее всего сегодня?

- Потерпите. Я сразу заговорил о будущем потому, что наш сегодняшний день подчинен завтрашнему. Сегодня, пока не подведем воду реки Нуры, необходимо увеличить число колодцев и поднять наверх воду из шахты «Герберт» - для хозяйственных нужд. Подготовка уже идет. Пока не появится электрический ток, будем пользоваться силой пара. Тут тоже положено кое-какое начало. На полуразрушенных Спасском и Екибастусском заводах, в самой Караганде и на заброшенных кулацких мельницах мы нашли несколько штук локомобилей, небольших котлов и камеронов. На первое время залатаем их и используем. Но и до пуска паровых установок нельзя терпеть, чтобы бадьи с углем поднимались вручную.

- Да, я видел, - уголь достается сейчас поистине героическим трудом рабочих.

- Вот и нужно этот героизм использовать рационально. А бадьи поднимать лошадьми. Я уже дал механику Козлову задание: через неделю, не позже, установить конный барабан, - энергично проговорил Сергей Петрович. - Самое главное теперь - расширить старые шахты и открыть новые. Сейчас дает уголь только одна шахта. Она была пущена самими рабочими еще до нашего приезда. В ближайшие дни откроем три новые шахты. К осени должны пустить не меньше пятнадцати. Значит, к тому времени у нас будет до пятнадцати тысяч рабочих. Как же мы обеспечим их жильем и всем необходимым? Да, это очень трудный вопрос. Поблизости расположены поселки: Ак-Кудук, Кзыл-Кудук, Ашылы-Айрак, Букба. Благо сейчас там колхозы. Я уверен, что колхозники не откажут временно предоставить часть своих жилищ нашим рабочим. Но там может поселиться только небольшая часть рабочих. Остальным мы предложим строить временные земляные бараки и саманные дома и поможем нужными материалами. К будущему году отстроим и большие дома жилкомбината. А что сейчас делают наши строители? Нам нужны учебные комбинаты для подготовки новых рабочих, для поднятия квалификации старых шахтеров. Нужны школы для детей. Нужны бани, хлебопекарни, магазины и столовые. Наконец, может ли трест нормально работать в этом здании? Силы строителей главным образом будут брошены на постройку общественных зданий. Сразу всего не охватить. В будущем, - помолчав, продолжал Щербаков, - я думаю, новостройки будут начинаться с возведения жилищно-бытовых объектов. Ну, а нам придется потерпеть, ничего не поделаешь. Рабочие поймут это.

По тому, как Мейрам терпеливо слушал, по коротким его вопросам и репликам Сергей Петрович заключил, что будущий секретарь партийной организации выдержанный, сообразительный человек. А Мейрам сразу оценил ум и деловитость Щербакова. Подъем воды из шахты «Герберт», о чем Мейрам услышал впервые, сборка старых локомобилей, котлов, камеронов, применение конных барабанов - все эти на первый взгляд мелкие мероприятия имели огромное значение при закладке фундамента большой Советской Караганды. И как хорошо, что Щербаков не пренебрегал мелочами, умело использовал местные средства!

Мейрам сказал:

- На первых порах наша задача, невидимому, в том и заключается, чтобы использовать все местные возможности, проявить самую большую бережливость.

- Правильно подметили, правильно, - одобрил Сергей Петрович, хоть и понимал, что Мейрам не самостоятельно пришел к этим выводам.

А Мейрам продолжал не совсем уверенно:

- Вы говорили об учебных комбинатах. Без них не обойтись. Но когда-то они будут... Я спускался в шахты и видел, как новые рабочие владеют кайлом...

- Плохо владеют?

- Насколько я понял, плохо. Об этом и Сейткали говорит... Нельзя ли как-нибудь поскорее обучить новичков?

Сергей Петрович насторожился.

- И что же, вы думали, как можно их скорее обучить?

- Не знаю, право... Я спросил Сейткали, нельзя ли прикрепить новичков к старым шахтерам.

- Сейткали, конечно, испугался?

- Говорит, что это понизит заработок квалифицированных рабочих.

Сергей Петрович громко рассмеялся, откинувшись грузным телом к спинке стула.

- А вот Ермек не испугался, потому что он настоящий мастер своего дела.

Щербаков, прищурясь, внимательно смотрел на Мейрама: это уже самостоятельные у него мысли, молодой человек смело начинает шагать.

Он сказал серьезно:

- Об этом надо подумать. Сразу не решишь. Надо так поставить дело, чтобы опытный забойщик и молодого научил и сам в заработке не пострадал. Во всяком случае мысль ваша очень дельная...

Беседу пришлось прервать. Вошел высокий худощавый человек в пенсне. Сдержанно пожав руку Щербакову, он поклонился Мейраму, сел за свой стол и сразу углубился в расчеты.

Сергей Петрович посмотрел на часы, поднялся со стула, предложил Мейраму:

- Пойдемте, продолжим беседу на ходу.

За дверью он сказал:

- Это наш главный инженер, Орлов. Я не хотел при нем говорить с вами: еще не присмотрелся к нему. Он - из бывших вредителей, был осужден. Послан сюда на работу, вроде как на испытание. Трудолюбивый человек, однако надо приглядеться.

Щербакова возле барака ждали дрожки. Усаживаясь, Сергей Петрович весело говорил:

- Вот будет знатно, когда мы пересядем с дрожек на «газик», а из покосившегося барака переселимся в много этажное здание! Все придет, Мейрам Омарович, всего добьемся. Только побыстрее налаживайте работу общественных организаций. Соскучился я по ним. Посмотрите на эти аулы: люди ждут не дождутся, когда мы начнем обучать их. Ведь у иных даже старых рабочих, вроде Байтена, еще держится ржавчина в сознании. Трудное у нас положение! Трудно, да и невозможно поднять большое дело без помощи общественных организаций.

- Потерпите, - ответил Мейрам. - Вы сами сказали - Все будет.

- Куда вы сейчас?

- Пройду в соседние аулы, посмотрю, как народ живет.

- Хорошая мысль, - одобрил Сергей Петрович, крепко пожав руку Мейраму. - А я погляжу, как идет дело на новых шахтах. Потом встретимся, обменяемся впечатлениями.

Глава восьмая

Всюду разбросаны приземистые лачуги, потемневшие юрты или просто укрытия из рядна, распяленного на поднятых оглоблях. Это вновь возникшие рабочие поселки. Здесь не увидишь ни многочисленных отар овец, ни длинных коновязей для жеребят, не пасутся в степи конские косяки. Правда, эти поселки еще напоминают сельские аулы. Кое-где бродят коровы, овцы с ягнятами, козы с козлятами, в загородках возле некоторых жилищ стоят лошади или волы. Несмотря на малочисленность скота, весь подножный корм поблизости потравлен.

Порядка в поселке не было. Местами жилища тянулись длинным рядом, местами сбивались в кучу. Беспрерывно подъезжали все новые и новые подводы. Катились брички, скрипящие рыдваны и арбы, запряженные лошадьми и волами, тянулись навьюченные верблюды, кони и коровы. Люди съезжались работать на шахтах, но, по исконной привычке скотоводов, не доезжая, останавливали подводы, оглядывали местность, допытывались, хорош ли здесь подножный корм. Выяснялось, что корм поблизости выбит, а дальше отъехать - воды нет. Почесав затылки, новоселы начинали разгружаться.

Мейрам спустился с холма и, присматриваясь ко всему, медленно направился к аулам. Перед первым встретившимся шалашом, покрытым закопченным войлоком, он остановился. Попросил разрешения войти.

Внутри сидели трое. Хозяин шалаша - коренастый человек лет сорока, с круглой бородой - расположился на земляном полу и мастерил шарке {шарке - обувь наподобие лаптей, но из кожи} из сыромятины, собираясь прикрепить к ним деревянные подошвы. Его жене немного больше двадцати; лицо у нее загорелое, щеки полные. Она шила чулки из старого мешка. Мальчик, еще. не умеющий ходить, ползал на четвереньках у ног родителей.

Мейрам поздоровался и, как гость, прошел вперед, к почетному месту, где был разостлан небольшой, размером с потник, кусок кошмы. Хозяйка кинулась было смахнуть с нее сор, но Мейрам остановил ее:

- Не беспокойтесь.

Хозяев шалаша смутил этот неожиданно появившийся гость, одетый по-городскому. Чтобы развеять неловкость, Мейрам сказал:

Пусть будут удачными ваши шарке, агай! Собираетесь носить их с этими чулками?

- Да, с чулками буду носить, - готовлюсь спуститься под землю.

- А раньше работали в шахте?

- Не работал, да вот решился. Здоровьем бог не обидел. Плата здесь хорошая. Пойду прямо в кайловщики.

- Дадут ли вам сразу кайло?

- Пусть только попробуют не дать, - сказал хозяин и, покопавшись в кармане, вынул сверток бумаг, подал его Мейраму. - Мы не какие-нибудь случайно залетевшие люди!

Мейрам просмотрел бумаги, которыми так гордился хозяин. Документы свидетельствовали о том, что хозяин шалаша Бокай Тулеубаев и его предки до седьмого колена были батраками. В прошлом году Бокай вступил в колхоз. Сейчас, но договору с колхозом, он переехал в Караганду из далекого Куского района.

- Говорят, кайловщики зарабатывают здесь по голове скота в месяц, а мы раньше батрачили у бая за одну голову целый год, - сообщил Бокай, заранее радуясь предстоящему заработку.

- Документы у вас хорошие, Боке, - проговорил Мейрам, возвращая бумаги.

Бокай довольно крякнул. Мейрам с огорчением разглядывал убогую внутренность шалаша. Бокай вежливо спросил:

- Как тебя зовут, братец?

- Мейрам.

- Где работаешь?

- Приехал недавно, как и вы.

- Рассказывают, однажды два шутника шли темной ночью по степи. Вдруг сверкнула молния. Путники и говорят: «Свети не свети, больше никого не увидишь, нас только двое». Вот и я скажу: сколько ни разглядывай наше жилище, а богатство его не умножится. Извини насчет угощения, братец.

- Зачем об этом говорить!

- Мы не говорили бы, если бы из котла валил пар. Но что поделаешь: бедность связывает руки щедрости.

- Чем твердить о нехватках, пошел бы получил по дагауру {договор. (искаж.)}, что нам положено, - сказала жена с досадой.

- Дагауров много, сразу всем не успеешь заплатить. Должно быть, у местных начальников головы закружились от хлопот, пусть маленько в себя придут.

- Из-за своего глупого характера ты тридцать лет пробатрачил. Если бы Калтая не выслали, и до сих пор стоял бы нищим у его порога, - принялась отчитывать жена.

- Кто из нас прав? - повернулся Бокай к Мейраму. - Эта женщина говорит: «Иди и сейчас же требуй, что написано в дагауре». А я отвечаю: «Наверно, на промысле дела еще не налажены, как и в нашем колхозе. Что положено, то не уйдет, говорю. Баи годами не платили нам за то, что было заработано. А мы для шахты пока еще ничего не успели сделать. Рано просить, надо сначала поработать».

- Ой боже, жалею, что я вместо тебя не родилась мужчиной! - воскликнула молодуха. - Не может получить даже того, что обязаны ему дать.

Мейрам с улыбкой слушал эту перебранку людей, так не похожих друг на друга. Ему казалось, что оба по-своему правы. Зачем же поддерживать одну сторону и этим обижать другую? И Мейрам сказал:

- Зачем же выжидать? Идите и получите, что положено. На складе есть и спецодежда, и продовольствие. А чего не хватает - скоро подвезем. Все у нас будет.

Затем не удержался и спросил:

- Не примите за обиду... Мне кажется, в возрасте у вас значительная разница. А судя по всему, вы муж и жена. Вот я и не пойму...

Молодуха, как бы говоря: «Скажи ты!» - взглянула на Бокая. Хозяин сначала набрал в рот воды, брызнул на шарке и, слегка вздохнув, начал рассказывать:

- У Калтая, о котором сейчас говорилось, я батрачил ровно тридцать лет. Вся награда за мой тридцатилетний труд - вот эта кровля и эта женщина. Она, - кивнул Бокай на молодуху, - была дочерью бедняка. Калтай сосватал ее для меня пятилетней. Когда ей исполнилось пятнадцать, Калтай уплатил за меня выкуп, и мы поженились. Вот плоды моей тридцатилетней работы.

«Тяжелые времена пережили люди, - подумалось Мейраму. - Но жизнь перестраивается. Бокаю, да и другим таким труженикам стало легче, на многое у них открылись глаза».

Он поднялся с места.

- Просто так зашли или какой помощи ищете? - спросил Бокай, тоже поднимаясь.

- Нет, спасибо, просто поговорить захотелось. Встретимся еще. До свидания.

Он медленно шел по аулу. В каждой юрте в очаге вместо вонючего кизяка горел уголь. Почти ни у одного жилища не видно было обязательной принадлежности скотовода - курука {курук – приспособление для заарканивания лошадей}; лежали кайла, лопаты, заступы. Игры ребят тоже изменились. Бывало сядут верхом на прутик и воображают, что скачут на лошади. А теперь, воткнув в землю маленькие палочки, тянули между ними бечевку или же бегали с железным кругом, изображавшим тачку.

Проходя мимо одной юрты, Мейрам услышал сердитую брань женщины:

- Разве это топливо? Чтобы пес его взял! Ой, где мой кизяк с его ярким пламенем!

Что можно ответить этой женщине, не умеющей топить углем? Скоро она сама научится. Не задерживаясь, Мей-рам прошел дальше. Возле колодца скучился мелкий скот. Доносился шум, перебранка хозяев, спорящих из-за воды.

- Что это за порядки? Вызвали нас сюда, а здесь и воды не хватает!

- Выкопай колодец - с водой будешь, да еще деньги за это заплатят. Приработок кармана не прорвет, - послышался вразумляющий голос.

«Чего только не услышишь, когда потолкаешься в народе, - сами критикуют и сами же подсказывают, как выйти из беды», - думалось Мейраму.

Немного в стороне от аула, на жиденькой траве, сидели двое. Пока Мейрам подошел, там уже собралось человек десять. Люди говорили возбужденно. Мейрам сел поодаль. Молодой паренек с зачесанными назад волосами, с черными блестящими глазами волновался больше других. Ему не сиделось. Он часто переходил с места на место, вмешивался в разговор и при этом размахивал руками, нетерпеливо притопывая босыми ногами. Шумливостью своей он походил на Байтена, но рассуждал разумно и шутки его не были грубы. Вступаясь за одного, споря с другим, он, сам того не замечая, управлял общей беседой.

- Жанабыл! Слушай, Жанабыл! - не поднимая головы, окликнул его лежащий на спине человек с клочковатой бородой. - Сам-то ты где думаешь работать?

- Где же еще? На советской земле!

- Да чтоб ты долго прожил, говори толком!

- Если толком, - буду работать в механической мастерской.

- А где она, эта мастерская?

- Вон около той трубы. Там работает этот грубиян Байтен. Вот я и потягаюсь с ним.

- А ты брось свои задиристые привычки, сынок, - посоветовал лежавший мужчина и приподнял голову. - Не задевай старых рабочих, знай добывай себе хлеб да помалкивай.

- Э, чем больше будешь нагибаться, тем скорей жизнь тебя пригнет, - ответил Жанабыл. - Не теряй бойкости ни в характере, ни в работе. Этот Байтен хвастается, что у него восемнадцатилетний стаж, а сам не знает, как взять рашпиль в руки. Я только два года был батраком. А спроси-ка у меня, как пасти овец, - скажу. Если два года проработаю в механической мастерской, покажу Байтену, на что я способен.

Молодой горячий Жанабыл ничем не напоминал забитого батрака старых времен. Сразу можно было определить, что он один из тех аульных ребят, которые закалились в борьбе с баями и первыми вступили в колхозы.

Теперь к Жанабылу обратился усатый парень - до сих пор он только молча улыбался да крутил в пальцах соломинку.

- Ты, Жанабыл, в ауле все кричал: «Классовая борьба, классовая борьба!» Правильно кричал, это тебе помогло свалить кулака Куржика. А здесь совсем другое дело. Здесь не борьба с классовым врагом, а состязание с товарищем по работе. По-моему, чтобы одержать верх над Байтеном, тебе надо браться не за рашпиль, а за кайло. Это куда более верный инструмент.

Жанабыл сразу осадил черноусого:

- Вы, товарищ Дюйсен, только и знаете, что давать советы, а сами предпочитаете сидеть в сторонке, поглаживая усы. Вы и в ауле этим делом занимались, когда я боролся с Куржиком. Нет, для кайла я еще молод. Рашпиль - тоже инструмент, товарищ с красивыми усами; он даст мне профессию. Думай, что говоришь. А я вот что скажу: тут ходит одна красавица, на нее кое-кто заглядывается. А как взглянет красавица на пышные усы нашего джигита - еще неизвестно.

Все громко и одобрительно захохотали. Жанабыл, глядевший победителем, прошелся по лужайке и вдруг остановился около Мейрама.

- Вы, товарищ, тоже приехали работать?

- Что же в этом удивительного?

Жанабыл, словно не поверив, покачал головой и отошел.

Когда шум несколько утих, старичок, сидевший возле парня с красивыми усами, глубоко вздохнул:

- Вот скоро придет зима, занесет над людьми свою саблю.

Эти слова дали пищу новым разговорам. Послышались голоса:

- Столько народу понаехало! Где найти для всех жилье?

- Тех, кто приехал по дагауру, как-нибудь устроят! А что будет с теми, которые без документа пожаловали?

- Людям кровля найдется. А вот как быть со скотом? Откуда взять сено, где двор для скотины?

- Похоже на то, что выдачу аванса и спецовок задержат.

- Заработайте побольше - все появится. А большие деньги кует кайло.

- Не всем доступно кайло. Я вот погляжу еще немного. Если не понравится, брошу и уеду восвояси.

Тут громче прежнего заговорил Жанабыл:

- Что задумались? Масло слаще всяких дум, да и то, если много съешь, начнет тошнить. Я вчера говорил с Щербаковым. Он сказал, что партийным секретарем у нас будет молодой казах по имени Мейрам. Вот с ним я и посоветуюсь. Тогда все яснее станет. Надо потерпеть немного, обойдется. Начальники думают о наших нуждах.

- Кто это твой Щербаков?

- Самый главный.

- Вон что! Расскажи толком, дай насладиться вестью.

- Довольно! - закончил Жанабыл. - Это все, что я смог узнать, по-русски плохо умею, не обо всем спросишь. А Щербаков по-казахски не может. Вот поговорю с этим секретарем, тогда расскажу.

Слова Жанабыла подняли настроение людей. - Вот что значит по-русски уметь! Из этого Жанабыла получится толк. Не успел приехать, а уже познакомился с начальством. Так и есть, как Жанабыл говорит: если бы нельзя было всех устроить, разве созвали бы столько народу!..

Мейрам не стал слушать дальше, незаметно поднялся. Шел медленно, перебирая в мыслях все, что услышал.

Вдруг он остановился.

Перед ним была юрта. У открытого входа стояла молоденькая девушка. Подняв руку и держась ею за верхний косяк, она изогнулась, как гибкая талинка. На ее свежем белом лице, в черных, смородиновых глазах сменялось выражение печали и радости: то тень ложилась на лицо, то оно озарялось светом. Какие тайные чувства так быстро изменяли ее облик?

Она появилась среди этих сереньких юрт подобно луне, выглянувшей из-за облаков. И тут же нырнула в юрту, словно горностай в свою норку.

Мейрам будто во сне ее увидел. Против своей воли он повернул к юрте.

Навстречу ему вышел низенький человек в овчинных штанах, его лицо показалось Мейраму знакомым. Человек поздоровался за руку и, обрадованный, улыбнулся, показав свои крупные зубы. Он пригласил Мейрама:

- Заходите, пожалуйста!

Стараясь припомнить, где и когда он видел этого человека, Мейрам перешагнул порог. Девушка, поразившая его красотой, сидела за столом. Как бы нечаянно, она взглянула на Мейрама и снова склонилась над тетрадями: она занималась с подругой, сидевшей рядом с нею.

На почетном месте расположился бородатый человек. Не поднимая опущенной головы, он тяжело подвинулся, давая место гостю.

В левой стороне юрты, которая по прежнему обычаю считалась женской, кухонной, лежала пожилая женщина. У перегородки, сплетенной из чия {чий – степное камышеобразное растение}, стоял черный, как смола, торсук, на кереге {кереге – нижняя часть остова юрты} висели кайло и лопата. Все это успел рассмотреть Мейрам, прежде чем, вежливо поздоровавшись, сесть рядом с бородатым мужчиной.

Знакомый человек, встретивший Мейрама перед юртой, остался стоять у входа. То ли у него бедра были узкие, то ли штаны из овчины слабо завязаны, но он их все время поддергивал и беспокойно поглядывал то на лежащую женщину, то на девушек.

- Ардак-джан, Майпа-джан! Поставьте самовар, - не поднимая головы, сказала женщина, лежавшая на другой половине. - Мне поясница не дает встать.

Девушки поспешно стали собирать свои тетради.

- Если только для меня, не ставьте самовара, - сказал Мейрам, повернувшись к девушкам.

Ему бросилась в глаза лежавшая на столе книга: «Анна Каренина». На душе у него стало радостно при виде того, что в юрте казаха, приехавшего из степи, можно увидеть произведение Толстого. Он уже не сомневался в том, что книгу читает девушка, так поразившая его своей красотой. Но он еще не знал, как ее зовут. Не знал и того, кто эти двое мужчин, кому из них больная женщина приходится женой.

- Воля божья, - сказал в это время мужчина, встретивший Мейрама, - жена у меня что-то заболела.

Девушка, сидевшая рядом с красавицей, большими своими глазами была похожа на больную женщину, а всей своей немного сутулой фигурой - на ее мужа. Бородатый мужчина со впалыми щеками, до сих пор безмолвно сидевший рядом с Мейрамом, теперь заговорил:

- Ардак-джан, гость не хочет чаю, подай кумыс.

Теперь Мейрам узнал имя красавицы и кто ее отец.

Ардак поднялась. На ней было довольно поношенное платье из синего репса, городского покроя. Свободный ворот открывал белую шею, чуть розовую от загара. По городской моде того времени волосы у нее были подстрижены и зачесаны назад. Держалась девушка свободно, не смущалась, но когда наклонилась, подавая Мейраму кумыс в китайской пиале, ее алые губы чуть дрогнули, а лицо покрылось легким румянцем. Мейраму показалось, что при этом блеснули ее черные глаза, полные какого-то затаенного тревожного чувства. Хотелось услышать ее голос. Ардак молчала, должно быть, стеснялась заговорить в присутствии старших. Мейрам решил вовлечь ее в общий разговор.

- Кто хозяин этого кайла? - спросил он, кивнув головой на инструмент.

- Я. Вы видели меня в шахте, - отозвался мужчина. - Приехали, по воле божьей, подзаработать, да, оказывается, не такое простое это дело, не сразу научишься владеть кайлом.

Мейрам вспомнил: это был один из рабочих бригады Хутжана.

- Я тогда забыл спросить ваше имя...

- Меня зовут Жумабай.

- Кажется, я и вас видел в шахте? - спросил Мейрам соседа.

- Да, видели, - подтвердил Жумабай. - Он работает на отвале. По воле божьей, мы с ним нежданно-негаданно встретились и вот живем вместе.

- Издалека он?

Не зная, что ответить, Жумабай взглянул на бородатого. Тот некоторое время не отзывался, потом, ни на кого не глядя, сказал:

- Издалека, из Семипалатинского округа.

Было видно, что он не охотник рассказывать. Мейрам не стал допытываться и спросил девушку:

- Эту книгу вы читаете, сестренка?

Ардак ответила коротко:

- Да.

- Занимаетесь со своей подружкой?

- Здесь же нет школы, - тихо сказала Ардак. - Вот и помогаю ей обучиться грамоте.

- Хорошее дело. Многие еще неграмотны...

Было похоже, отец девушки не хотел, чтобы между Ардак и Мейрамом завязалась беседа. Он сказал:

- Пожалуй, пора доить кобылицу.

Взяв ведро, девушки вышли из юрты. Мейрам проводил их взглядом. Через открытый вход было видно: в отдалении паслась стреноженная гнедая кобылица, к ее недоуздку был привязан жеребенок.

Теперь Мейраму стало скучно в юрте, разговор не клеился. Поблагодарив хозяев за гостеприимство, он вышел.

Еще недавно в небе плыли обрывки облаков, сейчас небосклон очистился. Солнце стояло высоко. Время обеда. Бледносиний дым, медленно поднимаясь в безветрии из тунлюков многочисленных юрт, висел над аулами. С возвышенности, от шахты, донесся звук ударов в рельс. По дороге в обе стороны шли рабочие, тянулись подводы. Скот, с утра бродивший возле аулов и колодцев, теперь пасся в стороне.

Мейрам не мог отвлечься от мыслей о девушке, часто оглядывался. Ардак тоже оглянулась два раза. Только он не мог понять, куда она смотрит - на него или что-нибудь другое заинтересовало ее.

Девушки звонко запели «Аккум».

Мелодичные девичьи голоса, красивая Ардак, цветущая степь кругом!.. Мейрам шел, словно опьяненный. А в голове - неотступная мысль: как бы поближе познакомиться с Ардак? И что за человек ее молчаливый отец?

Пусть Мейрам сам попробует разобраться в своих переживаниях, а мы тем временем начнем рассказ об этой девушке и ее отце.

Глава девятая

Давние годы... Большая белая юрта. Куски войлока, которым покрыта она снаружи и внутри, вплоть до тунлюка, расшиты полосками красного сукна и скреплены цветными ковровыми тесьмами шириною в полную четверть. Эти сорок две ковровые тесьмы, украшающие юрту, три года ткала красноглазая старушка, которая сидит сейчас под палящим солнцем у земляного очага и варит курт - кислый сыр. На ней совсем ветхий бешмет, который она когда-то получила за свой трехлетний тяжелый труд.

За аулом стояли привязанные к жели {жели- волосяная веревка, натянутая между двумя кольями, к которой привязываются жеребята} жеребята. Возле них толпились кобылицы, число которых было так велико, что, пока дойщики {в байском хозяйстве в большинстве случаев кобылиц доили мужчины} доходили до другого конца жели, уже наступало время новой дойки. Босые парни в кожаных полуфартуках, засучив шаровары, уносили надоенное молоко в ведрах. За дойщиками присматривал сухощавый старичок с реденькой бородкой. Это был муж старушки, сидевшей у очага. Как-то он попросил у владельца юрты лошадь съездить по делу. Лошадь у него украли. Чтобы отработать долг, старичок два года трудился над богатым, разукрашенным многоцветными красками остовом юрты, но все-таки еще оставался должником хозяина.

Направо от хозяйского жилья стояла невзрачная серая юрта, а налево другая, совсем маленькая, закопченная до черноты. Между ними протянута веревка, к ней привязывали иноходцев и скакунов, на которых ездил только сам мырза {Мырза – хозяин, господин}. В тени белой юрты поставлена повозка с поднятыми оглоблями, покрытая брезентом. Под повозкой, рядом с чернопегим псом, храпел пастух, укрывшись попоной и подложив под голову седло. Непрерывное гавканье пса и громкие голоса людей в юрте, опьяневших от обильно выпитого кумыса, заставляли пастуха то и дело переворачиваться с боку на бок.

Девочка двух-трех лет, со сверкающими черными глазами и спущенной до бровей челкой, подбежала к повозке, залезла под нее и устроилась между псом и пастухом. Нахмурив брови и надув щечки, она с удивлением смотрела в лицо спящему, из ноздрей которого вырывался неприятный храп, а губы издавали чмокающий звук «боп-боп». Но вскоре осмелела, пододвинулась ближе, дотронулась кончиками пальцев до его черных усов, шевелившихся от дыхания, и тут же отдернула руку. Спящий не шелохнулся. Тогда девочка облокотилась на грудь пастуха и стала играть его усами.

Пастух проснулся, открыл глаза. Обняв девочку, он поцеловал ее в щечки и кивнул на вход белой юрты.

- Иди к папе.

Девочка подбежала к входу, но, заглянув в юрту, остановилась у порога.

Мужчина лет тридцати, с зачесанными назад волосами, в белом костюме из китайской чесучи, заложив руки за спину, ходил взад и вперед по юрте.

На варшавской кровати с металлической гнутой спинкой, облокотившись о подушку и играя аксельбантами, лежал плечистый военный, русский, с пышными усами и глубоко посаженными серыми глазами. На полу, за складным круглым низким столиком, сидел бородатый толмач {Толмач – переводчик, он же писец} и скрипел пером.

На почетном месте важно восседали двое. Один из них был человек неимоверно тучный, с толстой мясистой шеей, со свисающими ниже подбородка жировыми складками кожи и с огромным животом. Когда он, подняв указательный палец, говорил, из горла у него вылетал хрип. Рядом с толстяком, не открывая зажмуренных глаз, сидел мулла в длинном шапане, с торчащими усами. Время от времени он громко произносил: «Я-хакк!» {О, Создатель!} - и при этом трясся, как в приступе лихорадки. Бестолково суетясь, вставали и вновь садились, переменив место, еще несколько человек, - у каждого на боку болталась войлочная сумка, подвешенная на волосяном шнуре. У порога стояли два рослых стражника, на груди у них - медные жестянки величиной с ладонь. Оба, как услужливые псы, следили за каждым движением бровей важных людей, сидевших на почетном месте.

В таком виде предстали перед девочкой «воротилы и хозяева степи», собравшиеся в белой юрте с разноцветно выкрашенным кереге, покрытым узорными плетенками из чия и расшитыми войлоками. Поведение этих людей и возбуждало любопытство девочки, и пугало, и удивляло. Она не могла оторвать от них глаз...

Вдруг снаружи донесся сотрясающий землю топот. Все вскочили со своих мест и заметались, как перепуганное стадо: одни бросились к двери, другие нырнули под кровать, третьи спрятались за плетенки чия. Хриплые и визжащие голоса наполнили юрту.

На дороге, как перед бурей, взвивались облака пыли. Вскоре к аулу подскакала шумная, разноголосая толпа конников и окружила белую юрту.

- Выведите Алибека! Спустить ему кровь! Привязать урядника к хвосту необъезженного коня! - неслись голоса снаружи.

Один из вбежавших в юрту ударил хозяина ножом, кто-то накинул на шею урядника волосяной аркан и выволок его за дверь, кто-то опрокинул толмача, схватил разложенные на столе бумаги...

Разогнав сборище «воротил», конники отхлынули. В юрте остался лежать окровавленный хозяин. Над ним причитали две женщины - его жены. Плакала перепуганная маленькая девочка.

Хозяин юрты, волостной управитель Алибек, сейчас раненный ножом, давно угнетал жителей окрестных аулов. Народ дошел до отчаяния...

Девочка, хоть и не поняла смысла разыгравшихся событий, долгое время после этого в страхе просыпалась по ночам, вскрикивала, начинала плакать при малейшем шуме. Когда она подросла, люди объяснили ей, что произошло в тот день.

Этой девочкой и была Ардак, уже знакомая нам. Молчаливый чернобородый мужчина, которого Мейрам видел в юрте Жумбая, приходился ей отцом. Звали его Алибек.

...Стоял один из погожих летних дней. Солнце поднималось все выше, тени на земле становились короче. Обычно в эти часы хромой старик чабан, сидя верхом на красном воле, пас отару овец далеко от аула. Сегодня он держал стадо возле селения, на этот раз под ним был длинногривый вороной жеребец; поперек седла чабан положил длинный курук. Красный вол вольно пасся среди других волов и, не понимая, почему его не седлают, то и дело оглядывался в сторону пастуха. Раньше, чем всегда, пригнали сегодня к аулу и конский табун.

Около высокой юрты, стоявшей в центре полукругом расположенного аула, собралось много народу. В руках у всех - уздечки, недоуздки, веревки. Из окрестных селений в одиночку и группами прибывали все новые люди, присоединялись к толпе. Ржание лошадей, блеяние овец, рев коров и верблюдов, голоса собравшегося люда сливались в один беспорядочный гул, висевший над аулом.

У дверей юрты-кухни, раскинутой налево от жилого помещения, дежурила охрана. Внутри находились двое: муж и жена. Глаза у женщины опухли от слез, она тяжело вздыхала. Мужчина, шатаясь, метался по юрте, как волк, попавший в западню. На его лице с резко выступающими скулами и злобно сверкающими глазами - отчаяние. Время от времени он угрюмо выглядывал из юрты через прорехи в войлоке и мрачнел еще больше.

В соседней небольшой юрте находились тоже двое - мать с дочерью. Охраны здесь не было. Но женщины и не собирались выходить. Мать, изможденная продолжительной болезнью, с трудом подняв с подушки голову, печально рассказывала сидевшей возле нее черноглазой девушке:

- Наша семья была ему неровня, но он польстился на мою красоту, о которой ходила молва в народе. Тогда не было у меня на лице этих рябин, оставленных оспой. Но через шесть месяцев после свадьбы, когда я еще носила желек {Желек – головной убор невестки, который она носит до первого ребенка}, поразила меня оспа. Пока я лежала в постели, он сосватал себе вторую жену. Что было после этого - ты сама видела.

Сейчас тебе идет пятнадцатый год. До сих пор меня терпели здесь только ради тебя, иначе давно прогнали бы. Да и какой толк от того, что не прогнали? Я жила вдовой при живом муже, он превратил меня в рабыню. У него- огромные стада скота, а я не была хозяйкой даже паршивого козленка. Побои и оскорбления обложили льдом мое сердце. Зачахла я от них...

Твой отец стремился к богатству и власти, дочурка моя. Но «и поток воды встречает преграду», - гласит поговорка. Жизнь дважды наказывала его, но он не извлек для себя урока. В первый раз это случилось, когда ты была еще маленькой. Разгневанный народ взбунтовался, один из восставших пырнул твоего отца ножом. Позже, когда пришли сюда красные войска, отца хотели арестовать. Но выручил приятель, учившийся с ним вместе. Теперь отец несет третье наказание. И уж не сумеет его избежать...

О чем жалеть? У меня не было ни имущества, ни мужа. Да и как я покину родные места, моих близких, среди которых выросла? Оставайся со мной, тебе тоже незачем ехать с отцом... Говорят: в четырнадцать лет девушка - хозяйка юрты новобрачных. Ты уже своей рукой доносишь пищу до рта. Твои глаза открыты - читаешь и по-русски и по-казахски. Дорогая моя Ардак, зрачок моих глаз, у меня теперь единственная мечта - ввести тебя на счастливое место хозяйкой юрты и разливать твой чай. Если холодной земле будет угодно до времени принять меня, запомни мои слова - живи, как велит народная мудрость: ищи свое место только среди равных, не пускайся в путь одна, а только вместе с людьми, но и не надейся на других, умей сама себе шубу скроить. Поняла, дитя мое?

Ардак не подняла опущенной головы, не шевельнулась. Из глаз ее брызнули слезы, она сказала:

- Поняла, мама...

На улице шум все не прекращался. У всех радостные лица. Вот, ведя в поводу длинногривого вороного жеребца и подгоняя десяток овец и коз, вышел из круга хромой старик чабан Шостояк. Батраки Жантак, Асамбай и Балгабек делили конский косяк. Верблюжий пастух Исхак вел в поводу белую верблюдицу. Доярка Ундекей стояла, обхватив шею красной с лысиной коровы холмогорской породы.

Слышались голоса:

- Счастливо владеть добром!

- И вам также! Наш это скот, нашим взращен трудом!

- Теперь и обездоленный получил свою часть, досыта наестся!

Наконец распределение скота пришло к концу. С большой юрты сняли войлочное покрытие, разобрали остов и погрузили на подводы.

Хозяина и хозяйку усадили на двухколесную арбу, запряженную крикливым желтым верблюдом. Подвода двинулась в дальний путь. Люди провожали ее взглядом. Желтый верблюд, лениво шагая, издавал пронзительные крики. Арба подпрыгивала на кочках, скрипела. Хозяин и хозяйка, отворачиваясь от народа, не поднимали опущенных голов.

Уполномоченный, распределявший скот, поднялся на возвышение и громко провозгласил:

- С сегодняшнего дня кровожадный хищник Алибек Мырзабеков выселяется из нашего округа! А вы, трудовой народ, пользуйтесь пастбищами, что раскинулись по всей долине, растите свой скот.

Вскоре люди стали расходиться. От большой юрты на земле осталось лишь круглое голое пятно.

Это случилось в 1928 году, во время конфискации имущества баев-полуфеодалов.

Прошло еще три года. Была поздняя летняя ночь. В колхозе имени Ворошилова только в редких домах не спали. Но молодежь еще гуляла по улице, слышалась гармошка, русская песня, - население здесь было русское.

Алибек шел по колхозному поселку. За спиной у него болталась котомка, в руках - палка. Торопливо он пробирался по окраинным улицам, не обращая внимания на маленькую собачонку, с гавканьем гнавшуюся за ним. Когда Алибек поравнялся с толпой молодежи, гармошка и песня смолкли.

- Ребята, что это за человек идет?

- Кажется, нищий.

Вид у Алибека был подозрительный. На голове старый шлем, ноги в поношенных ботинках, на плечах казахский шапан. На подбородке торчал пучок бороды, похожий на куст степного ковыля. Алибек испугался, как бы парни не повели его в сельсовет, и спросил торопливо:

- Где тут живет казах-табунщик?

- Откуда ты его знаешь?

- Родственник мой.

- Табунщик - хороший старик.

Алибеку указали, куда идти, и не спускали с него глаз, пока он не вошел в дом табунщика.

В доме были только двое: старуха, спавшая на печке, и Ардак, читавшая книгу.

Заслышав стук, Ардак взяла в руки лампу, вышла в сени.

- Кто там?

- Открой, дорогая, свой.

- А все-таки?

- Не пугайся, дочурка, это я, твой отец.

- Что? Что вы сказали? — растерялась Ардак.

Выползла в сени полусонная старуха.

- Кто там?

- Это я, шеше {Шеше – матушка, здесь: мать жены}.

- Ой, боже! Разве мертвые воскресают? - изумленно воскликнула старуха, схватившись за грудь, и попятилась назад.

- Не поднимайте шума. Это я, как видите, жив и вернулся.

- Отец! - Непонятная сила толкнула Ардак вперед.

Она бросилась открывать дверь. Лампа погасла.

Алибек вошел в комнату и первое, что сделал, - заложил дверной крючок. Потом стал уговаривать плачущих дочь и старуху.

- Не надо, не надо шума! Пусть ни одна душа не знает. Я не хочу, чтобы меня здесь видели.

Засветили лампу. Ардак и старуха безмолвно разглядывали гостя.

Алибек сказал спокойно:

- Чего так испугалась? Мне совсем не плохо жилось. Только не избежал божьей немилости: скончалась вторая моя жена, делившая со мной изгнание. А я, видите, жив и здоров. Крепко соскучился по тебе, дочурка! Нет сил жить одиноким. Пришел просить - уедем со мной...

Ардак не успела ответить, когда заговорила старуха:

- Самое главное - ты жив, дорогой. Говорят, попавший в беду теряет голову...

- Это, шеше, раньше так рассуждали.

Ардак сказала со вздохом:

- Все-таки сильно вы изменились, коке {Коке – здесь: папа}.

- Это дело поправимое, золото мое, - успокоил Алибек. - Просто я устал с дороги.

И он продолжал рассказывать:

- Духом я не упал. Куда бы меня ни забрасывала судьба, что бы я ни делал - всюду работал не покладая рук. За добросовестный труд меня и освободили досрочно. Вот документ. - Он показал бумагу. - А труд сделал меня совсем другим человеком. Я понял, доченька, что старого не вернуть...

- Что же вы теперь собираетесь делать? - спросила Ардак.

- Буду привыкать к новой жизни. В здешних местах мне не хотелось бы поселяться: людей совестно. В нескольких днях пути отсюда заложили большое строительство, строят новый город. Там нужны тысячи людей... Найдется и мне местечко. Вот я и приехал звать тебя с собою. К чему тебе сидеть в ауле? Пора на широкую дорогу выходить.

Старуха принялась готовить кушанье. Ардак с пытливым интересом слушала рассказ отца, потом она показала свои тетради: в этом году она окончила местную среднюю школу. Отец, перелистав тетради, остался доволен.

- Видишь, как славно! В теперешнее время неученым не проживешь. А к чему здесь ты приложишь свои знания? Другое дело - в большом городе. Там ты настоящим человеком будешь.

Ардак колебалась. Уговоры отца казались ей заманчивыми: новые места, новые люди... Все это не могло не увлечь девушку.

Надо бы подождать, когда вернется нагачи {Нагачи – дедушка по матери}, посоветоваться, попрощаться, - нерешительно проговорила она.

- Когда еще он возвратится! Сами говорите – на съезд его послали. Раньше недели, пожалуй, и ждать нечего. Напишем ему. Мне хочется уехать поскорее. Собирайся-ка, дочка!

Старуха возилась в передней комнате с самоваром. Ардак вышла к ней, остановилась в дверях, с грустью глядя на свою бабушку.

- Аже {Аже- бабушка}, - окликнула она тихо.

Старуха словно только и ждала этого, приблизила ухо к ее губам.

- Что мне делать, аже?

- Не знаю, что и сказать, милая моя. Решай сама.

- Не хочет отец ждать возвращения нагачи...

- Ты одна-единственная осталась у меня от покойной дочери Шолпан... Но этот человек - твой отец, что же делать! Как ни тяжело разлучаться с тобой... – Старуха захлебнулась в плаче, из ее потускневших глаз хлынули слезы. - Решай сама. Только бы ты была счастлива! Если решишь ехать, то уж лучше до возвращения нагачи уезжай. Видно, и Алибек так же думает. Ведь сегодня он впервые перешагнул наш порог после женитьбы на моей Шолпан. Он никогда не считал нас равными себе. За это и наш старик в обиде на него...

- Это верно, нагачи не любит моего отца. И мать покойная жаловалась на него. Но он как будто изменился, другим человеком стал. Тогда, в детстве, мы с матерью не поехали с ним. Но теперь, мне кажется, надо помочь ему понять новую жизнь. Скажи, аже: как я должна поступить?

- Далеко ли ехать-то?

- Далеко.

- Что же, тебе настала пора быть хозяйкой юрты.

Самовар вскипел. Пока пили чай, все трое хранили молчание. Неожиданно старуха выронила свою чашку и жалобно промолвила:

- Что-то рука затряслась.

Ардак подняла чашку, сказала:

- Старенькая вы стали, аже.

Старуха глубоко вздохнула:

- Что поделаешь! Только бы тебе, молодой, хорошо жилось.

Алибек вынул из кармана пачку денег. Сосчитав, положил ее на стол.

- Здесь пятьсот рублей, шеше. Простите мне и моей дочери, что огорчаем вас. Не стал бы я отнимать ее, но ведь и меня надо пожалеть: я совсем одинок на свете.

- Положи деньги обратно в карман, дорогой. Спасибо. Нам хватает заработка старика, он здесь в почете. Только нет ему никогда покоя. Как только какое-нибудь собрание, съезд - не дают дома посидеть. Говорят, ударник... Привыкла я к внучке, полюбила, как свою Шолпан, да что поделаешь! - Старуха снова смахнула слезы. - Как на грех, и старика дома нет. Не знаю, что и скажу ему. Он ведь у нас горячий.

Алибек, боясь затянуть беседу, сказал старухе несколько утешительных слов и, даже не подождав, пока уберут со стола, стал собираться в путь.

Ардак сидела не шелохнувшись, ждала, что еще скажет бабушка. Старуха подошла к ней, несколько раз поцеловала в щеки, в лоб и сказала:

- Ладно, разрешаю. Будь счастлива, милая моя!

Глава десятая

Вчерашний крупный бай, а сегодняшний рабочий - Алибек поступил на шахту и затерялся среди многочисленных пестрых людей, съехавшихся в Караганду со всех концов бескрайней степи. Зачем ему понадобилось тащить с собой дочь? Он и сам вряд ли мог бы на это ответить. Может быть, его и в самом деле угнетало одиночество, мучила разлука с единственным близким ему человеком. Возможно, он рассчитывал на простую выгоду: дочь - образованная, передовая девушка, под ее защитой легче втереться в доверие людей.

Ардак не подозревала о тайных замыслах отца. Ей попросту жаль было Алибека, хотелось помочь ему найти свое место в новой жизни. Она наивно верила, что отец принял эту новую жизнь, примирился с ней, хочет честным трудом заработать доверие людей. Ей естественно было думать так. Последние годы она прожила среди простых, бесхитростных людей, с открытым сердцем.

В Караганде Алибек и Ардак нашли приют в юрте гостеприимного Жумабая. Здесь Ардак впервые увидела Мейрама, и с этого дня вся жизнь ее как бы озарилась новым, ярким светом. Только раз заглянул Мейрам в юрту, но образ его запал в сердце девушки. Порою Ардак ловила себя на мысли: ей хотелось, чтобы Мейрам снова вошел в юрту, сел на почетное место, повел беседу, украдкой бросая на нее взгляды, от которых так сильно и тревожно бьется сердце.


Ардак сидит в юрте одна. За последнее время мысли ее завязались в крепкие узелки. И ни один из них она не могла распутать. Пожалуй, самый трудный из них - отец. Не легко его понять. С виду как будто искренний, открытый, но сумеет ли жить по-новому?.. Второй - ее собственная жизнь. Удастся ли учиться дальше? Почему ее так взволновал Мейрам? Что он за человек? Где найдет Ардак свое место в этом сложном, заново открывшемся мире? Столько вокруг и тревог и надежд! Тревоги гнетут, надежды окрыляют. Житейское море то лежит в глубоком покое перед глазами молоденькой, неискушенной девушки, то кипит и волнуется.

Погруженная в свои мысли, Ардак уже давно закрыла книгу, но продолжает держать ее в руках. Из раздумья ее вывела вошедшая Майпа, дочь Жумабая.

- Не пора ли нести родителям обед? - громко спросила бойкая Майпа.

Ардак взглянула на нее с улыбкой, поднялась из-за стола.

- Пойдем. Девушки взяли узелки с провизией и направились к шахте. На лицах их - радость. А чему они радовались - подруги и сами не могли бы сказать. К шахте они шли в первый раз; им казалось, что все лучшие люди работают там.

Первое, что увидели девушки вблизи шахты, - человек десять рабочих. Они натянули между козлами длинные, в несколько сотен метров, пучки проволоки, носившие по-местному название «языков», и при помощи толстых железных палок свивали новый трос.

Девушки сели вблизи на бугорке и, с удивлением глядя на невиданную работу, переговаривались:

- Вьют совсем так же, как волосяную веревку.

- Пожалуй, и мы сумели бы...

В это время сильно натянутый конец «языка» оторвался от столба, и проволока, дребезжа и пружинисто крутясь, опутала ноги и платья девушек.

Послышался громкий смех Жанабыла.

- Эй, Байтен, держи, держи, попались в силки!

Этот конец «языка» свивал Байтен. Обычно Байтен принимался за работу горячо, как двухлетний жеребенок, когда его пускают в пробежку. Но очень скоро начинал сдавать. Вот и сейчас через какой-нибудь час выдохся, стал вяло крутить трос, позевывал. Железная палка вырвалась из его рук и ударила по лицу. Губы у него сразу вспухли. Весь он, как и девушки, был опутан проволокой и топтался на земле, стараясь освободиться.

- Вот тебе и рабочий с восемнадцатилетним стажем! - говорил Жанабыл, помогая ему выпутаться. - На язык-то ты ловок!

- Отстань! - проворчал Байтен. На его лице уже не было прежней самоуверенности, глаза смотрели растерянно. - Придется к врачу пойти.

- Из-за таких-то пустяков? - удивился Жанабыл.

- Все равно рабочий день запишут.

- А дело останется недоделанным?

- У казны шея толстая, не волнуйся.

- Это и все, чему ты научился за восемнадцать лет? - рассердился Жанабыл. - В таких пустяковых случаях мы даже байский скот не оставляли без надзора. Ты настоящий симулянт! Плохой пример подаешь.

И Жанабыл побежал к девушкам — помочь им освободиться от проволоки.

Отойдя на некоторое расстояние, Байтен передумал и вернулся, ворча:

- Ишь, какой учитель нашелся. Разве казенная работа на один только день? Эх!..

Он с неохотой взялся за дело.

Прежде работу на шахте называли работой на баев. Оно и в самом деле было так. Англичане всяческими неправдами урывали у шахтеров их заработок, и без того мизерный. Такие рабочие, как Байтен, при счастливом случае старались тоже урвать у хозяев. Эта многолетняя привычка еще крепко сидела в Байтене. Сейчас он вернулся на рабочее место только из боязни, что его осудят свои же товарищи. Крутил трос по-прежнему вяло. На этой работе еще не была установлена норма выработки. Работа сдавалась бригаде аккордно, и выручку делили поровну. Поэтому Байтен и не надрывался на работе.

Как ни старались девушки высвободить подолы своих платьев, им не удалось это без помощи Жанабыла. Стальная проволока крепко опутала их, не позволяя шевельнуться.

- Вот как ловят наши силки! - шутил Жанабыл.

Сначала он высвободил Ардак. А когда пришла очередь Майпы, начал с оговорок:

- Попроси как следует, тогда распутаю.

- Прошу, братец.

- Очень просишь?

- Очень.

- Смотри, после, не отказывайся. Будьте свидетельницей, - обратился Жанабыл к Ардак. Распутывая Майпу, он не переставал расхваливать трос. - Из чистой стали, годен и для спуска в шахту и для ловли девушек.

Ардак, до сих пор молчавшая, тоже пошутила:

- Вы всегда ловите девушек стальными силками?

- Нет, у нас есть и шелковые, те еще крепче.

- Все они не так прочны, чтобы ловить сердца.

- Посмотрим, какое у вас сердце, - ответил Жанабыл. - Найдутся силки и для него.

- У кого они найдутся?

- Один человек уже плетет.

- Кто ж это? - допытывалась Ардак. От Майпы она знала, что Жанабыл уже успел познакомиться с Мейрамом, встречается с ним. И Ардак подумала сейчас: «Может быть, они вели между собой откровенные разговоры».

Жанабыл продолжал шутить:

- Посмотрите, сколько здесь молодых людей. Вы думаете, они только тросы умеют вить? Нет, они мастера и силки плести для ловли девичьих сердец.

- Хватит тебе! - рассердилась Майпа. - Сказал бы что-нибудь путное. Как у вас тут, на шахте, жизнь идет?

Жанабыл сразу стал серьезным:

- О, замечательно идет! Новостей, девушки, много!

Он рассказал, что неделю назад были проведены выборы бюро партийной организации. Секретарем единогласно избрали Мейрама. После выборов Мейрам сделал доклад на партийно-комсомольском собрании на тему: «Ближайшие производственные задачи коммунистов и комсомольцев». По словам Жанабыла, это был замечательный доклад, ему впервые довелось слышать такое интересное выступление.

Так же восторженно Жанабыл отозвался и о Щербакове.

- Сергей Петрович сам лично ходил со мной в механический цех, чтобы устроить на работу. Он поручил слесарю Лапшину обучить меня всему, что тот знает...

Словоохотливый Жанабыл говорил не умолкая, расхваливая всех и себя не забывал.

- А Лапшина вы знаете? О, это такой человек, каких мало... Коммунист. Приехал из Донбасса. Мастер своего дела. Вот этот старый трос он нашел где-то на задворках шахты и предложил свить из него новый. Для этого он создал бригаду в десять человек, несколько дней сам помогал нам. А потом поставил меня старшим в бригаде...

В это время подошел и сам Лапшин. На вид ему лет тридцать. Худой, замкнутый, он не сразу располагал к себе. Такое впечатление создавалось, вероятно, потому, что взгляд у Лапшина был холодный, пристальный.

Лапшин поздоровался с девушками, потом повернулся к Жанабылу:

- Трос дозарезу нужен. Когда кончите?

- Как пойдем обедать, будет готов.

Жанабыл слабо знал по-русски, говорил с акцентом, а когда не хватало слов, объяснялся мимикой.

Лапшин осмотрел трос. В одном месте нашел неровность, молча указал на нее Жанабылу. Тот погрозил кулаком Байтену.

- Это ты крутил, ты!

- В этом месте надо распустить и скрутить заново, - распорядился Лапшин. - Если трос плохо скручен, то большой тяжести не выдержит, скорее износится. Так говорят законы механики.

- Какой человек говорит?

Лапшин скупо усмехнулся.

- Наука такая есть. Придет время - узнаешь.

- Наука? - переспросил Жанабыл. - Это запомнить надо. - Достал карандаш, разостлал на колене лист бумаги.

- Не «меканика» пишется, а «механика». Дай исправлю.

- Исправь, пожалуйста.

- Как только закончите, надо немедленно доставить трос к шахте «Герберт». Поторапливайтесь, товарищи!

Лапшин ушел.

Жанабыл посмотрел ему вслед, прищелкнул языком, подмигнул девушкам:

- Видали, какой человек? У нас все настоящие джигиты. Вот только Байтен...

- Что же, в умении крутить трос заключается ваше джигитство? - улыбнулась Ардак.

- Без троса уголь из шахты не поднимешь, а без угля нет жизни. Это понимать надо. Разве это маленькое дело - свить новый трос из проржавевшей проволоки? Разве просто сделать мастера из недавнего батрака, такого, как я? А Щербаков сказал - нужно сделать. И Мейрам тоже... Нутро у этих людей очень глубокое. Я пока не глубоко проник в него, насколько сумел. Скажете - мало? Попробуйте вы нырнуть, может, найдете самое ценное.

- Если бы это была вода, нырнула бы, - ответила Ардак. - А в душу человека не так-то легко проникнуть.

- Легкое каждый может сделать, почетней достигнуть трудного. Это Мейрам так говорит. Как вы на это смотрите?

- Думаю, трудного достигать мучительно. А мучиться не всякому хочется.

- Э, вы не так поняли! - горячо возразил Жанабыл. - Мейрам не хочет, чтобы люди мучились. Нет, он добрый.

Откуда мне знать? И почему вы так расхваливаете мне этого Мейрама? - вспыхнула Ардак.

- Почему? По-моему, вы придетесь по сердцу друг другу! - выпалил Жанабыл.

Тут все трое засмеялись. Спохватившись, что засиделись, девушки встали. Когда отошли подальше, Майпа оживленно стала рассказывать подруге:

- Этот Жанабыл прямо неугомонный какой-то. Когда встретишься с ним, не дает тебе покоя, обязательно косу растреплет. Однажды остановились мы с ним у колодца, так насилу я вырвалась, колечко у меня отнял.

- Ну как можно отнять? Сама, наверно, отдала.

- Право, насильно снял. Чуть пальцы не вывихнул.

- Значит, теперь вы в ссоре?

- Ну стоит ли ссориться из-за этого! Он мне духи подарил.

Ардак тихонько вздохнула. Она постаралась, чтобы Майпа не заметила этого вздоха, но в разговоре невольно выдала себя.

- Ты счастлива с Жанабылом, Майпа?

- А ты?

- А что я? У меня же никого нет!

- А Мейрам? - Что вы заладили: Мейрам да Мейрам?.. Я еще не знаю его, и он меня не знает.

Ардак задумалась. «Увидеть бы его сейчас. Ведь он должен быть где-то здесь». Но Мейрама не было. Все на шахте было для Ардак новым, никогда не виденным. Один паренек гонял по кругу лошадей, запряженных в барабан. Огромные бадьи попеременно опускались в глубину шахты и поднимались оттуда наполненные углем. Рабочие высыпали уголь в тачки, отвозили и сваливали в кучу.

- Это и есть шахта? - спросила Ардак.

Рабочие рассмеялись.

- Вы что, только сейчас родились на свет?

- А вы разве вместе со светом появились?

Шутники замолкли. Около барабана, прислонясь к столбу, стоял седоусый широкоплечий старик. По-видимому, он был очень общительный. Сразу же он протянул Ардак короткопалую руку.

- Здравствуйте, девушки! Кого вы здесь ищете? Я механик Козлов буду.

- А я Ардак Мырзабекова. Вот принесла отцу обед.

- Впервые вижу такую боевую казахскую девушку. Видать, образованная. Откуда приехала, дочурка?

- Из аула.

- В самом деле из аула, золотая?

- Разве не верите?

- Не-ет, так, уточняю, - сказал Козлов.

Ему очень хотелось поговорить, поделиться своей радостью. И было чем поделиться - на два дня раньше намеченного Щербаковым срока старик закончил установку конного барабана. Подъем бадей вручную отошел в прошлое. Теперь эту работу выполняет один паренек. Бадьи в пять раз больше прежних. Добытый уголь лежит теперь не копной, а стогом. Однако эти нововведения Козлов назвал временной мерой, отсталым способом добычи. В скором будущем он собирается снять и конный барабан и перейти на паровую установку. Но, по его словам, и пар не может удовлетворить растущее производство. Впоследствии вся работа будет выполняться при помощи электричества. Понадобится и железная дорога. Козлов закончил с увлечением:

- Когда я вижу таких опытных казахских шахтеров, как Ермек, таких сообразительных молодых людей, как Жанабыл, или бойких девушек, вроде вас, я не могу наглядеться, дочурка. С такими людьми все можно сделать.

- Мы всего лишь искры пламени, отец.

- Знаю, знаю! Но искры рассыпает только сильное пламя...

Удары о рельс оповестили, что наступил обеденный перерыв.

Алибек и Жумабай поднялись наверх. Девушки пошли им навстречу. Козлов, пожав руку Алибека, спросил:

- Она, кажется, дочь ваша? Счастливый вы человек!

- Я по-русски не понимаю, - ответил Алибек по-казахски, почему-то скрыв, что хорошо владеет русским языком.

Ардак испытала неприятное чувство при этой выходке отца, но приняла ее за своенравную причуду. Ведь он же заверял ее: «Я изменил свои старые взгляды. Сама видишь - взялся за лопату и спустился в шахту». О работе он всегда говорил охотно. Ардак верила отцу. И все-таки его непрестанные капризы доставляли ей немало огорчений. Вот и сейчас она испытала чувство грусти. Козлов между тем продолжал говорить:

- Посмотри-ка, доченька. Под этой трубой лежит большое озеро. Мы собираемся поднять воду на поверхность. Здесь же, у трубы, и механический цех. Кончится перерыв, я тебя свожу туда. Учись. Если ничего не накопишь смолоду, не достигнешь мудрости и в старости.

- Спасибо, отец, посмотрю.

Козлов ушел.

Алибек и Жумабай отошли в сторону, сели на небольшую зеленеющую реденькой травой полянку. Девушки поставили перед родителями еду. Жумабай крошил ножом жирную баранину, приговаривал:

- Берите, берите, кушайте!

- Штреки шахт начинают удлиняться, - заговорил Алибек. - Скоро, пожалуй, не будет хватать времени на то, чтобы подняться на поверхность и пообедать. Ой, где вы, степные просторы!

Последние слова отца больно кольнули сердце Ардак. «Все еще о старом тоскует. Или это от усталости у него?» - подумала она, испытующе взглянув на отца. Но суровое лицо Алибека не выдавало его чувств.

Набив рот бараниной, Жумабай выказал полное безразличие и жалобе Алибека.

- Что же, будем брать еду с собой.

- Под землей желудок плохо переваривает пищу, - возразил Алибек.

- Воля божья, мой желудок везде ее хорошо переваривает! - признался Жумабай. - Сам себе удивляюсь. Еще когда я женихом приезжал в аул к невесте, меня прозвали обжорой.

Ардак рассмеялась, Алибек тоже ухмыльнулся в бороду, согласился:

- Конечно, была бы работа, будет и аппетит. Работа - это главное.

Когда родители пообедали, девушки пошли к трубе. Там их встретил Козлов.

Низкое каменное здание теперь носило громкое название механический цех. Но это название могло оправдаться только в будущем, а сейчас в здании не было ни одного исправного механизма. По углам громоздились кучи - железные колеса, обломки шестерен, ржавые вагонетки, несколько негодных локомобилей и прочий хлам. Это все, что осталось от англичан.

У дверей, снаружи, стояло три локомобиля. Слесарь, дед Иван Потапов, с утра до вечера топтался возле них, постукивал молотком. Не в его обычае было торопиться, да и уставать тоже. Он был молчалив. Только когда разговор заходил о локомобиле, он становился словоохотливым и забывал о своем молотке.

Вот к такому-то человеку механик Козлов и подвел двух девушек, сказав деду, что их нужно ознакомить с локомобилем. А сам тут же ушел.

Прежде чем заговорить, дед Иван закурил самокрутку толщиной в большой палец и, без перерыва затягиваясь, держа одну руку у рта, а другую подмышкой, некоторое время смотрел на локомобиль. Это у него было подходом к разговору.

Девушки с любопытством следили за каждым движением старика, разглядывали его пожелтевшую от табачного дыма белую бороду.

Дед Иван что-то произнес по-казахски. Казахский язык он знал хорошо, но первые фразы, пока не прислушаешься к его речи, у него выходили неразборчиво - старик был беззуб и сильно шепелявил. Сначала Ардак ничего не могла понять, а переспросить боялась, чтобы не рассердить строгого деда.

- Этот локомобиль ранее принадлежал Кривоглазу, - более внятно сообщил старый слесарь.

Кривоглаз был кулаком, владельцем паровой мельницы в селе Букбе, ныне высланный. Дед Иван хорошо знал этого Кривоглаза и полагал, что он должен быть известен всем, потому и счел за лишнее объяснять это девушкам.

- Пятнадцать лет мы служили вместе Кривоглазу, - говорил дед Иван, указывая на локомобиль.

После этого он подошел к другому локомобилю.

- А это - бывший рязановский, - сказал он, старательно затаптывая окурок; он тоже не посчитал нужным добавить, что Рязанов в прошлом - владелец мельницы. - Эту машину я знаю тридцать лет, - добавил старик. - Пожалуй, и ремонтировал ее не меньше тридцати раз. - Наконец он затоптал окурок и сложил руки на животе.

Третий локомобиль стоял весь в заплатках - до самых колес. Подойдя к нему, дед Иван рассмеялся. - Этот старик ровесник мне! Эх, бессовестный, зажился на свете! Давно тебе пора на свалку, - проговорил он, сплюнув под ноги.

В мастерской девушки познакомились еще с одним старым рабочим, Антоном Левченко. По внешности и по характеру он был прямой противоположностью деду Ивану: в движениях - быстрый, как ястреб, на словах - обходительный. Когда девушки подошли, он копался в груде железного лома с таким видом, словно потерял какую-то ценную вещь, в левой руке он держал гайки, нанизанные на проволоку.

- Что вы ищете, дяденька? - спросила его Ардак.

Левченко замотал головой, стал копаться еще проворнее.

- Все время уходит на то, чтобы разыскать нужную вещь, дочка! То гайка нужна, то болт. Попробуй тут найди...

В это время Козлов, Лапшин, Жанабыл и другие рабочие сошлись вместе, заглядывая в бездонное отверстие, - это был спуск в шахту «Герберт». При помощи стального троса, скрученного бригадой Жанабыла, предстояло спуститься в шахту и осмотреть ее. Но никто не решался на спуск - глубина заброшенной шахты достигала девяноста метров.

- Я спущусь, - услышали девушки голос Лапшина.

Девушки подбежали к нему. Лапшин вытер рукавом пот со лба и вошел в деревянную клеть, подвешенную на тросе.

- Кто со мной? - повернулся он к рабочим.

- Я! - отозвался Жанабыл и шагнул вслед за Лапшиным.

Клеть качалась над бездонной пропастью. Майпе казалось, что тонкий трос вот-вот оборвется и клеть вместе с людьми рухнет в эту пропасть.

- Не спускайся, Жанабыл! - невольно крикнула Майпа.

Жанабыл ответил гордо:

- Ты думаешь, у меня девичье сердце?

Лапшин стал подавать команду. Двое рабочих, крепко взявшись за ручку барабана, приготовились.

- Спускай! Стоп! Спускай! - доносился из глубины голос Лапшина.

Постепенно голос его удалялся, потом стал еле слышен и наконец совсем затих. Козлов начал тревожиться.

- Что они замолчали? Неужели внизу газ?

До сознания Ардак только теперь дошло, что люди отважились на опасное дело. У нее громко застучало сердце.

- Почему их спустили, дяденька, если это так опасно?

- Воля людей сильнее опасности, девушка. Рабочего человека опасность не остановит.

После длительного молчания из глубины донесся слабый голос:

- Тяни-и!

Все, кто стоял около шахты, с облегчением вздохнули, лица их засветились радостью.

Лапшин и Жанабыл вышли из клети здоровыми и невредимыми. Люди встретили их ожидающими взглядами.

- Воды внизу очень много. Шест не достает до дна, - рассказывал Лапшин. - Но камерон ставить опасно. Местами обшивка ствола прогнила.

Эта весть озадачила рабочих: чтобы выкачивать воду, необходимо над самой ее поверхностью навести пол и на нем установить камерон. Возле камерона должен постоянно находиться рабочий - машинист. В случае обвала обшивки пол может провалиться. Рабочие волновались. Каждый вносил свое предложение, как обезопасить работу. Мнения расходились. Опасность казалась более реальной, чем возможная удача. В эту минуту подошел главный инженер Орлов - высокий, немного сутулый, в пенсне, цепко сидящем на остром носу, с седой бородкой клином; он остановился, ни на кого не глядя, заложив руки в карманы, и безмолвно слушал механика Козлова.

Когда Козлов доложил ему положение дела, Орлов бросил только одну фразу:

- Я не разрешаю пока ничего предпринимать! – и отошел.

Эти его слова рабочие истолковали по-разному.

- Сердитый, не приступишься! - сказал Жанабыл, уже знавший, какую должность занимает Орлов.

- Должно быть, боится. Ведь если случится что, ему в первую голову отвечать.

- Как знать! Может, только ссылается на опасность, а сам задумал оставить производство без воды?

- Пойду доложу Щербакову! - решительно сказал Козлов. Он уже успел продумать все затруднения и нашел выход. - Камерон можно установить без риска. Над водой протянем железные перекладины, введем их концы в стенку ствола, за обшивку. На них и будем настилать пол. А чтобы получше обезопасить работу, перехватим камерон железным тросом, другой конец его закрепим здесь, на поверхности. Куда тогда камерон денется? Так, товарищи, только так!

Предложение Козлова всем понравилось. Шумно обсуждая его, рабочие стали расходиться.

Ардак и Майпа тоже пошли домой.

Все, что увидела Ардак сегодня, заставило ее задуматься. Люди такие разные, характеры непохожие, но работа у всех одна, цель общая. Ради этой цели они готовы пойти на любой риск. «А что делаешь ты среди этих людей?» - спросила себя Ардак и не смогла ответить.

Этот вопрос не переставал волновать ее и дома, когда она легла в постель и спрятала лицо в подушку.

Глава одиннадцатая

Председателю районного исполнительного комитета Канабеку перевалило за сорок. Приземистый, плотный, с рябоватым лицом, с пучком реденькой бородки, он обычно говорил с улыбочкой и любил называть собеседника «дорогим». Речь у него живая, вся пересыпана житейскими пословицами, поговорками, шутками.

- Молодость - это пламя! - говорил Канабек Мейраму, зашедшему к нему в райисполком. - Вот, скажем, старуха мол стала сейчас рябая, вроде меня. Только я вершок от земли, а она высокая. Рассердится – грозит мне кочергой. А ведь было время, когда я из-за нее готов был в огонь и в воду... Я, понятно, шучу, к слову пришлось. А если серьезно говорить, так вот что скажу... Ты, похоже, успел полюбить Караганду, потому и беспокоишься о ней, хоть и недавно приехал. Сегодня ночью на бюро райкома, ты во многом правильно упрекал нас. Конечно, дорогой, Караганда имеет значение не только для нашего района, но и для всего Казахстана, Она станет третьей кочегаркой Советской страны, даст Казахстану, технически отставшему лет на сто, социалистическую индустрию. Она сделает из бывших кочевников передовых рабочих. Все это мне понятно. Только, пожалуйста, не забегай вперед. Сразу всего не охватишь. Щербаков - опытный начальник, он понимает это.

- Так мы же просим у района посильной помощи.

- А у нас, дорогой, о чем разговор? Разве не о помощи?

- Когда же вы ее дадите?

- Гляди, как подгоняет! - воскликнул Канабек. - Что вам нужно? В первую очередь вам нужно создать местную власть. Завтра же в Караганду выедет мой заместитель Каримбай. Он организует поселковый совет. Вторым важным вопросом является организация профсоюза. Вместе с Каримбаем поедет председатель райпрофсовета Жуманияз. Он - выдвиженец из рабочих Екибастусских каменноугольных копей. Возможно, оба они и останутся у вас. Доволен?

- На этом спасибо. Но где обещанные рабочие?

- Тут вспомнишь поговорку: «Не пускай безбородого в дом, не сажай на почетное место», - озабоченно проговорил Канабек. - Хорошо. На этой неделе направим к вам пятьсот человек. Из колхозов, по договорам. Но договоры выполняйте точно. Если поступит на вас жалоба, тогда дружба врозь.

- В большинстве своем это люди неграмотные, - напомнил Мейрам, - а у нас нет учителей. Работа на производстве требует обучения.

Канабек задумался. Обучить людей не легче, чем построить новое большое предприятие. В казахских аулах было еще много неграмотных, а обучение шло не так быстро, как этого хотелось бы.

В поисках выхода Мейрам предложил:

- А если обучать по русскому алфавиту? Тогда не будем испытывать большого недостатка в учителях.

- Спешишь, дорогой, торопишься! Для этого пришлось бы всю казахскую печать переводить на русский алфавит.

- Тогда дайте учителей.

- Э-э, парень, теперь ты заговорил об учителях. Но учителей и в аулах не хватает, - проговорил Канабек тихим голосом. Потом добавил громче: - Не можем дать учителей. Есть решение краевого комитета партии направить в Караганду большую группу политпросветработников. Подождите их. А пока используйте местных грамотных людей. Помни, Караганда не только очаг каменного угля, но и очаг культуры. В аулы культура пойдет от вас. Дерзайте!

Мейрам хорошо понимал, что маленький Тельмановский район не сможет удовлетворить культурных запросов Караганды, и не стал спорить.

- Серьезную вы нам помощь пообещали. Будем ждать.

- Желаю успеха в работе. Передай привет Щербакову. Слушай его во всем.

Мейрам вышел с довольным видом. Правда, с Канабеком удалось разрешить далеко не все вопросы. Ночью на заседании бюро райкома партии обсуждение шло куда шире - говорили и о продовольственном снабжении бурно растущего населения Караганды. По большому плану строительства, вокруг угольных разработок предполагалось организовать совхозы и подсобные хозяйства. Посевные поля и пастбища Караганды должны раскинуться на многие десятки километров. Соседние колхозы - Долинский, Компанейский и Самаркандский - получат новые земельные наделы, а свои прежние участки освободят для крупных совхозов Караганды. В сравнении с этими огромными, пространствами: Тельмановский район казался островком, словно маленькая звездочка на лбу лошади.

Мейрам отлично видел, что за пятилетку Караганда в своем развитии шагнет далеко вперед. Процветание родных мест, родного народа всегда радостно сердцу. А что было в прошлом? Неодолимо влекло взглянуть на места, знакомые с детства. Выйдя от Канабека, Мейрам сел на коня. Вброд переправился через мелководную речушку Кокозек, разделяющую на две части крупный по здешним местам поселок.

В старое время на западном берегу речушки жили купцы, мелкие лавочники, мясники. Сюда на базар съезжались жители шести волостей. Уцелел дом под зеленой крышей, где была контора крестьянского начальника, управлявшего округой. Начальник давно изгнан, дом заметно обветшал, на его воротахприбита вывескам «Контора райутильсырье». При виде этой вывески Мейрам невольно улыбнулся.

Центральное место на восточном берегу речушки занимали строения, в свое время принадлежавшие управлению Спасского медеплавильного завода, - им владели англичане. В домах, сложенных из жженого кирпича и дикого камня, жили в те годы пристав, урядники, конторщики, мастера. Дальше были разбросаны лачуги и землянки рабочих. Теперь от этих хибарок остались только бугры да ямы, как на заброшенном кладбище. Мейрам пристально оглядывался кругом, отмечая перемены. Его взгляд задержался на здании бывшей пятилетней русско-казахской школы. Мейрам даже остановил коня. Перед глазами возникло прошлое.

Тогда ему было лет десять-одиннадцать. Стоял морозный осенний день. Покойный отец привез его из аула в этот дом и уехал. Потом наведывался раз в неделю, привозил скудные харчи, делился невеселыми аульными новостями: «Плохо живем. Учись, может, добьешься лучшей жизни». Но учиться довелось всего две зимы. Началась революция. Англичане сбежали, завод и школа закрылись. Школа!.. В те годы это неприглядное приземистое здание казалось маленькому Мейраму дворцом.

Пришлось Мейраму вернуться в родной аул. В восемнадцатом году отец и мать умерли от тифа. Батрачил на бая, - тяжелые годы... Помог комсомол. И опять учение, только уже в большом городе. Наконец - Москва, институт.

И вот перед глазами снова знакомые с детства места.

Мейрам тронул коня.

Вдали от поселка раскинулся Спасский завод. Сейчас над заводскими воротами не видно прежней вывески с крупными буквами. Мертво, корпуса полуразрушены. Заброшенный завод напоминал опустевший аул, население которого откочевало на летнее пастбище. Ну что же, растет Караганда - она оживит все кругом!

Мейрама встретил сторож-старик.

- Кого разыскиваешь, сынок?

- Хочу завод осмотреть.

- А что на него смотреть? На Карсакпайский завод все ценное забрали, даже трубы. Остальное увезли в Караганду. Это Мейрам знал. Он за иным сюда приехал: вспомнить свое детство. В школьные годы он частенько бегал на завод.

Мейрам спешился, прошел на территорию завода. Вот «огненный дом», в раскрытые двери которого он заглядывал почти каждый день, а войти боялся. Там в печах всегда бурно кипела медь, словно варящийся в котле сыр. Рабочий-казах, в войлочном фартуке, в деревянных таганах {Таганы – деревянные дощечки, которые привязывали к подошвам обуви для предохранения от ожогов}, привязанных к обуви, вооруженный ковшом на длинной железной ручке, черпал расплавленную медь и разливал ее по трехгранным чугунным формам. Ковш был тяжелый, с рабочего ручьями струился пот. Казалось, самый сильный человек свалится от такого напряжения. А эту адскую работу приходилось делать в течение десяти часов ежедневно. Слиток меди обходился хозяевам в полторы копейки, включая все издержки завода. Сколько же получал рабочий за свои каторжные мученья, Мейрам и сейчас не мог высчитать.

Вспомнился такой случай. К рабочему, разливавшему медь, подбежал чем-то рассерженный мастер Холл. Этот человек был известен своей жестокостью. Если другие мастера из англичан бранились и дрались кулаками, то Холл пускал в ход свои длинные ноги, расправляясь ими не хуже дубинки. Не говоря ни слова, он так пнул рабочего ногой, что тот рухнул на землю. Бедняга попытался подняться, но Холл ударил еще раз и пинками выбросил рабочего за дверь

. На этот раз зверство не прошло Холлу даром. Неожиданно, раньше времени, заревел гудок. Со всех сторон прибежали рабочие, стуча о землю своими таганами. Два дюжих парня подтащили связанного Холла к железной тачке, бросили его на тачку и под одобрительный гул толпы повезли ненавистного мастера к высокому оврагу, где сваливали шлак. Здесь тачку перевернули; Холл, кувыркаясь по откосу, полетел вниз.

Долго Мейрам бродил по заводскому двору. Заржал конь, словно напоминая, что пора ехать. Мейрам вскочил в седло и пустил гнедого вскачь.

Быстрая езда развеяла тяжелые воспоминания. На душе стало легче. Миновав хребты Саранских гор, Мейрам спустился в низину и выехал на степной простор. Неширокая равнина бесконечно тянулась с востока на запад. В горных районах солнце поднимается из-за хребта и прячется за хребет. Здесь, на равнине, казалось, что светило появляется прямо из земли и уходит в землю.

Местность безлесная, лишь кое-где встречаются непролазные заросли кустарника - карагана. И повсюду растет высокий, словно камыш, густой ковыль - надежное убежище зайцев.

Сейчас аулы с этих мест перебрались ближе к Караганде. На лугах уже не видно скота; травостой поднялся - волнистый, цветущий. Метелки созревшего ковыля напоминали перья филина, которыми девушки украшают головные уборы. Распустившийся сасыр покачивал своими зелеными шелковыми кистями. Красные, розовые, желтые тюльпаны еще ярче расцветили равнину.

Мейрам ехал на резвом коне по этой благоухающей степи, как по раскинутому ковру. Хотелось запеть. Отдавшись песне, он даже не заметил бесчисленных подвод, двигавшихся в стороне от него по большой дороге, разрезавшей надвое широкую степь. Он громко пел:

Целует солнце лебедь белую,
Одиноко плывущую по озеру.
Шумно бьет она крыльями по воде,
Любуется, глядя по сторонам.
Не заслони белоснежную красавицу,
Легкий шелковый туман.

Перед его глазами невольно возник образ Ардак. Мейрам не переставал думать о девушке, оставившей такое сильное впечатление при первой же встрече. А вдруг у нее только красивая внешность? Много ли радости в блистательной красавице с пустым, холодным сердцем! Подлинная красота человека - в характере, в уме, в деятельности. А внешность может жестоко обмануть. Нет, Ардак, конечно, не пустая девушка. По ходу своих мыслей, Мейрам задумался и об отце ее, Алибеке. «Кто он - этот молчаливый, всегда погруженный в себя человек?»

Случайно Мейрам глянул направо, на большой тракт, и течение его мыслей оборвалось. Дорога была заполнена караванами. Ехали не одиночные подводы и всадники, а катился сплошной поток. Передние скрывались далеко за хребтом, а позади, в низине, из чащи карагана и чия появлялись все новые. Одежда людей, повозки, тавро на животных пестрели своим разнообразием. Это были караваны множества казахских родов.

- Да, идет великая перекочевка! - сказал Мейрам вслух.

Он повернул коня на тракт. Хоть он и знал, что караваны тянутся в Караганду, все-таки останавливался, спрашивал:

- Куда путь держите?

- В Караганду. - Откуда будете?

- Из колхоза.

- По договорам едете?

- Да.

Все давали одинаковый ответ. Один из караванов расположился на отдых у Каменного колодца. На склоне холма паслись вместе верблюды, лошади, коровы, овцы и козы. Мейрам свернул к колодцу.

Дверное отверстие войлочного шалаша, поставленного немного в стороне от других, было открыто. Внутри, полусогнувшись, сидели на разостланной кошме двое - по-видимому, муж и жена. Услышав топот коня, они подняли головы.

Мейрам спешился, подошел к шалашу и поздоровался с хозяевами. Люди они были пожилые, одежда у них запыленная, лица усталые.

- Куда путь держите, отагасы? - спросил Мейрам. Отагасы протер кулаком покрасневшие глаза, ответил:

- В Караганду, как все.

- Откуда едете?

- Из Каркаралинского уезда.

- Издалека.

- Да, издалека. Вот увидели, люди поднялись в Караганду - и мы решили откочевать. Одна беда: в колхоз вступить еще не успели и едем без дагаура. Пожалуй, трудно придется. Что ж, если дадут какую-нибудь работенку - и то хорошо. Будем жить себе потихоньку, работать на промысле и пасти свой скот.

Мейрам невольно улыбнулся. Этот человек не нашел места пасти скот в широкой степи и подался в Караганду, где нет хороших пастбищ. Велика сила привычки - тянуться вслед за людьми. Отагасы не догадывался, почему улыбается Мейрам, и со спокойным видом продолжал говорить, то и дело пропуская сквозь пальцы свою редкую бороду. В этом его спокойствии чувствовались и доброта характера и вместе с тем ограниченность стремлений. «Такие люди, - думал Мейрам, - считают хорошей добычей пряжку подпруги, найденную на дороге, но порой не жалеют о потерянном коне или верблюде». Он спросил у человека, как его имя.

- Меня зовут Жайлаубай, - ответил отагасы и задал встречный вопрос: - А как тебя звать, родной?

- Мейрам. Отца моего звали Омар.

- Отагасы и его жена переглянулись.

- Из какого рода?

- Я плохо разбираюсь в родах. Мой отец переселился в эти места в юности и жил здесь до самой смерти. После смерти отца и матери я остался подростком и уехал учиться.

- Имя своей матери знаешь, светик? – спросила женщина.

- Знаю. Ее звали Малике.

Женщина порывисто бросилась к Мейраму и, обняв его и плача, начала причитать: - Мой единственный, оставшийся после моего брата Омара! Довелось мне увидеть тебя в живых. Теперь я могу хоть сейчас умереть, если небо меня возьмет!

Мейрам с недоумением слушал эти причитания. Он никогда не видел родственников ни по отцу, ни по матери, даже не знал, есть ли у него они. Мало-помалу выяснилось, что женщина - единственная сестра отца Мейрама. После того как родился Мейрам, она только однажды приезжала к его родителям. Позже до нее дошли слухи, что брат и сноха умерли, а мальчик, оставшийся после них, потерялся.

Мейрам рад был встретить родную тетку. Чертами своего лица, особенно глазами — серыми и острыми - женщина была похожа на отца Мейрама.

- Мой потерянный нашелся! Моя погасшая звезда зажглась. Пошевеливайся, старик, иди зарежь овцу, - приговаривала женщина и схватила в руки ведро.

Но Мейрам решительно остановил ее:

- Баранины поедим в Караганде, а сейчас довольно и того, что встретились.

Он дал родственникам совет, где поселиться в Караганде; назвал аул, в котором жила Ардак.

- Сбылась поговорка: «Кто оделся в саван - не вернется, кто оделся в шубу - возвратится», - говорил Жайлаубай. - Спасибо, родной, за помощь, за советы.

Попрощавшись с ними, Мейрам сел на коня. Теперь он ехал по железнодорожной насыпи. Это была заброшенная линия узкоколейной дороги Спасск - Караганда, заросшая травой и местами размытая водой. Мейрам остановил коня у развалившейся будки обходчика. Отсюда были видны все аулы, расположившиеся в низине возле Караганды. Их стало больше, чем прежде.

Мейрам отыскал взглядом аул Ардак и направил к нему коня.

Вот знакомая серая юрта. Ардак стоит у входа. Рядом с ней молодой кудрявый мужчина, одетый по-городскому. Они не заметили выехавшего из-за юрты всадника.

- Здравствуйте! - громко сказал Мейрам, подъехав ближе.

Оба круто повернулись. Ардак слегка наклонила голову, лицо ее порозовело.

Курчавый молодой человек держался надменно. Он принялся ходить взад и вперед, время от времени цедя сквозь зубы: «Да, да». Ему не больше тридцати, но щеки у него мясистые, живот кругленький. Стараясь казаться важным, он раскачивался на ходу.

- Из вас вышла бы отличная продавщица за прилавком, - сказал он Ардак, глядя на нее маслеными глазами.

Из этих слов Мейрам заключил, что это торговый работник. Верный своей профессии, он и сейчас как бы приторговывал на службу девушку.

Желая сгладить неловкость, Ардак сказала примиряюще:

- Я думала, что вы знакомы, а теперь вижу - сторонитесь друг друга. Познакомьтесь. Это руководитель кооперативной организации в районе. Приехал сюда, чтобы открыть при шахте магазин. Если не ошибаюсь, зовут его Махмет. А этот молодой человек, - указала она на Мейрама, - работает здесь. Если не ошибаюсь, имя его Мейрам.

- Спасибо! - поблагодарил Мейрам. - Вы дважды подряд произнесли: «Если не ошибаюсь». Думаю, что в третий раз не ошибетесь.

- Хотите сказать: «Батыр испытывает силу до трех раз»?

- Вы себя имеете в виду?

- Не обязательно быть батыром, чтобы не ошибиться.

- Что же, на ошибках будем учиться. В этом нет большой вины.

- Кажется, этот человек любит всех поучать, - сказал Махмет, усмехнувшись.

Не оставив без внимания его смешок, Мейрам ответил Ардак:

- Если вы в чем-либо и ошиблись - ваш защитник рядом. И с виду не из худеньких.

Махмет начал терять самообладание.

- Ты, товарищ, не забывайся. Возможно, считаешь себя и первым человеком в этом ауле, но в разговоре со мной изволь выбирать слова. Я не постою на том, чтобы защитить девушку, если будет нужда.

Мейрам усмехнулся.

Ардак чувствовала себя неловко. По счастью, она увидела отца, возвращающегося с работы. Уходя в юрту, она бросила на ходу:

- Пока в защитниках не нуждаюсь. Не спорьте понапрасну.

Мейрам тронул коня, чувствуя, что в сердце его зародилось чувство ревности.

Глава двенадцатая

Алибек, увидев Ардак и двух молодых людей, сообразил, что разговор между ними идет не простой. «По-видимому, они готовят сети для моей дочери, - рассуждал Алибек. - Надо выбрать, какая сеть надежней. Мейрам неподатливый человек. Махмет более покладист - пойдет, куда погоню, сделает, что потребую».

Хитрый Алибек умел распознавать людей с первой же встречи. Он разгадал Мейрама, собрал о нем сведения со стороны. А Махмета, прожившего одни сутки в его юрте, изучил до мозга костей. «Хоть он и партийный человек, но его легко прибрать к рукам. Использую его авторитет и казенные денежки».

С такими мыслями он вошел в юрту. Ардак помоглаему снять рабочую одежду, подала теплую воду и вышла подогреть обед.

Возле земляного очага суетился Махмет. Он старался показать себя расторопным, но в каждом его движении сказывалась неуклюжесть. Бросился снимать закипевший чайник - обжег кипятком руку. Рука сильно болела, но Махмет не подавал виду и раскатисто хохотал при каждой улыбке Ардак.

Грубоватый смех, наигранная расторопность кругленького влюбленного, мячиком катавшегося вокруг, не вызывали в сердце Ардак ни малейшего чувства. Махмет был жалок в ее глазах. Но обижать парня ей не хотелось, и Ардак внешне держалась спокойно и приветливо. Махмет чувствовал себя на вершине счастья.

Когда Алибек переоделся, оба они вошли в юрту. Кроме них, в юрте никого не было. Жумабай вместе с женой и дочерью Майпой уехали на третью шахту, обещав вернуться только завтра.

Алибек сидел на переднем месте. На его впалом лице резко выступали острые скулы. В черных, как уголь, волосах и в густой круглой бороде белела седина. Глубоко посаженные глаза зорко наблюдали из-под бровей за всем, что происходило вокруг. В этой позе Алибек был похож на коршуна, подстерегающего мышь у норы. Но Махмету он казался мощным беркутом.

По-прежнему суетясь, он достал из своего чемодана бутылку коньяку с пятью звездочками на наклейке - такого в то время нельзя было найти в этих местах даже для больного, - положил на достархан коробку шоколадных конфет и пачку печенья. После этого налил в пиалы коньяк.

- Прошу! - сказал он и пододвинул одну пиалу к отцу, другую к девушке. - Гость бывает гостем только в день приезда. В дальнейшем я не позволю себе отягощать вас. Скажу больше, отагасы, - мне больно видеть вас на черной работе!

- Спасибо, дорогой! - сказал Алибек и опорожнил пиалу, но снова наполнить ее не позволил.

Ардак чуть пригубила, поставила пиалу на достархан. Махмету, который настойчиво просил ее выпить еще, она ответила:

- Попробовала - и будет. Разве вы хотите, чтобы я опьянела?

Алибек понял, что дочь относится к Махмету холодно. Ему нравилось, что Ардак скрытна, и в то же время он опасался: не Мейрам ли пришелся ей по душе? Чтобы выяснить это, он сказал дочери:

- Подземная работа почетна, Ардак-джан, но я начинаю уставать от нее. Не возьмешься ли ты за какое-нибудь дело?

- Хорошо, - согласилась девушка. - Отдохните, отец, а я поступлю на работу.

- Пока ты не привыкнешь, я еще поработаю. А тебе, пожалуй, лучше будет пойти по торговой части. Дорогой Махмет, вручаю тебе дочь; сначала аллаху, а потом тебе.

- Расчудесно! Я же вчера вам говорил! – подхватил Махмет. - На первое время откроем здесь пять ларьков. Пусть Ардак выберет себе любой. Пока освоится, можно человека к ней приставить. Караганда скоро превратится в большой город. Я уже давно подумываю перебраться сюда. А вы бросьте подземную работу, отагасы. Поверьте, ни в чем не будете испытывать нужды!

По спине Ардак пробежал холодок. «Почему отец, не спросив меня, так поспешно согласился? Почему Махмет хочет все уладить поскорей? Не хотят ли они опутать меня двойной сетью, чтобы я даже не шелохнулась? Что мне делать?» - думала Ардак. Пока ужин не пришел к концу, она не произнесла ни слова.

- Ночь коротка, пора стлать постель! - сказал Алибек и остановил свой острый взгляд на дочери.

Он наблюдал, как поведет себя Ардак. Но Ардак умела хранить сокровенные мысли лучше, чем отец. С видом доверчивого, несмышленого верблюженка, готового бежать на зов хозяина, она встала с места.

Алибек всегда спал на переднем месте. Но сегодня, сославшись на духоту, сказал, что ляжет на воле. Подкатив повозку в тень юрты, он велел постлать себе постель в коробе.

Махмет разлегся на переднем месте. Красивая девушка, уединенная юрта, темная ночь... Как ни закрывал он глаза, возбуждение его не угасало. Сердце стучало...

Постлав отцу и гостю, Ардак долго еще хлопотала в юрте. Потом поставила на стол лампу и раскрыла книгу - «Мать» Горького.

В надежде, что девушка погасит лампу и ляжет спать, Махмет ворочался с боку на бок, не сомкнул глаз до рассвета. Ардак все читала.

Глава тринадцатая

Мейрам сидит за столом, шевелит бровями, пишет. Ровные, как связки кораллов, строчки четко ложатся на бумагу.

Перебрасываясь шутками, в комнату вошли Щербаков, председатель профкома Жуманияз, Ермек, Жанабыл, механик Козлов. Сейчас они собрались на расширенное заседание бюро партийной организации. Предстояло обсудить один вопрос - состояние производства. Всем было интересно посмотреть, как поведет себя на работе новый секретарь.

Мейрам огласил повестку дня, дал слово Щербакову и попросил присутствующих:

- Постараемся экономить время.

В душе он сильно волновался. Впервые ему предстояло руководить заседанием бюро. Легко сказать: руководить. Возникнут споры, противоречивые мнения... Надо выделить правильные предложения, отвести неверные, не упустить за частностями главного. Он тщательно готовился к этому первому своему экзамену. Даже заранее продумал свои возможные реплики. Но разве все предусмотришь? Он надеялся на помощь Щербакова.

Сергей Петрович выпрямил свое массивное тело, заложил руки за спину и начал говорить. Говорил он без конспекта. Среди собравшихся он был самым старшим по возрасту. Этот пожилой, седеющий человек охватывал своим проницательным взором не только сегодняшний день Караганды, но и завтрашний. Рассказывая о производстве, он словно читал по карте. Об успехах говорил мало, больше критиковал недостатки. Но делал это заботливо, по-отечески, и речь его не вызывала обиды.

- Сейчас у нас работает пока только одна шахта. Кое-как ее пустили рабочие еще до нашего приезда. Жить-то им было нечем. Вот и добывали уголь бадейками, а потом меняли на продукты в аулах. Другое дело теперь... Мы заканчиваем подготовку к открытию новых трех шахт. Но вот беда: не хватает материалов, в первую очередь леса. Не хватает воды, не всегда успевают подвозить продовольствие. Нет жилищ для рабочих, которые прибывают непрерывно. Нужды много, товарищи. Все упирается в железную дорогу. Сможем ли мы обеспечить народ, пока будет проложена дорога? Не сможем. Где выход? Необходимо использовать все возможности на местах. И в первую очередь - коммунисты должны собрать свои силы в один кулак и всюду быть примером другим... - говорил Щербаков.

Мейрам взглянул на Сергея Петровича. «Быть примером...»

Сергей Петрович продолжал:

- Сегодня подадим на поверхность воду из шахты «Герберт». Пустим ее на производственные нужды. А из колодцев будем брать воду только для питья. Но это не решает задачи водоснабжения. Как быть? В двух километрах отсюда находится большой родник Май-Кудук, а в тридцати пяти километрах - река Нура. Во что бы то ни стало надо подвести их воды в Караганду. Мы не можем сказать точно, когда железная дорога доставит нам водопроводные трубы. Но канавы для прокладки труб нужно готовить немедленно. Если эту работу отложить на зиму, копать будет трудно. Где взять людей для рытья канав? Люди заняты на производстве. Коммунистам надо найти выход из положения. Подумаем и о другом... Прошло больше половины лета. Осень и зима не за горами. Девяносто девять из сотни рабочих у нас не обеспечены нормальным жильем. И мы должны позаботиться об этом. Надо организовать рабочих, снабдить их материалами, чтобы каждый смог построить себе временное жилище. Кроме того, мы заключили договоры с пятью колхозами. Они выделят нам квартиры. Теперь о продовольствии. Дело опять упирается в железную дорогу. Правительство выделило необходимые фонды. Но продукты подвозят медленно. Рассчитываем на подводы местных колхозов. Ведь мы зависим не от кулака...

Докладчик рассказал о планах добычи угля, о передовых и отстающих бригадах в шахте. И закончил:

- Такова, товарищи, картина. Я ничего не скрыл от вас, ничего не прикрасил. Нам предстоит решить большие государственные задачи, решить их пока с малыми силами и в очень трудной обстановке. Но на то мы и коммунисты, чтобы не бояться трудностей.

Наступила тишина. Казалось, ясны и первые достижения производства и недостатки. О чем еще говорить? И Мейрам тоже так думал: «Что я могу добавить к докладу? Это же Щербаков говорит - человек с большим производственным и партийным опытом».

- Сергей Петрович, у меня вопрос. Вы сказали, что самые важные работы - протянуть железную дорогу и доставить грузы. Когда можно ожидать первый эшелон?

Щербаков спокойно ответил:

- Строительством дороги мы не занимаемся. Точно указать срок прибытия первого эшелона с грузами трудно. Сейчас дорогу проложили до Аскаровки. К январю должны дойти до Караганды.

Поднялся старый шахтер Ермек.

- Это верно, дорогу не мы делаем. А если поторопить их? Нам до января нельзя терпеть. Пусть к декабрю проведут. Вы телеграмму им не посылали? Скажите - шахтеры ждут. И спросите: чем нужно помочь? Поможем. Нам скорее надо.

Сергей Петрович положил на стол нераскуренную трубку, взглянул на Мейрама, потом на Ермека, и в этом взгляде вспыхнул молодой задор.

- Нет, товарищ Ермек, не посылал я телеграммы. А нужно бы послать. Обязательно завтра же пошлю. Дорога очень нужна. Первый же эшелон из Донбасса окажет нам огромную помощь.

- Какую помощь? - не удержался Мейрам.

- Привезут парогенератор, два паровых котла, нефтедвигатель, новые тросы, динамо-машины. Вон сколько добра! Через два-три года нам это мелочью покажется, а сейчас паровые котлы - великое дело. Страна, правительство заботятся о нас. Перед нашим заседанием я получил телеграмму от товарища Орджоникидзе. Могу сообщить: нам отправлены пять тракторов, первые детища пятилетки. Товарищ Орджоникидзе взял в свои руки непосредственное руководство строительством Караганды...

- Серго Орджоникидзе руководит строительством Караганды! Теперь легче будет!

- Товарищи, вот что я скажу, - вмешался Жуманияз. - Ленин говорил, что профсоюзы - школа коммунизма. Начало субботникам положено товарищем Лениным. Я вношу от имени профсоюза предложение: проведем несколько субботников и пророем канавы для прокладки водопроводных труб от Майкудукского родника и реки Нуры.

- Вот это будет действительная помощь! - вскликнул Сергей Петрович. - Предложение Жуманияза надо горячо поддержать. Еще одной трудностью будет у нас меньше.

- Пролетариат трудностей не боится, - ответил Жуманияз. - Рабочие знают, что Караганде нужна вода, нужны жилища. Мы построим их, только помогите нам материалами, деньгами. Все сделаем. Караганда - наше детище... Но вот о чем еще хочу напомнить: пора, товарищ Щербаков, заключать с рабочими коллективные договоры. А кто нарушит договор - по головке не погладим.

Это был первый случай со дня приезда из Донбасса, когда Сергей Петрович услышал голос профсоюза. Он соскучился по этому голосу, и ему хотелось подзадорить Жуманияза.

Вот, они всегда начинают с договоров. Застарелая профсоюзная привычка!

- Да, привычка старая! - разгорячился Жуманияз. - И мы не собираемся от нее отказываться. Социализм предусматривает закон и порядок, товарищ Щербаков. Не забывайте, что и мы являемся членами профсоюза.

Совещание оживилось. Теперь каждому хотелось говорить. Беспокойство Мейрама улеглось. Он уже не тревожился, что прения примут не слишком деловой характер.

Встал механик Козлов.

- Я стану говорить о кадрах, - начал он. - О казахском народе раньше я знал только понаслышке, не представлял себе ясно, что это за народ. Сейчас у меня в механическом цехе двадцать пять рабочих-казахов. Из них десять человек - пожилые, а пятнадцать - молодежь. Новички первое время и рашпиль не умели держать в руках. Но за короткий срок такие ребята, как Жанабыл, уже научились понимать язык механизмов. Я с радостью могу сообщить, товарищи, что наш труд по воспитанию молодых кадров дает всходы, как семена на целине. Только сеять надо побольше. Ни на полмизинца не верю я басням, будто казахи могут только за скотом ходить. Нужно смелее прикреплять новых рабочих к старым. Фундамент новой Караганды закладывает казахский народ с помощью русских рабочих. То, чему мы годами учились в старой России, здешняя молодежь в наше советское время усвоит за несколько месяцев. Мы добьемся победы, товарищи! Терпеливо и кропотливо будем воспитывать новые кадры. Разве не видите, какой была Караганда в дни нашего приезда и какой стала сейчас? И с каждым днем будет все расти и расти!

После Козлова слово взял Жанабыл. Недавний батрак, паренек этот горячился сверх меры и в каждой мелкой неполадке на производстве готов был видеть происки классового врага. Всех, кто плохо работал, он немедля зачислял в кулацкие элементы.

- Лодырь и халатный человек ничем не лучше кулака, - убежденно говорил он. - Этих людей тоже надо ликвидировать.

Мейрам заметил:

- Ленивых и халатных нужно перевоспитывать.

- И я то же самое говорю. Мы, комсомольцы, уже взялись за Байтена. Шлифуем двойным рашпилем. С эта кими будем бороться беспощадно, поблажки не дадим...

Тугой на слова, шахтер Ермек только сдержанно улыбался и покачивал головой, глядя на Жанабыла. Так делал он всегда в минуты радости или огорчения. Сейчас он испытывал и то и другое. Ему нравился бойкий парень, открыто высказывавший свои мысли, но вызывали досаду его крайности. Ермек не собирался говорить, но здесь попросил слова.

- Сперва я отвечу Жанабылу. Ты, видать, прямой, горячий парень. Но надо знать тебе, что Байтен - не кулак, не из тех, с которыми ты боролся в ауле. У Байтена конфисковать нечего. Этот человек восемнадцать лет проработал в старой Караганде. При англичанах-подрядчиках он привык относиться к работе спустя рукава. А теперь ему надо втолковать, что производство принадлежит самому народу. И тогда он станет трудиться по-новому.

- Я вот еще о чем скажу. Ни один из выступавших здесь товарищей не остановился на подземных работах. Как же так? Караганда - это уголь. А уголь лежит под землей. Если не найдешь подхода к нему - не возьмешь. Единственный путь к массовым залежам угля - это штрек. Пока не будет у нас достаточного количества штреков, лав и проходок, невозможно поднять добычу угля. И если мы не хотим зайти в тупик, нужно расширить подземные подготовительные работы. Без этой подготовки новые машины, которые мы получим, будут простаивать. Товарищ Щербаков знает это не хуже меня.

Сергей Петрович что-то записал в блокнот, отозвался:

- Замечание это очень ко времени.

Выступавшие вносили и крупные и мелкие предложения. Кое-кто высказывался по два раза: Лишь председатель поселкового совета Каримбай хранил упорное молчание. Мейраму это не понравилось. И свое выступление он начал с Каримбая.

- Или товарищу Каримбаю Алибаеву, руководителю местной власти, нечего сказать, или он держит свои мысли при себе. Ни то, ни другое ему не к лицу. Мы так и не услышали сегодня его голоса. Разве вопрос о жилье для рабочих не заботит товарища Алибаева? Разве его не беспокоит снабжение поселка водой? Я далек от того, чтобы обвинять товарища Алибаева в равнодушии, только хочу сказать, что во всенародное дело строительства Караганды каждый из нас обязан вкладывать свою долю участия.

Лицо у Каримбая было безбородое, темное, а после упрека Мейрама он еще больше потемнел, тем не менее опять промолчал.

- А мне и вовсе нельзя молчать на нашем заседании, - продолжал Мейрам. - Но признаюсь откровенно, да вы и сами это знаете: приехал я недавно, далеко не со всеми участками работ успел познакомиться, производственного и житейского опыта у меня недостаточно... Буду говорить о том, что знаю, что собственными глазами видел. Большая Караганда - один из важных участков строительства социализма. А социализм и невежество, социализм и всякие предрассудки - несовместимы. Вчера я слышал, как поссорились двое рабочих. Один говорит: «Чего меня учишь, ты не здешний». Другой отвечает: «Ты в ауле только баранов знал, шахтера из тебя не получится». Третий товарищ - он присутствует здесь, но имени его пока не назову - стоял тут же, слушал эту перебранку и не объяснил рабочим сразу, на месте, что оба они не правы, не помирил их. Разве можно проходить мимо этого? Ведь это же кулацкие происки, попытки врагов разжечь национальную рознь! Если бы эти рабочие были политически развиты, они не оскорбляли бы друг друга, и если бы третий товарищ, которого я не назвал, был принципиальным, он не оставил бы без внимания этой ссоры. Я видел, как всем известный Байтен вместо маленького напильника орудовал на работе рашпилем. В одном из аулов я слышал как-то слова женщины, которая, не умея топить углем, тосковала о кизяке. Все это, конечно, мелочи. Но о чем они говорят? О том, что нам не хватает культуры труда, культуры в быту. А без культуры и тем более без политического просвещения масс нельзя справиться с тем огромным делом, которое нам поручено. Значит, первейшая наша задача - наладить политическое воспитание рабочих, бороться за внедрение культуры в быту, на производстве. Необходимо использовать все местные возможности. Поселковый совет, комитет профсоюза с завтрашнего же дня должны приступить к учету неграмотных. Надо выяснить, сколько у нас хорошо грамотных людей, которые в силах заняться ликвидацией неграмотности среди населения. Обучающих будем поощрять премиями. А бюро партийной и комсомольской организаций должны проводить политучебу в плановом порядке.

- Что касается самого производства, - говорил Мейрам дальше, - то о нем мне пока что почти нечего сказать. Тут мне полезнее слушать. И я с большим вниманием прослушал доклад Сергея Петровича, учился на этом докладе. Остановлюсь только на двух вопросах - об одном из них я уже говорил с товарищем Щербаковым. У нас много рабочих-новичков и очень мало квалифицированных рабочих-шахтеров. Мы не можем ждать, пока откроются производственные школы. Обязанность опытных рабочих - обучать новичков шахтерскому делу. Вот товарищ Ермек обучал молодого рабочего Акыма...

- Из моего Акыма получился замечательный кайловщик! - отозвался Ермек.

- Вот видите! А другие старые шахтеры избегают брать к себе в бригады новичков, говорят - это снизит их заработок. Значит, старых шахтеров надо заинтересовать. Как вы полагаете, Сергей Петрович?

- Готовлю соответствующий приказ, - сказал Щербаков.

- Мне еще трудно разобраться в предложении товарища Ермека по расширению подземных подготовительных работ. Но чувствую, что это дельная мысль. Как вы считаете?

- Очень дельная! - подтвердил Сергей Петрович. - Главный инженер Орлов уже разрабатывает проект расширения.

- Вот и все, товарищи, - закончил Мейрам. - Жуманияз внес ценное предложение - организовать субботники по рытью канав, развивать индивидуальное рабочее строительство. Но нельзя пустить это дело на самотек. Пусть поселковый совет и профсоюз возглавят инициативу рабочих, и бюро поможет в этом. Примемся за дело, товарищи!

Проект решения бюро, предложенный Мейрамом, утвердили единогласно. Все разошлись.

Щербаков остался у Мейрама, у него было приподнятое настроение.

- Ну вот, видите, - возбужденно говорил он, - с сегодняшнего вечера наша партийная организация начала свою жизнь!

- Вы думаете, начало хорошее? - спросил Мейрам, все еще сомневаясь в своих силах.

- А чем же плохое? Можно сказать, штаб собрался... Нас тридцать коммунистов. Большая сила. Ермек, Жуманияз, Жанабыл - люди с чистой душой, на них можно положиться.

- А Козлов?

- О, это человек испытанный! Уж если сказал: сделаю - значит так и будет.

- Только Каримбай мне сегодня не понравился, - горячась, заговорил Мейрам. - То ли мнения своего не имеет, или не хочет его высказать. И так и этак плохо выходит. Вчера, когда поссорились двое рабочих, это он стоял возле них. Ни слова не проронил! И это коммунист, да еще председатель поселкового совета! Кулаки мутят народ, а он словно воды в рот набрал. Шляпа, размазня!

Сергей Петрович покачал головой, чуть заметно улыбнулся.

- Зря горячитесь. Присмотритесь сначала. Легче всего осудить за изъян, труднее перевоспитать человека. Учитесь перевоспитывать людей, Мейрам Омарович. Как я понимаю, именно в этом ваша главная задача. Да вы и сами об этом сегодня говорили.

Мейрам молчал. И трудно было понять - из самолюбия он замолчал или обдумывает слова Сергея Петровича. Щербаков, положив ему руку на плечо, вдруг сказал:

- Вот еще об одной важной вещи мы сегодня позабыли. Об учебе много было сказано, а о развлечении людей не подумали. Порою людям и повеселиться не вредно.

- Не знаю, что можно сделать, - с сомнением проговорил Мейрам. - Ни театра, ни кино у нас еще нет.

- А самодеятельность? Только скажите Жанабылу, он сейчас же соберет молодежь.

Мейрам чуть покраснел.

- Верно, а я не догадался. Большое спасибо вам за советы!

- Именно - советы. Поучать я не мастер, а посоветовать могу. Обращайтесь ко мне без стеснения, если понадобится.

Стрелки часов показывали поздний час, когда они вышли из комнаты. Мейрам имел случай убедиться еще раз, что у Сергея Петровича есть чему поучиться.

Глава четырнадцатая

День выпал ветреный. Над Карагандой повисла черная угольная завеса. Издали казалось, что надвинулась темная туча. Изредка, когда порывы ветра разгоняли мглу, появлялась высокая труба, как бы говоря своим видом: «Видите, я по-прежнему на своем месте». На карагандинской безлесной возвышенности зимой всегда бушевали снежные бураны, а летом - пыльные ветры.

Сегодня полоса пыли стлалась далеко в сторону реки Нуры. Вдоль дороги, выбитой караванами, бесконечно тянулась канава, а рядом с ней, прикрывая зелень травы, - желтоватый гребень свеженасыпанной земли.

Между Карагандой и рекой Нурой тридцать пять километров расстояния. По большому плану строительства Караганды, Нура должна снабжать производство и население водой и электричеством. На реке предстояло возвести плотину, образовать озеро с запасом воды в несколько миллионов кубометров, построить электростанцию...

В первую очередь карагандинцы принялись за самое неотложное - за рытье канавы для укладки водопроводных труб от Нуры и родника Май-Кудук до шахт. Многочисленные землекопы, вышедшие на субботник, подняли пыль, которая полосой протянулась в сторону реки. По всей линии сверкали кайла, кетмени, лопаты. Люди пробивали новый путь для воды, веками державшейся своего старого русла.

Были тут и русские, и украинцы, и татары. Разнообразная одежда - пиджаки, шапаны, пестрые рубахи; разнообразные головные уборы - шапки, кепки и треухи. В воздухе колыхались красные знамена, символизируя единую цель, которая объединила тысячи людей многих национальностей. Могучая сила этих людей вспарывала древний покров широкой степи.

Жайлаубай привез сюда свою маленькую юрту и поставил ее подальше от пыли, на склоне зеленой балки. Несколько коров и телят, с десяток овец паслись возле юрты на свежей, сочной траве. Копая канаву, Жайлаубай то и дело оглядывался на свое небольшое стадо. Вот он заметил, что овцы приблизились к канаве.

- Шайт! - крикнул он и, отогнав подальше, вернулся на свое место, снова взялся за кетмень. Каждым взмахом Жайлаубай старался отвалить глыбу побольше, но твердый грунт поддавался туго. Работа у Жайлаубая шла плохо. Он и кетмень держал непривычно - как-то не по-мужски. По всему видно, не было у него навыка к земляной работе. Овцы опять приблизились к канаве. Опять Жайлаубай крикнул: - Шайт! - и отогнал их к балке.

Мейрам и Щербаков ехали вдоль канавы на дрожках. Суетливые движения Жайлаубая привлекли их внимание.

- Наш бедняга Жайлеке {Жайлеке – уменьшительно-ласковое от Жайлаубая} разрывается надвое: сам не знает, гоняться ли ему за овцами или махать кетменем, - иронически заметил Мейрам.

Но на лице добродушного Жайлаубая нельзя было найти никаких признаков смущения. Он встретил Мейрама и Щербакова радушно, с самым непринужденным видом.

- Вот как хорошо! Когда приходят добрые люди - в деле удача. Идемте в юрту.

- Зачем в юрту?

Этот вопрос сильно удивил Жайлаубая.

- Как зачем? Зарежу овцу. Будете желанными гостями. Ведь родственник мой приехал, а с ним - уважаемый человек.

Мейрам перевел его слова Щербакову, тот не удержался от смеха.

- Такая горячая работа идет, а Жайлаубай собирается принимать гостей.

- Ай-яй, Жайлеке, - укоризненно проговорил Мейрам. - А как же работа?

- Пустяки! Много ли тут работы - вон сколько собралось народу! Нет ничего важнее угощения в жизни.

От баранины Щербаков и Мейрам отказались, но выпить кумыс согласились: целый день они провели на жарком солнце, наглотались пыли.

У входа в юрту их встретила тетка Мейрама Шекер в огромной белой повязке - кундуке - поверх платка, в шароварах, за очкур которых был заткнут подол ее платья. У нее был вид крепкой, закаленной в труде хозяйки. Гости сесть еще не успели, как она, поставив на очаг посреди юрты треножник, повесила на него огромный чугунный котел.

- Не хлопочи. Разве жиен {Жиен - племянник} близкая родня? - шутливо сказал Жайлаубай. - Собирается уходить сейчас. Подай кумыс.

- Видно, некогда ему, - сказала Шекер. - И жиен - родня, если имеет скотину, и шейка - вкусна, если жирна, - так говорится в народе.

- У него шея такая жилистая, что нож нужно точить. Откуда взяться жиру? Вокруг стоянки ни травинки, земля как облизанная. Откуда у нашего жиен быть скоту?

- У него все в голове. Да стать мне жертвой твоего светлого лба! - говорила Шекер, простодушно гордясь своим племянником.

Кумыс от единственной кобылицы Жайлаубая оказался крепким, вкусным. Гости пили и похваливали.

Мейрам расспрашивал тетку, как им живется. Оказывается, Жайлаубай еще не устроился на новом месте и вот даже на субботник приехал вместе с юртой и скотом.

- Вы, Жайлеке, приехали сюда раньше всех, а до сих пор не работаете, - сказал Мейрам.

- Да, вот никак не найду подходящую работу. И скот кормить нечем - поблизости все покосы и пастбища выбиты. Мы с теткой твоей наскребли было несколько копен сена, да и те кто-то увез.

- Что же теперь думаете делать? Или вернетесь обратно?

- Э, какой-нибудь выход найдется...

Впереди была зима. У Жайлаубая - ни дома, ни двора, ни корма для скота. Но он не горевал, держался беспечно.

- На что же вы надеетесь? - удивился Мейрам. - Как погляжу, вы даже не тревожитесь нисколько!

Жайлаубай ответил спокойно, по своей привычке расчесывая пальцами бороду:

- А к чему тревожиться? Мы же не одни тут. Вон сколько народу понабралось! Будем жить как все.

- Видите, какой у меня дядя! - повернулся Мейрам к Щербакову. - Что-то уж слишком он беспечный. Будет ли от него толк на производстве?

- Нет, по-моему, он человек трудолюбивый, - возразил Щербаков, -только еще не нашел своего места в новой жизни. Мы должны, Мейрам Омарович, помогать людям находить это место. Думаю, если поручить ему уход за скотом в совхозе или в подсобном хозяйстве, он покажет большие способности. А пока не устроены подсобные хозяйства, пусть поработает у нас на конюшне...

Мейрам перевел свой разговор с Щербаковым и добавил:

- Кажется, нашлось для вас подходящее место.

Отагасы расцвел, обратился к жене:

- Ты права, наш жиен — дельный джигит.

Жайлаубай не стал любопытничать, расспрашивать об условиях работы - был он человеком скромным.

Когда гости в сопровождении хозяев вышли из юрты, Шекер отвела Мейрама в сторону и стала шептать ему:

- Мне очень понравилась наша соседка. Красивая девушка. Ласкова с нами, приветлива... О чем ты думаешь? Присмотрелся бы к ней хорошенько. Чем тебе не невеста?


Жайлаубай и Шекер поселились в том же большом ауле, где жила Ардак. Заезжая к своим родственникам, Мейрам раза два встречался с Ардак, но ему не удавалось поговорить с ней наедине. С тех пор девушка приветливо здоровалась с новыми поселенцами, считала их своими хорошими знакомыми.

- Вот уж действительно – Ардак {Ардак – самая лучшая, желанная}! - хвалила тетка. - Скромная, рассудительная, зря не сделает ни одного шага. «Сын, воспитанный хорошим отцом, сумеет стрелу наточить, дочь, выращенная заботливой матерью, мастерица шубу кроить», - так гласит поговорка. По всему видно, примерная девушка. Не упускай ее, дорогой.

При имени Ардак волнение охватило Мейрама, но он сдержал себя и полушутливо спросил:

- А что думает сама девушка, вы знаете?

- Э, светик, она не будет против.

- Не успели здесь обжиться, а уже невесту мне подыскиваете, - пошутил Мейрам, садясь на дрожки. - Рано толковать об этом, тетушка.


Прямая, как стрела, канава издали была похожа на муравьиную тропу. Всюду кипела работа. Множество людей, стоя по пояс в канаве, взмахивали кетменями, лопатами. В воздухе стоял непрерывный гул. На буграх развевались красные знамена, длинной чередой уходя за хребет Кералаат. Вдалеке, над гранью земли и неба, нависли черные тучи. Вид их был грозен. Временами эта черная масса, словно рассеченная огненной плетью, вспыхивала молнией, доносился грохот.

Мейрам и Щербаков ехали вдоль канавы. Среди мужчин они увидели двух работавших женщин.

- Смотри, и женщины вышли, - сказал Щербаков.

- Кто же это такие? - недоумевал Мейрам. - Смотрите-ка, их работа напоминает хлопоты заботливых ласточек...

Подъехав ближе, Мейрам с удивлением узнал - это были Ардак и Майпа. Они перевязывали друг дружке ладони, натертые кетменями.

- Здравствуйте! Вы тоже здесь?

- А как же! Ведь сам товарищ Ленин работал на субботниках, - ответила Ардак.

- Молодцы! Показывайте пример своим подругам.

- Что вы! Нам самим нужен пример.

Ардак стояла вполоборота к Мейраму, застенчиво не поднимала глаз на него, но отвечала без запинки, свободно. Она разрумянилась от работы и похорошела еще больше. А Мейрам улыбался, сам не зная чему, только чувствовал, что на сердце у него хорошо, отрадно. Оба они говорили при Щербакове по-русски, и Мейрам радовался тому, что Ардак хорошо владеет русским языком.

- Вы неумело перевязываете, - тихо сказал он и осторожно взял девушку за руку.

Ладони у нее распухли, были в ссадинах. Жалость и нежность охватили Мейрама; ему было особенно хорошо оттого, что Ардак доверчиво не отнимает свою руку.

- Вот так надо перевязывать, - сказал он. - Ничего, заживет. А все-таки отдохните, пока не работайте. Жаль, не догадались оборудовать здесь медицинский пункт. Надо напомнить Жуманиязу.

- Эй, чего лениво работаете? Вот запишем вас на черную доску! - послышался голос подходившего Жанабыла. Он - голый по пояс, волосы растрепаны, на желтоватом лице торчит короткий, словно обрубленный, нос.

Передохнувшие за время перевязки, девушки снова взялись за кетмени.

На видном месте были выставлены две доски: красная и черная. На красной сверху нарисованы самолет, поезд и верховой конь. На черной - верблюд, вол и черепаха. Эти доски раньше стояли перед механическим цехом. Жанабыл привез их сюда. Верный себе, горячий парень и здесь хватил через край. Ведь люди пришли на субботник по своей доброй воле - станут ли они жалеть силы? А раз человек отдает работе все силы, зачем же его позорить, выставлять на черную доску, хотя бы он и отставал от других? Мало того, Жанабыл установил на своем участке и норму выработки.

Девушкам приходилось тяжело. Ударив кетменем еще несколько раз, Ардак почувствовала сильную боль в ладонях, но не подала виду. Майпа тоже не хотела сдаваться, продолжала копать.

Мейрам не стал на людях отчитывать Жанабыла за излишнюю требовательность, считая, что лучше потолковать наедине. Он предложил Ардак:

- Дайте, я помогу!

Девушка безмолвно уступила ему свое место. Щербаков взял кетмень у Майпы. Оба со свежими силами взялись за дело горячо, но с непривычки скоро выдохлись, все медленнее взмахивали кетменями. У Мейрама покраснели ладони.

- Ну-ка, посторонитесь, товарищи начальники! - сказал Жанабыл и спрыгнул в канаву.

- Нескладные у вас руки, волдыри набиваете быстро. Ханские девицы вы, что ли? Уже все четверо выбились из сил? А на словах бойкие, не переспоришь вас...

Он копал с нарастающей скоростью. В движениях его чувствовался привычный ритм: плавно изгибалось молодое, крепкое тело, играли мускулы, развевались волосы. Он не торопился, не горячился, но земля под его ударами отваливалась легко. Работая, он не переставал подшучивать над девушками:

- С этих лет устаете, а что с вами дальше будет?

- Какой назойливый, - проговорила Ардак. - И в ауле никому не давал покоя, пока не вывел всех на субботник.

- Нет, не всех. Ваш отагасы не пошел. Потяжелее камня оказался, я так и не смог его поднять.

Слова Жанабыла затронули больное место Ардак. Как всегда, при мысли об отце на душе у нее стало неспокойно. С дочерью он хорош: разговорчив, хвалит работу на шахте, а при людях не поднимает головы, сидит хмурый. Но Ардак все надеялась, что отец переменится. И она не оставила слов Жанабыла без ответа:

- Если отец не явился, то пришла дочь. Считаешь, этого мало, тогда дай мне еще одну норму.

- Вот говорю же я, что на словах вас не переспоришь. Ишь, как хвастает силой, а на свои потертые ладони не глядит! - сказал Жанабыл.

Мейрам и Щербаков подошли к доскам. Темп работы на этом участке канавы был высокий. Люди сами устанавливали для себя повышенную норму и соревновались друг с другом. Впереди всех шел Жанабыл. Его имя стояло под самым самолетом. Фамилий девушек ни на красной, ни на черной доске не было.

- Хоть и бранит девушек, а все-таки жалеет, в отстающие их не зачислил, - заметил Мейрам.

Щербаков не упустил случая поддеть Мейрама:

- Вы тоже готовы были прослезиться от жалости, когда увидели волдыри на ладонях у Ардак.

- И вы не удержались, Сергей Петрович, - взяли кетмень из рук Майпы.

- Э-э, нет, это вещи разные! У меня - простая отцовская забота... Но, серьезно говоря, Мейрам Омарович, нам нельзя терять Ардак из виду: девушка, по всему видно, передовая.

- Отец у нее какой-то странный, - ответил Мейрам вполголоса.

Щербаков возразил:

- Не повторяйте ошибок Жанабыла. Не придирайтесь к каждой мелочи. Не забудьте, что советская школа дала этой девушке больше, чем семья. Если отец действительно окажется подозрительным человеком, тем энергичнее нужно действовать, чтобы оторвать ее от него. - Подумав, он добавил: - Но капиталистическое окружение существует. И пока оно существует, недобитый внутренний враг не оставит своих подлых намерений. Извне к нам не перестанут засылать бандитов всех мастей. - Щербаков пытливо взглянул на собеседника. - Что вы на это скажете, Мейрам Омарович?

- Скажу, что вы правы, - ответил Мейрам. - Мы не можем ослаблять бдительности...

Он оборвал разговор, подозвал Жанабыла. Тот быстро подошел на зов.

- Знаю уж! Какое-нибудь новое поручение хотите дать? - спросил он, все еще плохо выговаривая русские слова.

- Угадал, - ответил Мейрам. - Работа на твоем участке идет хорошо. А как с самодеятельностью? Во время отдыха не мешает поразвлечь людей.

- Организована молодежная группа из трех человек.

- Кто такие?

- Те же - Ардак, Майпа и я сам.

- Маловато. Надо бы побольше.

- Нельзя привлекать всех без разбору, товарищ секретарь. Это снизит авторитет группы.

Сергей Петрович улыбнулся.

- Ты что же, заставляешь вступающих в группу заполнять анкеты, писать автобиографию, выясняешь их происхождение?

Жанабыл озабоченно почесал затылок, не зная, в шутку или всерьез принимать эти слова.

- Происхождение их мне известно. Я не заставлял их заполнять анкеты, вижу - девушки хорошие. Ардак согласилась обучать неграмотных.

- Вот это успех! - похвалил Сергей Петрович. - Подтягивай их поближе к комсомолу. - Он слегка толкнул Мейрама. - Чувствуете, как надо подходить к людям?

Они пошли вдоль канавы. Чуть правее пролегала большая дорога, как всегда забитая подводами. В том месте, где дорога пересекала трассу канавы, был протянут длинный стяг из красной материи с крупной надписью на нем: «Участвуйте в субботнике!»

Подводы останавливались здесь, каждый проезжающий считал своим долгом прорыть хотя бы один метр канавы.

Приблизилась еще одна подвода; на ней сидели восемь ребятишек и седовласый старец. Подле телеги шли мужчина и женщина. Ребята прочитали надпись на стяге, соскочили наземь. Старик, пораздумав, медленно спустился с телеги, заковылял вслед за другими. Едва передвигая ноги, он подошел к краю канавы и поднял обе руки.

- О небо! - произнес он. - Осуществим желания тружеников. Пусть эта земля станет счастливым достоянием моих внуков и правнуков!

Сказав это, старик через силу нагнулся, поднял со дна канавы кусок глины и отбросил его в сторону.

Работа шла горячо. Но не хватало лопат, кирок, кайл и кетменей, инструменты ломались, быстро тупились. Механик Козлов вывел на трассу всех кузнецов и слесарей своего цеха. Слышался звон металла, стук молотков. Возле переносного горна, затягиваясь папироской, стоял Козлов, Щербаков подошел к нему.

- О чем задумался, Борис Михайлович?

- Как тут не думать! - ответил механик. - Одна машина могла бы заменить сотню людей...

- Верно говоришь. Но воля людей сильнее техники. Ведь и технику создает человек. - Он выпрямился, окинул взглядом дорогу, заполненную подводами. - Видите, со всех сторон стекаются сюда караваны. Это пока люди из ближних аулов. А когда проведут железную дорогу, к нам устремятся рабочие со всего Казахстана, из других республик. Донбасс обещает прислать еще четыреста квалифицированных шахтеров. Появится и у нас передовая техника. Товарищ Орджоникидзе держит с нами связь по прямому проводу. Он уже знает о нашем сегодняшнем субботнике...

Плечистый кузнец механического цеха Коктаинша стоял возле горна и точил кетмени и кирки. Услышав слова Щербакова, он ускорил взмахи, закричал:

- Пошевеливайтесь, ребята, пошевеливайтесь!

Свесив с дрог свои длинные ноги, ехал Орлов. Он ехал целиной, без дороги.

Щербаков, увидев его, спросил Козлова:

- Как работает?

- С прохладцей. Не скоро у него нутро оттает.

- Может быть, из осторожности с холодком работает, не может забыть свои грехи? Надо отогреть его - нужный нам человек.

Дроги остановились в сторонке, Орлов, сойдя, отряхнул плащ, потом тщательно протер пенсне. Медленно он подошел к ним, вежливо поздоровался.

- Как идут дела, Андрей Андреевич? - спросил его Щербаков.

- При взятых темпах закончим за одну неделю.

- Вы, кажется, на две недели рассчитывали?

- Темпы обогнали мой расчет.

- Значит, с водой будет теперь легче. Только бы скорее подвезли водопроводные трубы. Но и этого нам мало. Каргрэс - вот кто обеспечит нас и водой и электроэнергией. По подсчетам геолога Чайкова, река Нура богаче водой, чем мы предполагали: у нее оказалось второе подземное русло. На реке Нуре возникнет огромное озеро.

- Но до этого времени необходимо рационально использовать наличную воду, - нерешительно вставил Орлов.

Щербаков оживился:

- Слушаю, слушаю, продолжайте!

Инженер заговорил смелее:

- Надо использовать воду рудника Май-Кудук для котлов: в ней мало солей, что и нужно котлам.

- Дельное предложение.

- Но в теперешнем своем состоянии Май-Кудук не может обеспечить котлов. Нужно или запрудить родник, или выкопать котлован и создать запас воды.

- Опять же правильный совет! А вы как смотрите на это? - повернулся Щербаков к другим.

Козлов поддержал предложение Орлова. Мейрам ничего не мог сказать: производство он знал еще слабо, а в котлах и совсем не разбирался; он только переводил взгляд с одного собеседника на другого.

- Давайте, проедем к роднику, посмотрим на месте, - предложил Щербаков и пошел к дрожкам.

Солнце стояло в зените. Рабочие втыкали лопаты в землю и шли закусить, отдохнуть. Но Жанабылу было не до отдыха.

- Песню слушать, песню! - кричал он, взмахивая рукой.

Народ собрался быстро. Жанабыл подкатил бричку, помог Ардак взобраться на нее.

- Тише! Сейчас Ардак споет песню.

Девушка, никогда не выступавшая перед народом, волновалась, мелодичный голос ее дрожал.

Щербаков придержал лошадей. Песня разливалась по степи, волнами катилась по траве.

- Музыкальный в степи народ! - сказал Сергей Петрович, заслушавшись. - Хорошо поет девушка!

Раздались рукоплескания, возгласы:

- Живи много лет!

- Еще, еще раз!

Воодушевленная успехом, Ардак запела громче, свободнее, голос ее окреп. Она пела песню о труде сильных, не знающих усталости богатырей. Люди слушали, столпившись около брички.

Глава пятнадцатая

Когда за дело берется народ, он творит чудеса. Канава от реки Нуры и Май-Кудука до Караганды была прорыта за неделю. Теперь рабочие взялись за другое, не менее важное дело...

Караганда расположена на северном пологом склоне высокого хребта. Отсюда начинаются аулы и тянутся вплоть до далеких поселков - Компанейского и Ак-Ку-дук. Долина на южной стороне хребта, от Караганды до Май-Кудука, тоже заселена сплошь. Множество юрт рассыпалось и на западе, вокруг белой сопки Мариановки, и на востоке, по склонам холмов, Караганда была окружена со всех сторон многочисленными рабочими аулами.

Сейчас можно было наблюдать интересную картину. Люди всюду копали твердый грунт. Если раньше бросались в глаза вновь заложенные шахты и шурфы, то теперь их трудно разглядеть среди груд свежевырытой земли. Изрытая поверхность напоминала сугроб снега, по которому промчались многочисленные конские косяки. В одном месте люди проводили планировку своих будущих жилищ, в другом — копали землю, в третьем — возводили насыпь над крышами. Многие землянки уже были вырыты, но не покрыты — не хватало лесу. Лес должна была доставить железная дорога. И каждый нетерпеливо говорил: «Эх, скорее бы провели дорогу!» Холодные сентябрьские ночи напоминали о приближении зимних морозов. Люди спешили.

Погода сегодня безветренная. Пыль, поднятая землекопами, не тянется кверху, а быстро оседает. День ясный, но солнце греет слабо.

Мейрам шел по окраинам аулов, часто останавливался возле людей, роющих землянки, разговаривал. Теперь его знали здесь многие. Почти каждый в разговоре жаловался на какую-либо нехватку. Вот стоит группа рабочих, среди них — молодуха с белым лицом и блестящими карими глазами.

- Да будет удачен ваш труд, - сказал Мейрам, подойдя.

Молодуха с первых же слов обрушила на него упреки:

- Что это, кайным {Кайным - обращение казашки к мужчине, который моложе ее мужа}? Неужели для нас даже соли не могут доставить? Куда девался этот тучный джигит? Он только словами нас покормил и скрылся!

Тучным джигитом она называла Махмета, который, открыв в Караганде несколько ларьков, уехал назад в район. Мейраму пришлось отвечать за Махмета.

- Очень трудно доставлять сюда товары. Тучный джигит, должно быть, налаживает перевозки.

- Нет, ходят другие слухи - будто он занят сватовством! - насмешливо сказала молодуха.

Эти слова заставили вздрогнуть Мейрама. А молодуха продолжала сыпать упреки.

- Все вы ссылаетесь, что нет железной дороги. А дорога уже пришла в Шокай. До Шокая рукой подать. Неужели оттуда так уж трудно доставить товары?

- Доставляем. Но большая нехватка в тягле.

- У половины здешнего населения есть лошади, волы. Если собрать народ, объяснить ему вразумительно, все поедут за небольшую плату. Неужели вы не видите - вон сколько пасется скота!..

Молодуха, как говорится, приперла Мейрама к стенке. Ее муж оказался человеком другого склада.

- Хватит тебе! Дело новое, не сразу все доставишь, - уговаривал он жену.

Но молодуха и слушать не хотела, прикрикнула:

- Не закрывайте мне рот! Лучше здесь выскажу, что накипело, чем хныкать дома! Я скажу все. Где лес на постройку, который нам обещали? Чем сидеть там, в конторе, и на всякий вопрос отвечать «нет», лучше бы пошарили где-нибудь, поискали! Разве мы не стараемся работать?

- Будет все, все будет, - успокаивал бойкую молодуху Мейрам. - Вот подводы найдем...

- Я сама найду. На своей лошади привезу все, что нужно для постройки жилья. Дайте только бумажку, чтобы лес отпустили.

- Не только бумажку дадим, но и за провоз заплатим.

- Да если так, любой поедет.

Мейрам записал для памяти: «Подводы есть у населения. Поговорить со Щербаковым».

Обеспечить народ жильем на зиму оставалось самой главной заботой руководителей треста. Но не было свободного транспорта. Теперь, после разговора с молодухой, Мейраму казалось, что положение не столь уж безвыходное. Он поблагодарил женщину:

- Большое спасибо вам за совет. Можно узнать, как вас зовут?

- Зовут меня Балжан. Это тоже запиши.

Молодуха хоть и была сурова на словах, но глаза ее, обрамленные длинными черными ресницами, улыбались по-доброму. Казалось, взгляд ее говорил: «Ну как, припугнула я тебя?»

- Балжан правильно говорит, - поддержали рабочие. - Хозяева, у которых есть подводы, не только для себя привезут лес, а и безлошадным помогут, если, конечно, трест заплатит за провоз.

- Заплатит, твердо пообещал Мейрам. – Трест ищет сейчас подводы по колхозам. Какой смысл ему отказываться от здешних подвод? Предложение ваше очень правильное. Скажите тем, у кого есть лошади: пусть собираются. Если телеги неисправны, можно починить в мастерских треста.

Послышались голоса:

- Вот это кстати! У меня на колесах шины ослабли!

Конечно, не все сознательно стремились помочь общему делу. Были люди, которые, пользуясь затруднениями на строительстве, старались из этих затруднений извлечь личную выгоду. Таких в Караганде насмешливо называли «арбакешами»: одну ногу они уже спустили в шахту, а другую все еще не могли вытащить из аула. Таким людям выгодно было жить около неокрепшего производства. Здесь их скот не облагали сельскохозяйственным налогом, молоко они продавали по дорогой цене, лошадей гоняли в извоз. Наряду с другими они носили почетное звание рабочих. По мере того как производство вставало на ноги и их личный доход начинал уменьшаться, отдельные из этих «рабочих» откочевывали с новостройки.

«В сознании у них много копоти. Что же, постепенно очистим, перевоспитаем», - думал об этих людях Мейрам на обратном пути. По дороге он зашел на центральную водокачку.

Воду из шахты «Герберт» с помощью камерона уже выкачивали на поверхность. Но эта вода годилась только для скота, для стирки и для технических нужд строительства. Питьевую воду брали из колодцев. Нужда в воде теперь потеряла свою остроту. И все же Мейрам не раз замечал, что у водокачки у трех кранов толпилось много народу, подвод с бочками, скота. Многие лезли без очереди, стоял сильный шум.

Навстречу Мейраму вышел руководитель профсоюзной организации Жуманияз. Он был очень возбужден, кого-то крепко ругал.

- На что так рассердились? - спросил Мейрам.

- Не пойму: рабочие они или скотоводы? Целый день только и гоняют скот к водопою. А нам рабочие нужны.

- А рабочим нужен скот.

- Если им нужен скот, пусть сами для него ищут воду.

- Где они ее найдут?

- Пусть ищут, где хотят.

- Вы не правы, Жумеке, - урезонивал его Мейрам. - Для многих рабочих скот - большое подспорье. Мы далеко не всегда вовремя подвозим продовольствие. И благодаря скоту рабочие не испытывают большой нужды в питании. Скот нужно беречь. Было бы хорошо, если б позаботиться и о том, чтобы скот у них не отощал... Придется увеличить число кранов у водокачки, тогда и очередей у водопоя не будет.

Жуманияз был старым рабочим Екибастусских каменноугольных копей, по профессии крепильщик. В хозяйственных делах он отличался сноровкой и бережливостью. Когда шли мимо бараков, где жили инженеры и техники, Жуманияз опять закипятился.

- Вот смотрите-ка! Говорят, лесоматериалов не хватает. Могли бы построить уборную из кирпича, а затраченного на нее леса хватило бы на крышу маленького дома. Орлов, Орлов это сделал! Разве у него болит душа за народ?

- Возможно, уборная построена по распоряжению Щербакова, - сказал Мейрам, не желая поднимать шумный разговор из-за мелочей.

Но Жуманияз еще больше разгорячился:

- Не щербаковское это добро, а государственное! Почему он так распоряжается? Вот и спецовки рабочим задерживает. Если Щербаков и дальше так будет действовать, то придется ему напомнить, что у рабочих есть профсоюз, существуют законы о труде. Мы не можем терпеть таких нарушений.

Впрочем, и на этот раз Жуманияз горячился недолго, вскоре затих и ушел в шахту.

Мейрам пошел в трест. Здесь сидели Щербаков и председатель райисполкома Канабек.

- Кстати пришли, Мейрам Омарович, - встретил его Щербаков, - мы вас уже искали. Вот районная власть: редко у нас бывает, зато привозит богатые подарки.

- Так и должно быть - у старшего и размах широкий.

- Нет, нет, вы меня не возвеличивайте, хитрецы! - ответил Канабек и по своей привычке громко захохотал. - Это верно, мы редко к вам показываемся, но и на стороне не забываем о ваших нуждах. Еду из Акмолинска, был и в Алма-Ате. Сейчас и в округе и в крае любой разговор начинается с Караганды. Округ уже направил к вам семь врачей и пять учителей. Это сверх пятисот работников разных профессий, которых выделяет край... Приняты экстренные меры к ускорению строительства железной дороги. Чего еще надо?

- Продолжайте в том же духе!

- Добавьте еще!

- Ишь, как широко раскрыли рты! - воскликнул Канабек. - Приступайте к организации подсобных хозяйств. Пока вам выделяют триста голов скота и пятьсот гектаров пахотной земли. Хватит на первое время?

- Если к этому прибавят землицы еще для парочки совхозов, то пока хватит, - сказал Щербаков, подмигнув Мейраму.

Канабек сокрушенно покачал головой:

- В таких случаях говорят: «Кетмень, врученный мне родным отцом, с каждым взмахом поднимается все выше». В недалеком будущем Караганда станет самостоятельным городом. Боюсь, как бы вы не сказали тогда о Тельмановском районе: «Родительский дом - только до замужества мой дом».

Они беседовали долго: наметили места под будущие совхозы и подсобные хозяйства, обсудили ряд вопросов, связанных с их организацией... Когда Мейрам рассказал, что многие рабочие согласны выделить тягло для перевозки строительных материалов, Щербаков обрадовался, как ребенок, быстро вскочил с места.

- Как с неба упал новый подарок! Надо поторопить, поторопить! Вы только посмотрите на нашего Мейрама Омаровича. Принес такую важную новость и столько времени сидел молча, а?

Сергей Петрович был человеком живым, увлекающимся. Чувства свои выражал непосредственно и шумно; душа у него была словно чистое, прозрачное озеро с песчаным дном - все видно в глубине. Не желая терять времени, он немедленно же собрался отправлять подводы за лесом.

- Не лучше ли сначала закрепить это дело? - осторожно предложил Канабек. - Среди подводчиков найдутся и любители государственной копеечки. Поселковому совету нужно, по-моему, принять специальное постановление, чтобы участие в перевозках было обязательным для всех, у кого есть тягловая сила. Кроме того, трест должен утвердить расценки за перевозки...

- Совершенно правильно! - согласился Сергей Петрович.

Мейрам высказал еще одно пожелание:

- Надо помочь рабочим содержать скот зимой. У треста пока нет такой возможности. Много ли в районе запасено кормов? Нельзя ли поделиться с нами?

Канабек серьезно задумался. Караганда росла с каждым днем и все больше и больше предъявляла району требований, зачастую неожиданных и неотлагательных. Не выполнить их нельзя - дело общее, государственное. Но не всегда эти требования оказывались под силу одному району.

- Мы смотрим на вас, а вы смотрите в землю. Так, что ли? - спросил Мейрам.

Канабек еще некоторое время подумал, затем ответил:

- Разве я не правду сказал, что подвели вы меня к крутой горе и говорите: «Ну-ка, вытягивай!» Ладно, попробуем вытянуть... Мне думается, есть два выхода: рабочие, имеющие тягловую силу, перевезут для себя сено из колхозов, а безлошадные пусть на всю зиму поставят свой скот на откорм - опять-таки в колхозы. Конечно, в обоих случаях - за плату. Колхозы не откажут, запас кормов у них есть. Одну зиму выдержим.

На этом и порешили. Однако разговор не закончился: одно слово рождало другое, за решенным делом возникало новое. Чем дальше тянулась беседа, тем яснее становилось всем троим, как неудержимо будет расти и расширяться Караганда.

Глава шестнадцатая

Вернувшись с работы, Андрей Андреевич Орлов бросил толстый портфель на стол и принялся ходить взад и вперед по комнате. Его длинная, худая, немного сутулая фигура была еще крепка. Волосы поредели, но лысины еще не было видно. Прохаживаясь, Орлов то снимал и протирал пенсне, то теребил свою остроконечную бородку. Каждое движение главного инженера говорило о его большой тревоге; он часто и глубоко вздыхал, словно ему не хватало воздуха.

Волнение было вызвано сегодняшним очень неприятным событием. Случился обвал, один рабочий был ранен, шахтеры-новички переполошились, работа в забое на некоторое время приостановилась.

- Пропади эта шахта пропадом, уйдем на поверхность! - послышались взволнованные голоса.

Пострадавшего окружили одноаульцы, доносились возгласы: «О мой родной!»

Орлова удручила не только эта тяжелая картина, он запомнил подозрительный взгляд, который бросил на него Жуманияз, запомнил его слова:

- Чья вина? Будем судить безо всякой жалости!

Причины к беспокойству у инженера были серьезные.

Он не так давно был осужден и находился как бы на испытании. По-своему честно Орлов старался загладить прошлую вину, и все-таки порою сослуживцы и рабочие косились на него. Сейчас он был близок к отчаянию. «Все равно мне не верят!»

Неожиданно в дверь постучали.

- Войдите! - крикнул Орлов, вздрогнув. У него часто забилось сердце, лицо побледнело.

Вошел Алибек и сказал как доброму знакомому:

- Здравствуйте, Андрей Андреевич! - и протянул руку. - Я Алибек Мырзабеков.

Не дожидаясь приглашения, он сел на стул, обвел глазами комнату.

- Бедно живете, не по должности. Могли бы лучше жить.

И, не дав Орлову опомниться, продолжал почти властно:

- Времени у нас мало. Давайте говорить без предисловий. Наверно, недоумеваете, кто это так бесцеремонно вломился к вам? Я тоже человек с незажившей раной, как и у вас. Есть ли средство, чтобы вылечить эту рану?.. Когда-то я стоял, как вековечное дерево в степи. Грянула буря - и переломила. Могу я подняться?.. - Он помолчал. - Хитрить я не мастер. Будем откровенны. Только не подумайте, что я пришел искать утешения.

Орлов озадаченно и со страхом глядел на Алибека, с первых слов пустившегося на такие откровенности. Его удивила его уверенность, чистое русское произношение, обороты речи, выдававшие в нем образованного человека. Это тем более настораживало. Орлов страдал болезненной подозрительностью. С опаской поглядывал он даже на старых инженеров, приехавших сюда вместе с ним. На каждом шагу ему чудился подвох, ловушка. «Шахтинское крушение» сломило его, разрушило весь строй взглядов и верований, заставило заново пересмотреть свое прошлое. Он боялся сближаться со старыми специалистами, жил одиноко, замкнуто.

- Откуда вы меня знаете? - наконец после длительного молчания спросил Орлов.

- Знаю, что вы причастны к шахтинскому делу. А здесь много раз видел вас под землей. Вы человек приметный, - чуть усмехнулся Алибек.

- Вы что же, в шахте работаете?

- Да. Сейчас все решает кайло. Вот я тоже взялся за этот инструмент.

Андрей Андреевич еще раз пристально вгляделся в гостя. Суровый, властный вид Алибека заставил его вздрогнуть: «Если эти когда-то холеные руки взялись за кайло, то, значит, человек на все способен, его язык сегодня медоточив, а завтра может излить яд. Очень опасный человек!» - думал Орлов.

- Вы знаете мое прошлое, но не знаете настоящего, - сказал он, стараясь овладеть собой, и достал из кармана пачку папирос.

Алибек отказался от предложенной папиросы. Инженер затянулся несколько раз и заговорил снова:

- Сейчас я иду вместе со строителями новой жизни. Иного пути нет. Бывшие разорители сами разорены. Не знаю, что вы можете сделать одним своим кайлом против тысяч кайл? Под этой землей лежат миллиарды тонн угля. И десятки тысяч человек задались целью извлечь этот уголь из глубоких недр на общую пользу. В том, что они добьются своего, у меня нет никаких сомнений. Люди работали на субботниках добровольно, без всякой оплаты, без технических средств - и показали чудеса. Им угрожала наступающая зима. А сейчас они общими усилиями начинают устранять и эту угрозу. Что сможет противостоять этим людям, когда они получат машины, научатся управлять ими?

- Мне нравится ваша осторожность, - проговорил Алибек, раскрыв в улыбке свой большой рот и обнажив крупные зубы. - Я понимаю вас. Меня тоже лишили всего, что я имел, только единственная дочь осталась мне от старой жизни. Но я и дочери остерегаюсь. Нельзя не остерегаться. Народ отвернулся от нас. Вы правильно сказали, что тысячи кайл сильнее одного. Однако не забывайте: то, что сделали тысячи кайл, можно разрушить одним кайлом. Например, сегодняшний обвал на шахте. Чтобы доказать вам свою искренность, скажу больше: мне известно, кто устроил обвал. Теперь доверяете?..

Андрей Андреевич быстро, сбивчиво заговорил:

- Не шахта обвалилась, нет... это вы рухнули... Да... и пытаетесь придавить других... Это же безумство!.. Деревянной пулей вы хотите пробить стальную броню...

- Подождите! - хладнокровно остановил его Алибек. - Или вы еще не верите мне, или сильно напуганы. Что бы ни было, я не собираюсь отступать. Тот, кто уже разделся, не боится воды... Не суетитесь и не кричите так громко.

- Правду я сказал, правду!

- Нет. Правда - это ваше прошлое. Дважды не родятся и не умирают. Наша правда только одна. Я вам открылся и не хочу, чтобы вы меня обманывали. Вы сказали, что я безумствую. Это не совсем так. Волчица, лишившаяся волчонка, дерзко бросается на отару в самом центре аула. А связанному вору приходится есть лежа. Если они сами себя не спасут, ни волку, ни вору не будет пощады. Мы тоже такие. Но - как бы нас ни теснили - мир широк. В нем уживаются и трусливый заяц и ядовитый скорпион. Если бы последняя надежда была потеряна, я бы ужалил сам себя, как скорпион. Но надежда еще есть. Не будем отчаиваться. Не смотрите на поведение моих земляков. Я их знаю лучше, чем вы. Смотрите глубже. Жители аулов, собравшиеся здесь со своими закопченными войлочными юртами, не только слушают лозунги о единстве, но помнят и родовые пережитки, они полны невежества и суеверия. К этому добавьте межнациональную рознь, сплошные неполадки на производстве. Эта масса представляет собою сброд. Неужели вы этого не видите? Тут бы и высекать огонь, если у вас остался хоть кусочек кремня! Конечно, от этого не распрямится наш сломанный хребет. Наш главный лекарь за рубежом. Его зоркие глаза следят за нами. Терпите, он придет. Чем сдаваться при первой ране, лучше сделайте последнее усилие. Если сумеем поколебать начатое здесь дело - это уже победа.

Андрей Андреевич продолжал молчать. Он чувствовал себя как с похмелья: голова туманилась, мысли путались. Теперь он был убежден, что Алибек готов излить яд на всех, кто строит новую жизнь. Орлов в свое время был тоже заодно с такими же людьми. А чем кончилось?.. В его душе прошла трудная борьба, перевес оказался на стороне здравого смысла.

- Я в агитации не нуждаюсь, - хмуро сказал он, отвернувшись. - Средства зарубежных лекарей, в которые вы верите, мне известны. Это не врачи, а знахари. А люди, которых вы называете «сбродом», - большая сила. Им помогает вся страна. Донбасс прислал сюда своих лучших рабочих и будет присылать дальше. Стремясь вернуть то, что вы потеряли, я уже чуть не погубил себя. Теперь я твердо решил - хоть и прихрамывая, но идти вместе с народом. Попытаюсь покрепче забинтовать свой поврежденный хребет. Это мое твердое решение. Поэтому не рассчитывайте на меня.

Алибек уже начинал понимать, что ничего не добьется от Орлова. Его глубоко посаженные маленькие глаза неподвижно уставились на инженера, лицо приняло темно-багровый оттенок. И слова его были горче желчи:

- Конечно, если гончую заставляют бежать насильно, лисы она не затравит. Как хотите! Только не надейтесь, что вам удастся выслужиться. Если кто-то другой устроил обвал, то подбили его на это вы. Это можно будет доказать. Поняли? - Алибек встал, скрипнул табуретом. - А теперь попробуйте на меня донести!

Он вышел, сильно хлопнув дверью.

В нем бушевал гнев. Ведь совсем недавно перед ним покорно склонялись тысячи людей, батрачивших на него. Эти люди свергли его, отняли власть, землю и взялись за непонятное, ненавистное для Алибека дело, которое они называют строительством социализма. Каждое слово этих людей пронзает Алибеку сердце, каждая пылинка, поднятая их работой, жжет, словно искра. Но все-таки он не терял уверенности в своей «правде», когда шел к Орлову, он заранее взвесил все и, уходя от него, не допускал, что совершил ошибку. Он был уверен: «Инженер не посмеет пикнуть».

Алибек направился к водокачке. Уже сгустились сумерки, но движение около водокачки еще не прекратилось, доносились голоса:

- Кого это ранило сегодня?

- Знаешь смирного мужа той бойкой молодухи? Так вот его, бедняжку.

- Что за бойкая молодуха?

- Помнишь, она приперла к стенке секретаря парткома? Как же ее зовут? Да, Балжан!

- Хоть в шахте заработок и хороший, но работать там опасно. Пожалуй, попрошусь на поверхность.

- Да, многие теперь призадумались...

Алибек прислушивался к этим разговорам, стараясь выяснить, какое впечатление произвел на рабочих обвал. И в то же время раздумывал, нельзя ли «попробовать» что-нибудь и на «Герберте», откуда шло снабжение водой. Но спуск в эту шахту находился внутри каменного здания, а двери в здание слесарь Лапшин всегда надежно запирал.

- Эй, дорогу дайте! - вдруг послышался хмельной голос.

Шел грубиян и задира Бондаренко, летун, переезжавший с одной стройки на другую. Сейчас он куражился, выискивал, как бодливый бык, кого бы поднять на рога, и выкрикивал обидные для людей слова.

От водокачки, ведя в поводу свою гнедую кобылу, шел Жумабай. Алибек узнал его, окликнул:

- Что это ты так поздно сегодня поил кобылицу?

- Задержался. Как только вы ушли из забоя, десятник Сейткали собрал нас всех и повел исправлять повреждение после обвала.

- Ну как, исправили?

- Воля божья, в таких случаях человек обретает особую силу. Быстро справились, хоть и трудная была работа! Руководил нами Жуманияз, сразу видать, что из рабочих. Одинаково хорошо владеет и кайлом и топором.

- Небось ругался, как всегда?

- Немного поругал этого белоголового инженера: ничего, мол, сам не видит и других не учит. Жуманияз показал нам, как нужно ставить крепи и как определять, прочно ли держится потолок. Оказывается, это не так уж трудно. И как мы раньше этого не знали? Теперь уж не допустим...

- Что с нас требовать? Мы новые рабочие. Можем и ошибиться.

Бондаренко, видимо, не добился скандала у водокачки и теперь пошел прямо на Алибека и Жумабая. Видно было, что трогать его нельзя, лучше обойти стороной. Но Алибек сказал по-русски нарочно громко, чтобы услышал Бондаренко:

- Нализался!

Бондаренко только того и надо было, он выкрикнул в ответ ругательство.

- Жаль, возраст у меня почтенный, - сказал Алибек, - перед людьми совестно, а то бы я его... Что ж, надо терпеть...

Всегда тихий, как овечка, на этот раз Жумабай подскочил к Бондаренко:

- Эй, зачем оскорбляешь? Что это за слова такие?..

Бондаренко наотмашь ударил Жумабая и убежал. Алибек стоял возле своего спутника и упрекал:

- Зачем ты подошел к нему? Зачем полез на скандал?

- Я и сам не знаю, зачем подошел, - растерянно ответил Жумабай.

Глава семнадцатая

Жумабай так и не понял, что на столкновение с Бондаренко его подтолкнул Алибек. Да и Бондаренко не мог предвидеть, какие для него последствия вызовет этот скандал. На следующий же день происшествие облетело всю округу. Жанабыл, узнав о случившемся от Жумабая, в тот же вечер рассказал Мейраму. Тот вызвал Жуманияза.

Рабочий день в механическом цехе закончился, но никто не расходился: вскоре должен был начаться товарищеский суд.

Цех помещался в бывшем машинном отделении шахты. Сейчас вдоль стен стояли длинные слесарные столы из толстых досок. К их краям были прикреплены тиски. Посреди помещения в беспорядке лежали старые камероны, динамо, сверлильные станки, различные части механизмов. Рабочие сидели на этих машинах и на столах. Все были в спецовках, никто не успел умыться. При слабом свете керосиновой лампы на лицах, покрытых копотью, поблескивали белки глаз.

За столом, покрытым красной материей, сидели трое: посредине - слесарь Лапшин, председатель товарищеского суда; справа от него Жанабыл, слева старик Антон Левченко - члены суда.

Бондаренко, без шапки, стоял перед столом. Разбирательство вели подробное. Обвиняемый время от времени вытирал рукавом выступавший на лбу пот.

- Товарищ Бондаренко, - обратился к нему Лапшин, - вчера вы ударили товарища Жумабая. Объясните суду причину!

- Он сам хотел меня ударить, - буркнул Бондаренко.

- Сохрани бог! - воскликнул Жумабай, вскочив с места. - Это чистая ложь. Никогда в жизни я не поднимал руки на человека. Даже свою жену и ту ни разу не попугал кнутом.

В зале раздался смех. В этих словах сказался весь Жумабай. Единственный свидетель Алибек, сославшись на болезнь, не явился на суд, но собравшиеся чувствовали, что правда на стороне Жумабая. Стоило заговорить Бондаренко, как из всех углов цеха начинали сыпаться вопросы.

Жумабай не ждал, что такой пустяковый, по его мнению, случай станет предметом широкого и серьезного обсуждения, да и пришел-то он неохотно, уступив лишь долгим уговорам Жанабыла. А теперь понял: вопрос нешуточный, люди на его стороне, - и он сразу проникся гордостью. На драчуна Бондаренко обстановка суда подействовала удручающе. Особенно упорно напирал на него председатель суда Лапшин:

- Товарищ Бондаренко, какой у вас рабочий стаж?

- Семь лет

. - А у меня - семнадцать, но я ни разу не ударил товарища по работе. На каких вы производствах работали?

- Был в семи-восьми городах.

- А я все время работал на одном месте, в Донбассе. Вы многовато пьете - сколько же вы зарабатываете?

- Выгоняю до шести-семи сот.

— А я зарабатываю больше тысячи рублей, но никогда не напивался до потери разума и ни с кем не дрался. Как вы понимаете пролетарское поведение?

Бондаренко не нашелся, что ответить, куда девалась его прежняя развязность! Лапшин говорил мягко, но каждое его слово било, как молот.

С мест послышались голоса:

- Лодырь этот Бондаренко! Летун!

- Пьяница!

Эти голоса, шедшие из полутемного помещения, все крепчали и напоминали теперь бушевание весенней реки в ветреную ночь. Лапшин высоко поднял свою увесистую руку, чтобы успокоить людей.

Кто-то сидевший в дальнем углу по-своему понял Лапшина.

- В самом деле, чего загудели? Не глаз же он ему выбил!

- Кого это так задело за живое? - жестко спросил Лапшин, встав с места и вглядываясь в угол. - Если хочешь говорить, выходи к столу, посмотрим на тебя.

Защитник Бондаренко так и не осмелился выйти. Все недружелюбно обернулись назад, разыскивая глазами этого человека.

Встал слесарь - дед Иван Потапов, седой, морщинистый, с пожелтевшей от табачного дыма бородой. Старик редко посещал собрания, не любил выступать. Сейчас он медленно приблизился к столу.

Уставившись старческими глазами на Бондаренко, он поднял указательный палец.

- Ты, парень, смотри!.. Зачем тронул Жумабая? Я всю свою жизнь провел здесь, в Караганде, среди казахов. Мне мизинцем никто не погрозил... Я работал у Немкова, у Рязанова, у англичан, жил впроголодь. Когда приходилось слишком туго, отправлялся в аул и там отъедался вдоволь. Здесь отзывчивый, щедрый народ живет. Калжан — мой покойный тамыр, что значит по-нашему друг навечно, - когда у него родился сын, пригласил меня к себе и подарил телку. Давно это было, а до сих пор не могу забыть. Потомки этой телки у меня и посейчас не перевелись. Сено я тоже всегда брал у казахов... И в работе они ничуть не хуже тебя, братец. Разве кайловщики Каримжан, Смаил, Жармагамбет, Ермек, Спан не равны лучшим донбассовским шахтерам? У них кулак посильнее, чем твой. Они избили в свое время англичанина Холла и урядника Кудрина. Не касайся чести народа. Наша общая дружба - это народная честь. Не плюй на хлеб-соль народа, будешь проклят. Старую темноту надо изживать. Здесь, в Караганде, много случалось драк. Англичане, подрядчики, торговцы, кулаки бывало напоят молодчиков вроде тебя, натравят друг на друга, смотрят, потешаются. Время это не вернется... Кто тебя натравил, Бондаренко? Скажешь правду - может, Жумабай и простит тебя. Тогда и мы простим.

Дед Иван взмахнул напоследок рукой и сел на свое место.

- Кто еще будет говорить? - спросил председатель. На этом суде не было ни прокурора, ни защитника.

Это был товарищеский суд, рабочий суд. Дело решали сообща. Суд опирался на классовое сознание рабочих, на традиции коллектива. На Бондаренко это произвело большое впечатление, как если бы его судили в народном суде. Вначале он с надеждой поднимал взгляд на выступавших. Но никто не заступился за него. Все только порицали. Последнюю надежду он возлагал на члена суда, слесаря Антона Левченко, своего соседа по жилью. Вот и Антон взял слово. Бондаренко приободрился.

- Только теперь я по-настоящему узнал своего соседа, - начал Антон и, по привычке зажмурив глаза, повел шеей. - Тошно мне стало глядеть на него! И откуда взялись у него эти оскорбительные слова? Думаю, кулаки его подучили. Это они стараются разжечь национальную вражду. А парень подыграл им. Слушай, Бондаренко! С этой минуты решай - будешь с нами, со своими, или с кулачьем пойдешь? Нет, не смотри так на меня. Работаем мы вместе, вроде товарищ ты мне, но это твое хулиганство - конец нашей дружбе...

Каждое слово Антона впивалось в Бондаренко, как иголка. Он стоял, склонив голову и опустив плечи. Но все-таки он был еще далек от того, чтобы сказать: «Ошибся, простите». А ведь рабочие именно этого ждали от него.

Выступил механик Козлов. Умный старик до поры сидел молча, зорко наблюдал за ходом дела. Теперь он неторопливо разъяснял обвиняемому да и суду подлинный смысл происшествия.

- Это собрание - суд совести и дело самих рабочих. Никто другой не может вмешиваться. Я тоже из рабочих, но сейчас хочу высказать свое мнение как один из руководителей производства. Товарищеский суд хоть и не по Кодексу законов судит, а с его мнением приходится считаться - это мнение рабочего коллектива. Решение нашего суда будут уважать не только руководители производства, но и народный суд. Что скажет товарищеский суд? Снизит ли Бондаренко в должности, объявит ли ему строгий выговор или же уволит с работы и передаст дело прокурору, - я со всем соглашусь. Если же Бондаренко чистосердечно признает свою вину и суд, учтя его семейное положение, найдет возможным ограничиться данным разбором, - я и с этим буду согласен.

- Обвиняемый все еще стоит на своем. Пожалуй, придется поступить с ним строже, - сказал Лапшин.

Он повернулся к Бондаренко:

- Скажите, может быть, вас действительно кто-нибудь подучил?

Бондаренко озирался по сторонам, словно отыскивая, на кого указать. Но так и не назвал никого. И вдруг заплакал.

- Чего еще от меня требуют? Неужели этого позора мало? Если еще раз случится со мной такое, еще жестче меня накажите. У меня трое маленьких детей. Пожалейте! Прости, Жумабай. На, ударь! - Он подошел к Жумабаю и опустил голову.

Жумабай вскочил, из глаз у него тоже брызнули слезы. Он торопливо заговорил:

- Ладно уж, прощаю. Доволен судом. Ну, чего он плачет? Ох, воля божья, до самых костей проняло! Простите его!

Но Лапшин, не подавая виду, что растроган, гнул свою линию:

- Чрезмерная мягкость не принесет пользы. Всем ясно, что Жумабай по своему почину не связался бы с Бондаренко. Да и сам Бондаренко вряд ли ударил бы, хоть и любит пошуметь во хмелю. Лучше скажите правду - вас кулак какой-нибудь подбил?

- Сроду я не связывался с баями и кулаками! - заволновался Жумабай. - Не говори так, дорогой, не говори! - Он все еще не подозревал того, что главный виновник всему Алибек.

Лапшин посоветовался с членами суда, встал и объявил приговор:

- Суд не может оставить без внимания позорный поступок Бондаренко. А мнение суда - мнение всего коллектива. Мы собрались в Караганду не ради драк, а для большого общего дела. Суд учел просьбу потерпевшего и раскаяние подсудимого, но все же решил просить руководство вынести Бондаренко строгий выговор и снизить по должности на срок, пока он на деле не докажет искренность своих обещаний. Этот приговор вступает в силу с завтрашнего дня.

Люди стали расходиться, громко разговаривая между собой. Все одобряли решение товарищеского суда.

Глава восемнадцатая

Груды желтой глины, ямы, выкопанные для землянок, были видны повсюду. Земляных бараков и серых юрт стало больше, аулы росли. Теперь уже не увидишь, как прежде, свободно пасущихся лошадей, верблюдов и волов: вся тягловая сила была поставлена на работу. Подводы, возившие из Шокая строительный материал, текли по дороге нескончаемым потоком.

За последние дни Караганда приняла как бы праздничный вид. Повсюду бросались в глаза красочные плакаты с лозунгами. На юртах, на низких стенах землянок, на каменных домах надписи: «Долой неграмотность!», «Социализм и бескультурье несовместимы». Часто встречались группы молодежи, мужчин и женщин с учебниками подмышкой. Рабочий люд крепко взялся за учебу. Все свободное время отдавали занятиям. Шахтеры, даже спускаясь под землю, читали свои записи. Водовоз, сидя на передке бочки, запряженной верблюдом, тоже держал на коленях раскрытую тетрадь.

Групповые занятия с неграмотными проходили на «Белой шахте». При англичанах она была затоплена. Чтобы засыпать эту шахту, рабочие провели два субботника. Весь накопившийся мусор был сброшен вниз. Но шахту не удалось забить им доверху. Спуск застлали досками, а надшахтное помещение отвели под школу. Утром здесь учились дети, а после работы - взрослые.

...Сегодня в школе очередное занятие. Посмотришь на учеников - диву даешься: старшим — за пятьдесят, средним — за тридцать, а младшие, юноши, совсем наперечет. И эти люди взялись за грамоту! Их огрубевшие пальцы, привыкшие к кайлу, неловко и опасливо держали тонкий карандаш, с трудом передвигали его по бумаге. Выводя изгиб какой-нибудь буквы, они делали такое усилие, будто гнули железо.

У доски стояла Ардак. Она писала мелом буквы, показывая их начертание. Вопросы пожилых людей, которым так трудно давалась наука, порою заставляли ее улыбаться.

- Скажи-ка, дорогая, что это такое - торчит, как козий хвост?

- Я опять забыл эту - с головкой вроде молотка!

- Как называется та, что похожа на кайло?

Так спрашивали они ее о буквах, сравнивая их с привычными предметами. Учеба давалась трудно, но ученики и учительница занимались весело.

Ардак была довольна, что не послушалась отца — не пошла за прилавок, а поступила учительницей в школу, и благодаря этому попала в среду рабочих. Обучая их, она сама училась. Ее группа сейчас шла впереди других.

Только Байтен продолжал относиться к занятиям с прохладцей, хоть и посещал уроки исправно. За десять вечеров он так и не выучил ни одной буквы. Ученики наперебой засыпали учительницу вопросами, а Байтен с видом всезнайки горделиво восседал позади всех, помалкивал или клевал носом.

Вот и сегодня тоже. Проверяя тетради учеников, Ардак подошла к Байтену и растерянно остановилась перед ним: он сладко спал, тетрадь и карандаш валялись на полу. Что делать?.. Она дотронулась до его плеча.

- Байтеке, Байтеке!

- А! - Байтен проснулся и, выпучив глаза, поднял свое лицо с торчащими усами.

- Так учиться нельзя. Если хотите спать, идите домой.

- Школа построена не такими белоручками, как ты, а нами, рабочими. Не имеешь права меня удалять, товарищ. Если я тебе не нравлюсь, уходи сама!

Эти слова ошеломили Ардак, словно удар по лицу. Не сказав ни слова, она выбежала из школы. Но на улиде уже не могла сдержать себя: слезы брызнули из ее глаз. Сердце больно сжалось.

«Белоручка!.. Нет, лучше пойти на самую черную работу, чем слушать такие упреки!» Когда вот так, в комок, сжимается сердце, весь широкий мир кажется таким маленьким и тесным, что может уместиться на ладони... Куда теперь деваться? Ардак чувствовала себя лишней на свете, самой несчастной из людей.

А в классе в это время разыгралась бурная сцена. Рабочие окружили Байтена.

Старый кузнец Коктаинша кричал:

- Уходи сам отсюда, проклятый! Зачем обидел девочку? Она мне глаза открыла в старости!

- Что ж, и уйду, - поднялся Байтен. - Школ теперь много. Не в эту, так в другую примут.

- Выгоним тебя и из другой. Иди проси у нашей учительницы прощения.

- Просить прощения? У девчонки? - Байтен повернулся и с оскорбленным видом направился к двери.

Подавленная и угнетенная, еле передвигая ноги, Ардак вошла во двор механического цеха: она надеялась встретить здесь Жанабыла.

Жанабыл был занят. Когда его смена, закончив работу, разошлась, он остался во дворе цеха. Вырыл две ямы, глубиной человеку по пояс, поставил два столба. Укрепил на них перекладину, через перекладину перекинул толстую веревку, привязал к ее концу болванку в два пуда, Потом подтащил к этому сооружению железную пластину в палец толщиною.

Жанабыл весь обливался потом, но усталости не чувствовал. Он увидел Ардак, только когда она подошла вплотную.

- Удачи в деле! - сказала Ардак. Голос у нее был вялый, лицо совсем больное.

Но Жанабыл ничего не заметил.

- Да будет так, - ответил он. - Вот посмотри на мое изобретение. Хочу облегчить труд молотобойцев.

В последнее время молотобойцы выполняли очень трудную работу: гнули из толстых железных пластин детали для ремонтируемых локомобилей. С утра и до вечера били они пудовыми молотами, наполняя цех непрерывным грохотом. Вот Жанабыл и решил смастерить для них станок. Механик Козлов и слесарь Лапшин были очень находчивы. И Жанабыл подражал им в этом.

Положив под перекладину пластину, он собирался попробовать свое изобретение. Ардак сразу увидела, что приспособление это - пустая, бесполезная затея.

- Ничего у тебя не выйдет, - сказала она. - Ты хочешь наносить удары при помощи рычага? Но хоть твоя болванка и тяжелее молота, удар получится слабее.

- Почему так думаешь?

- Так говорит закон физики. Ты будешь бить с близкого расстояния, почти без размаха. Поэтому и не будет сильного удара.

Жанабыл не послушался. Подтянул на веревку болванку и опустил ее. Железная пластина не только не погнулась, но на ней и следа от удара не осталось.

Жанабыл уныло опустился на землю.

- Лапшин прошлый раз говорил о механике, теперь ты - о физике. Научи меня этой твоей физике. Вижу, она большой мастер. Теперь после работы буду ходить учиться у тебя.

- Я больше преподавать не стану. Хочу поступить в цех чернорабочей, - мрачно проговорила Ардак.

Жанабыл с удивлением посмотрел на девушку. Только теперь он заметил, что она расстроена и печальна.

- Что это с тобой, почему нос повесила? Заболела или обидел кто?

- Я здорова.

- Ай-яй-яй! Нехорошая у тебя привычка - тянуть за душу. Почему не объяснить прямо?

- Байтен сказал, чтобы я ушла из школы. И я ушла.

- Ушла потому, что сказал Байтен! - возмущенно воскликнул Жанабыл. - Ну как можно слушать эту болотную птицу? Другие-то рабочие как к тебе относятся?

- Хорошо относятся. Но он при всех сказал: «Белоручка, уходи!» - как тут не уйти! Лучше встану на черную работу. Если испачкается лицо, грязь можно водой смыть, а если замарана честь, чем смоешь?

- Пошли! - решительно сказал Жанабыл. - Этому Байтену горячим железом так прижгут его болтливый язык, что замолчит наконец. Пошли! Скоро он почувствует себя так, будто заново на свет родился.

- Куда пошли?

- В партком, в шахтком, к твоим же ученикам.

- Нет, не зови, не пойду! - наотрез отказалась Ардак. - Я не хочу больше разговаривать с Байтеном. Ты лучше помоги мне найти подходящую работу в цехе. Станем работать вместе, научимся понимать язык машин. Будем заниматься вместе. Кто знает, может, станем изобретателями, конструкторами...

Жанабылу было приятно, что девушка хочет работать в цехе. Но все-таки он сказал с осуждением:

- Понапрасну горячишься. Учительницей ты больше пользы принесешь... Эх, вступила бы в комсомол, тогда все двери перед тобой еще шире откроются.

- Чтобы вступить в комсомол, сначала нужно показать себя на работе.

- Чего же лучше - учи людей!

Вышли наружу. Послышался сильный грохот. Озадаченно они посмотрели в небо. Но небосклон был ясен. Вдали показалась толпа. Мимо промчались ребятишки с засученными штанами. Гул все усиливался, приближался. Жанабыл и Ардак кинулись навстречу людям.

Всполошив своим грохотом население Караганды, тяжело двигались пять тракторов. Они поднимались на бугор, в сторону механического цеха. Шли цепочкой, один за другим. Каждый трактор тянул за собой прицеп. Иные прицепы были так велики, что оставляли колесный след шириною до полуметра, и такой длины, что между колесами свободно мог пройти целый караван. На одном из прицепов тяжко покоился красный котел, огромный, похожий на холм. Люди восклицали возбужденно:

- Пах-пах! Гремит, как гром!

- Чуешь, земля дрожит?

- Какой огромный!

- Скажи - настоящий великан. Один тащит целую гору.

- Чем называть трактором, лучше бы назвали горовозом!

Караганда впервые слышала гул тракторных моторов. Невиданные машины, огромный котел, длинные прицепы - все это производило на людей сильное впечатление. Теснясь и толкаясь, каждый хотел пробраться ближе, рассмотреть получше, пощупать собственными руками.

Жанабыл запоздал, но энергично протолкался вперед. Ноздри его короткого носа раздувались, глаза возбужденно горели. Размахивая руками, он не подпускал людей близко к прицепам.

- Сторонись! Не загораживай дорогу! Куда лезешь?

- Кто этот курносый?

- Что он думает, съедим мы эти машины?

- Курносый знает, что говорит! - кричал Жанабыл. - Отойдите дальше! Умереть, что ли, под колесами хотите? Тяни, тяни, товарищ кучер!

Вместе с другими шли Мейрам, Жуманияз и Щербаков, внимательно наблюдая за поведением людей. Взгляд Мейрама упал на Ардак. Девушка стояла в стороне, держа папку подмышкой, и смотрела как-то жалостно. Она ни разу не улыбнулась, ее глаза были грустны, Но вот она увидела Мейрама и Щербакова, пошла им навстречу.

- Ну как, дочурка, нравится тебе наше новое хозяйство? - спросил Щербаков.

- Нравится, Сергей Петрович. Такую чудесную силу мы еще не видели.

- Чудо - впереди. Это только начало чуда, - сказал Щербаков. - По-настоящему дело развернется, когда подтянем сюда железную дорогу. Каждые сорок минут будут прибывать и отправляться поезда. По одному этому можно представить себе будущую Караганду.

- Когда же придет первый поезд?

- Дорога уже прошла через Шокай. Пожалуй, к первому снегу придет к нам.

- Правительство уделяет нашей дороге особое внимание.

- А откуда эти машины?

- Их прислал нам в подарок товарищ Орджоникидзе. Очень нужны нам эти машины. Видишь паровой котел? После электричества пар - самая мощная сила.

- Пар, электричество, мотор - эти вещи требуют знаний, Сергей Петрович, - сказала Ардак. - Как будет управлять ими простой рабочий? Ведь он не знает ни химии, ни физики, ни математики. Я стояла здесь в сторонке и все думала об этом.

- Славно ты думаешь, дочка, славно! - обрадовался Сергей Петрович. - Чтобы вооружить людей знаниями, мы обучаем сейчас не только детей, но и взрослых. Помогай им, дочка, поскорее ликвидировать неграмотность!

- Да разве она еще не рассказала вам? Байтен прогнал ее из школы,— раздался голос Жанабыла.

Парень обливался потом и задыхался. Продвигаясь в ряду с рабочими, он пытливыми глазами смотрел на машины. Одно стремление владело им: все увидеть, все узнать, самому участвовать во всем. Не утерпев, он вмешался в разговор Сергея Петровича и Ардак.

Мейрам при словах Жанабыла нахмурил брови.

- Что ты сказал?

- Да разве она сама еще не рассказала вам? Байтен прогнал ее, обозвал белоручкой. Ардак собирается по ступить в наш цех чернорабочей.

- Это правда? - повернулся Мейрам к девушке.

- Правда, - ответила Ардак, опустив глаза.

Мейрам невольно загляделся на опечаленную девушку. Ему хотелось тихонько взять ее за подбородок и сказать: «Не надо грустить, не вешай головы». Но он постеснялся: по казахским обычаям, неправильно было бы показывать перед людьми свое чувство. Кроме того, он не мог забыть, как Ардак, прислонившись к телеге, стояла почти рядом с Махметом, беседовала с ним. «Зачем она встречается с этим пустым парнем? Почему терпит его в своем доме?» Но ревность вспыхнула на минуту и погасла, заглушенная жалостью к Ардак. Если даже она и виновата в чем, Мейрам готов был все простить и забыть.

И он проговорил с досадой, злясь на Байтена:

- Враг вредит скрыто, а неумный друг открыто! Вам нужно принять строгие меры, товарищ Жуманияз, ведь этот Байтен - член профсоюза!

- Он же, шайтан, из старых рабочих, - пробормотал Жуманияз.

Мейрам начал горячиться:

- Мы опираемся не на всех старых рабочих, а на передовых, на тех, которые способны повести за собой тысячи новичков. Разве все черное - уголь? Надо уметь отличать породу от угля. А вас, Ардак, мы очень просим: возвращайтесь в школу. Дать зрение тысячам важнее, чем выполнять работу одного человека в цехе. Я понимаю: Байтен обидел вас, крепко обидел. Только вы сильно ошибаетесь, если думаете, что слова Байтена - это слова рабочих. Настоящие рабочие совсем другими словами говорят о своих учителях.

- Я скажу то же самое, доченька, - добавил Щербаков. - Рабочих у нас все больше становится, а в учителях нужда огромная.

У Ардак посветлело лицо. Значит, людям нужен ее труд. Еле переводя дыхание - так сильно застучало сердце, - она произнесла чуть слышно:

— Хорошо. Спасибо вам. Я и сама теперь понимаю, что погорячилась. Жанабыл то же самое мне говорил.

Вместе с этими людьми, ставшими ей родными, близкими, Ардак возвращалась в поселок. Солнце уж садилось. Розовела вечерняя заря. В ее свете колонна тракторов приближалась к механическому цеху.

Глава девятнадцатая

К осени изменили свой облик не только окрестности Караганды, густо заселенные аулами, но и центр промысла постепенно менялся. Рыли котлованы под общественные здания, подвозили и складывали огромными штабелями строительные материалы. Не дожидаясь, когда железная дорога подойдет к Караганде, строители возили оборудование и кирпич со станции Шокай. Возили на подводах сезонники, возили на тракторах. Это обходилось дорого, но оставшиеся до наступления зимы погожие дни были еще дороже.

Больше всего Щербаков торопил с постройкой котельной. Паровой котел должен был вдохнуть в промысел новую жизнь. С помощью пара продуктивней заработают многочисленные камероны. Самое же главное - можно будет уголь подавать наверх не бадьями, подвешенными к конному барабану, а вагонетками. Могучие механизмы заставят вагонетки бегать взад и вперед по рельсам, проложенным по наклонному спуску в шахту.

Просторное кирпичное здание котельной было решено возводить рядом с маленькой надшахтной постройкой «Герберт». Фундамент был уже заложен, но стены еще не подведены под крышу - задерживали строительные материалы, доставка которых шла медленно.

Слесари механического цеха, не дожидаясь окончания постройки, уже втащили в помещение огромный красный котел, привезенный тракторами. Котел установили на прочном каменном фундаменте.

Во главе с Константином Лапшиным, бригада работала дружно, слаженно.

Тут же суетился и Бокай, никому не дававший покоя своими бесконечными расспросами. Вот он подбежал к Лапшину; тот, прислонившись к котлу, сосредоточенно рассматривал чертеж.

- А здесь что? - допытывался Бокай. Он сунул голову в топку котла.

- Здесь будет огонь. Видишь эти длинные трубы? По ним побежит огонь. Трубы пройдут сквозь воду. Вода на греется, закипит...

- Стало быть, как в самоваре?

- Примерно, так.

- Для чего нужно кипятить воду? Неужели рабочие так много выпьют чаю?

Вопрос рассмешил Лапшина, в улыбке сверкнули его белые ровные зубы.

- Нам нужен не кипяток, а пар. Пар приведет в движение машины.

- Как это приведет? Куда приведет?

- Э, брат, да тебе надо все объяснять. Хочешь, обучу тебя на кочегара? Тогда все поймешь и машины будут тебя слушаться.

Бокай от радости засуетился еще больше.

- Как не хотеть! Всей душой благодарю тебя... Приходи сегодня ко мне. Самым дорогим гостем и другом будешь. - От волнения Бокай позабыл, что землянка у него еще не готова и негде принять гостя.

- Нет, - сказал Лапшин, - сегодня я не приду. Приду, когда сделаю из тебя кочегара. Вот тогда и поблагодаришь.

- Э, до этого еще далеко...

- Не так уж далеко. Желание у тебя, видать, большое - выучишься месяца за два, за три.

Вошли Козлов и Щербаков. Управляющий шел неторопливо, заложив руки за спину, и внимательно осматривал здание. Пальцами он пощелкал по стенке котла.

- Сейчас успех всего дела зависит вот от этого самовара. Когда вы закончите его установку?

- Расскажи, Костя, как идет работа, - попросил Козлов. Лапшин пожаловался:

- Срок больно короткий. Да и людей ты, Борис Михайлович, дал в обрез. Большинство из них не знает производства…

- Учить надо поусердней, - слегка нахмурился Щербаков.

- Учим, только дело медленно продвигается: казахского языка не знаем.

- Пора бы овладевать помаленьку. Я вот уже около ста казахских слов знаю. Могу объясняться кое-как. А ведь вам легче научиться: вы каждый день с казахами плечо в плечо работаете.

- Трудно, Сергей Петрович, они сами норовят все больше по-русски говорить.

- Ну и что ж? Тем скорей научитесь понимать друг друга.

Около котла были свалены трубы, кран, разные детали. Бокай с любопытством рассматривал их, ощупывая каждый предмет, удивленно покачивая головой. Он принимал участие в перевозках со станции и теперь хотел понять назначение вещей.

- Посмотрите, как заинтересовался, - сказал Сергей Петрович, - забыл обо всем на свете! При такой любознательности люди быстро научатся.

- Все-таки потребуется немалое время, - отозвался Лапшин. - А пока суд да дело - дайте мне хоть одного слесаря.

Козлов удивленно поднял на него глаза.

- О чем ты говоришь, Костя? Будто сам не знаешь. Где я его тебе возьму? Антон Левченко поехал за частями парогенератора. Как только вернется, станет на сборку генератора. Иван Потапов - на монтаже камеронов. Если снять с кузнечного дела Коктаиншу, работа там остановится. Бондаренко ремонтирует вагонетки... Все люди при деле. Если все эти работы не закончим к пуску котла, то и котел без надобности будет простаивать.

Караганда все больше ощущала нужду в квалифицированных рабочих. Прибывало механическое оборудование, и дозарезу нужны были специалисты, способные управлять этой техникой.

В Караганде уже было открыто несколько вечерних школ фабрично-заводского ученичества, ускоренных курсов. Рабочие, особенно молодежь, учились охотно. Это уже сказывалось на деле: люди, недавно пришедшие из аулов, смелее начинали обращаться с техникой. И все же подготовка кадров шла медленно. Надвигалась угроза простоя непрерывно прибывавших механизмов. Дорог был каждый день.

Посасывая трубку, Сергей Петрович размышлял вслух:

- Антона, как только приедет, поставим в бригаду Лапшина. В первую очередь пустим паровой котел, а по том уже возьмемся за сборку парогенератора. Нельзя разбрасываться, иначе застопорим все дело. Машины будем вводить в строй по очереди.

Он прошел в угол помещения, где работал дед Иван Потапов со своими помощниками. Зажав в тиски болтик, он оттачивал его напильником и настолько увлекся работой, что ничего не замечал. Около него стоял новый камерон, почти уже собранный. Тут же возились над частями машин Жанабыл, Байтен и бойкая Балжан.

- Здравствуйте, дядя Иван.

Потапов поднял голову, посмотрел поверх очков, пробормотал что-то неразборчивое.

- Ну как, скоро будет готов камерон? - спросил Щербаков.

- Да вот за одним болтиком вся задержка! Будь токарный станок - минутная работа.

- Пустим паровой котел, заработает и токарный станок.

- А зачем задерживать станок из-за котла? Почему не использовать нефтяной движок?

- Ну-ка, посмотрим движок, - сказал Сергей Петрович.

У движка хлопотал Жанабыл. Он тщательно протер тряпкой, смоченной в керосине, тонкую медную трубку, продул ее и стал рассматривать на свету, любуясь ее блеском.

- Как дела, молодой инженер? - спросил Сергей Петрович.

- Не плохи дела, - отозвался Жанабыл и сунул трубку в складки своего пиджака, лежавшего подле.

- Зачем прячешь?

- Не от вас прячу, а от пыли.

На язык он был так же ловок, как и на работу. Ласково, словно жеребенка, погладил ладонью низкий, небольшой, блестевший черным лаком движок. Потом, покраснев от натуги, приподнял чугунную головку машины.

- Черт возьми ее, из свинца, что ли!

- Что, тяжело? - спросил Козлов.

- Да, потяжелее дяденьки Ивана, а каждое его слово весит пуд.

- Ухаживать за машиной ты любишь, - заметил Щербаков. - А управлять ею умеешь?

- Управлять еще не умею, - только устройство понял.

- Ну, объясни!

Дед Иван забеспокоился. Неотрывно глядя на своего ученика, весь превратившись в слух, он шевелил губами, пытаясь помочь ему.

Жанабыл, поглядывая на движок, говорил без запинки:

- Чугунную головку мы закрепляем вот здесь и снизу подогреваем примусом. В нагретую головку из медных трубочек гоним нефть. Тут образуется газ, газ будет давить на поршень, и он сдвинется...

- А в обратную сторону поршень пойдет?

- Конечно, пойдет! Он ведь с коленчатым валом соединен. На конец вала надевается то большое колесо. Оно и двинет поршень в обратную сторону. Понимаете? Поршень двигается туда-сюда - вот машина и заработала.

- Молодец! Настоящий ударник! - воскликнул дед Иван. Свернув толстую цыгарку из самосада, он протянул кисет Жанабылу: - На, закуривай!

Козлов пошутил:

- Они, видно, сдружились, вот у них дело и пошло.

- Посмотрим теперь на других, - сказал Сергей Петрович.

Жанабыл рассказывал:

- Это Байтен и Балжан, они чистят части паровой машины. Еще трое из нашей бригады работают в механическом цехе, готовят место для этого движка. Нас у дяденьки Ивана шесть казахов.

- У вас - шесть, у Лапшина - семь, у Левченко - пять, вон сколько набралось! - весело подсчитывал Щербаков. - Если эти восемнадцать освоят механизмы так же хорошо, как ты, кадры у нас быстро начнут расти.

- Еще быстрее бы росли, да вот Борис Михайлович, как пошабашим, сейчас же говорит: «Отдыхать идите!»

- А что мне делать с Жуманиязом? - оправдывался Козлов. - Этот другое кричит: нельзя, дескать, злоупотреблять сверхурочными работами! Кого тут слушать?

- Профсоюз тоже считает, что надо торопиться с подготовкой рабочих. Зачем же нас сдерживать? - спросил Жанабыл.

Сергей Петрович примирил их:

- Горячую лошадку нужно сдерживать, иначе выдохнется на середине пути. Правильно говорит Жуманияз: сверхурочные работы - только для особо спешных случаев.

В сопровождении Жанабыла подошла к Байтену и Балжан. Верный себе Байтен не утруждал себя: набросив на плечи шапан и поджав ноги, он рассеянно протирал тряпочкой подшипник, временами позевывая. Балжан работала расторопно. Платье у нее заправлено в шаровары, на голове - легкая косынка. Молодуха поддразнивала напарника:

- Вы слишком тепло оделись, вам трудно двигаться, потому и дремлете.

- Что ты! Или не знаешь - через толстую одежду жара меньше проникает.

- Эх, некому взять вас за бока! Должно быть, жена у вас смирная.

- А строптивая что может сделать?

- Покрепче прибрала бы к рукам ленивого муженька!

- Эй, келиншек {Келиншек – молодуха}, о каком ленивом муже ты говоришь?

- Ладно уж, пошевеливайтесь! Видите, идут к нам...

Байтен вынул пузырек с насваем, встряхнул его, стукнув о ладонь, положил в рот щепоть. Затем старательно вытер подшипник и принял горделивую позу. Но пришедшие остановились возле Балжан.

- Вот, Сергей Петрович, познакомьтесь, - говорил Жанабыл, - это наша шумливая Балжан.

- Где ты слышал, что я шумела? - накинулась на него Балжан.

- Оставь, я тебе не секретарь парткома. С меня спрос небольшой.

- Кто же ты такой, чтобы так говорить обо мне?

- Будто не знаешь! Будущий первый машинист в Караганде - Жанабыл.

- Смотри, как далеко пошел! Лучше подойди-ка сюда поближе, - сказала Балжан и указала на деталь машины. - Вот я спрашиваю Байтена: «Как называется эта часть?» А он отвечает: «Часть очень нужная». - «А эта?» - говорю. «Эта - тоже нужная». И больше ни чего не может сказать. А ну, ответь-ка мне, если ты машинист!

Жанабыл, освоив нефтяной движок, еще не знал устройства паровой машины, но самолюбие не позволило ему признаться в этом. Он ответил:

- Байтеке правильно говорит: все части нужны.

Балжан шутливо ударила его по щеке.

- А еще называет себя машинистом! Известно, что все части нужны, а ты скажи, для чего они нужны!

Жанабыл подставил ей другую щеку:

- Ударь еще раз! Теперь уже за Байтеке.

- Ладно, хватит с тебя.

Сергею Петровичу понравилась эта худощавая бойкая женщина с живыми темными глазами, затененными длинными ресницами. Он пришел на помощь Жанабылу:

- По-русски это называется золотник - сердце паровой машины.

- Вон как, и у машины бьется сердце?

- В каждом механизме есть свое сердце. Тот, кто изучит законы, по которым оно бьется, станет настоящим мастером.

Сергей Петрович повернулся к Козлову:

- Если Жанабыл будет первым машинистом из мужчин казахов, то Балжан должна стать первой среди женщин.

- Постараемся, - пообещал Борис Михайлович. - Стало быть, так: с установкой парогенератора несколько повременим, сначала наладим паровой котел. Я думаю, дед Иван прав. Не пустить ли нам движок, пока котел не готов?

- Предложение разумное, - отозвался Щербаков. - Движок пустит в ход не только станки - он зажжет лам почки Ильича. Наши люди в большинстве еще не видели электрического света. Вот так и будем налаживать одно дело за другим. Полагаю, пришло время для строительства литейного цеха: Не возить же нам без конца мелкие запасные части из Донбасса, Ленинграда и Москвы...

Послышался гул трактора и звонкий голос Левченко:

- Поворачивай сюда! Осторожней!

- Наш Антон приехал! - всколыхнулся Козлов.

Все выбежали во двор. Прицепы трех тракторов и несколько подвод доверху были нагружены станками, динамомашинами, частями парогенератора. Антона засыпали вопросами:

- Сурика для обмазки муфт не забыл?

- А асбестовую прокладку привез?

- Привез, привез! И не спрашивайте - вся станция забита оборудованием! - говорил Антон, прикрывая глаза и качая головой. - Не иначе - вся страна болеет о нас. База треста прямо ломится. Только успевай перевозить...

Сергей Петрович посмотрел, как разгружают механизмы и пошел к шахте номер один.

На вершине холма, неподалеку от шахты неподвижно стоял инженер Орлов. Как и всегда, он поднялся до восхода солнца и с утра ни на минуту не присел: объехал дальние шахты, обошел пешком весь промысел. Производство росло на его глазах, оно увлекло его, и он все меньше тяготился своим одиночеством.

Сергей Петрович опустился рядом с Орловым на густую траву.

- Садитесь, Андрей Андреевич, отдохнем немного. - Расстегнув ворот рубашки, он подставил грудь ветерку, достал из кармана трубку. - Много у нас забот... Вот я теперь раздумываю: поставили мы Осипова заведовать первой шахтой. Правда, в Донбассе он десятником работал. Но особой распорядительностью и смекалкой как будто не отличался. Медлителен, слишком уж спокоен, хотя дело знает. Получится ли из него хороший начальник шахты?

- И я об этом беспокоюсь, - раздумчиво проговорил Орлов.

- А с другой стороны, и такие работники, как Осипов, у нас наперечет. Придется рискнуть. Будем, конечно, держать его на глазу, помогать ему. Как вы считаете, не пора ли начинать проходку наклонного спуска в шахту? Монтаж подъемной машины идет к концу, вагонетки, рельсы есть... Не поручить ли Ермеку проходку уклона?

- Да больше, пожалуй, и некому... Только вы, Сергей Петрович, предупредите его: иногда он не слушает указаний инженера.

- У него в голове еще сидят старые представления об инженере. Я поговорю с ним.

С холма он оглядел окрестность, с наслаждением вдохнул остывший после дневной жары прохладный воздух.

- Уголька здесь много...

- И хороший уголь, - добавил Орлов. - Мало содержит серы и фосфора. А чем меньше в угле этих примесей, тем лучше идет выплавка чугуна, тем дешевле она обходится.

- Но в некоторых пластах здешнего угля довольно много золы.

- Да, зола есть. Но этот недостаток легко устранить. Карагандинский уголь хорошо поддается обогащению. Есть у него еще одно качество: выдерживает длительное хранение... Не могу бранить здешний уголь. И чем глубже залегают пласты, тем он лучше. Наша задача: как можно скорей добраться до этих пластов.

- Поставим на это дело лучших рабочих, - докончил Щербаков. - Я думаю, бригаду Ермека следует сделать ударной, на ее примере учить других.

- Как это сделать ударной? - Орлов имел довольно смутное представление об организации ударного труда.

- Отберем в бригаду самых опытных людей. Нечего греха таить, порою мы кайловщиков переводим на работу с лопатой. Тут часть и вашей вины.

- Признаю, - покорно согласился Орлов. Разговор затянулся. Щербаков взглянул на часы: время близилось к шести. Он поднялся.

Орлов посмотрел в сторону шахты, прикоснулся к плечу Сергея Петровича.

- Видите? Что это?

Возле шахты густо толпился народ. На полянке устанавливали большой стол. Женщина накрывала его красной материей.

- Разве вы не слышали? - удивился Щербаков. - Эх, Андрей Андреевич, слабовато вы вникаете в нашу общественную жизнь. Рабочие решили собраться на митинг, обсудить товарищеское письмо донбассовцам... моим родным донбассовцам! - с силой повторил он. - Пойдем послушаем...

Вокруг стола собралась вся Караганда: пришли жители окрестных аулов, шахтеры, рабочие механического цеха. Многие из них совсем недавно сбросили с себя чекмень и тымак {Тымак - меховая шапка}, которые носили у себя в ауле, и облачились в спецовку. Немало было и женщин в жаулаках {Жаулак - женский головной убор из белой материи}. Многолюдное собрание открывал Жуманияз. Улыбаясь узкими веселыми глазами и приглаживая щегольские черные усики, он ждал, когда стихнет шум. Но говор толпы не умолкал, Голос у Жуманияза был негромкий; когда Жуманияз попросил тишины, мало кто его услышал. Он несколько раз ударил ладонью по столу.

- Внимание, товарищи! Открываем наш митинг... Перед тем как изберем президиум, я вот о чем хотел сказать. Первое время нас здесь было мало, а дело мы начали огромное, дело государственное: взялись создать третью всесоюзную кочегарку. Не справились бы мы с этим делом, если бы не братская помощь великого русского народа и прежде всего донбассовцев. И впредь нам не обойтись без этой помощи. И вот наши старые шахтеры - товарищи Ермек Барантаев и Исхак Кемелов подали мысль написать письмо пролетариям Донбасса. В этом письме мы благодарим за поддержку и просим помощи в дальнейшем...

Когда президиум был избран, Жуманияз предоставил слово Исхаку. Старый шахтер вышел к столу. Он приподнялся на носках и, вытянув шею, искал кого-то в толпе.

- Где учительница, где Ардак? - обеспокоенно спросил он.

И когда Ардак откликнулась, шахтер позвал ее к столу.

- Становись здесь, рядом со мной... Вот, товарищи, мы с Ермеком обдумали все, что нужно нам сказать донбассовским шахтерам, и попросили учительницу записать эти слова. Говорить я не мастер. Прочти, дорогая, что записала. Пусть народ послушает.

Волнуясь, Ардак начала читать:

- «Пролетариату нашего родного старшего брата Донбасса. Дорогие друзья, товарищи! Благодаря заботам Коммунистической партии и правительства казахский народ, еще недавно кочевавший по степи, стал оседлым. Он приступил к созданию индустрии, к воспитанию национальных кадров промышленных рабочих. Он строит третью всесоюзную кочегарку. Но мы еще неопытны. Нам очень нужна ваша помощь. Спасибо вам за то, что вы сделали для нас, и просим помогать и дальше. Мы приглашаем ваших мастеров, шахтеров-ударников приехать к нам, передать опыт Донбасса, научить нас командовать новой техникой».

Как только Ардак кончила читать, со всех сторон раздались голоса:

- Яснее скажи: в первую очередь нам нужны забойщики, инженеры, техники!

- А разве машинисты, монтеры, токари не нужны?

- Говорят, что в Донбассе есть машина, которая рубит уголь. Нельзя ли прислать нам такую машину и научить работать на ней?

- И пусть еще один большой котел пришлют! - крикнул Бокай из задних рядов.

Исхак не переставал твердить:

- Пиши, учительница, пиши.

Карандаш Ардак так и летал по бумаге. К столу протискался Акым и попросил:

- Ардак-джан, напиши, пожалуйста, чтобы мне прислали эту машину, которая сама рубит уголь. Я на ней, как на коне, сумею ездить. Хватит кайлом махать.

Если бы записать все пожелания и просьбы, конца не было бы письму. Мейрам поднялся со своего места и внес предложение:

- Товарищи, всего не напишешь! Бумаги не хватит. Надо указать самое главное. А дополнить и переписать наше письмо поручим президиуму.

- Правильно сказано! - поддержал Исхак. - Так скорее закончим. Со своей стороны вот что предложу: пусть там президиум дополняет, а мы сейчас подпишем письмо.

Народ стал тесниться к столу.

Каких только подписей не ставили! Многие недавно научились грамоте и еще неумело держали перо. Старательно выводя свои каракули, они посматривали друг на друга, смущенно улыбаясь. Подошел Жумабай, подтягивая, по всегдашней привычке, овчинные штаны. Следом за ним шел бригадир, великан Хутжан. Расписываясь, Хутжан замарал бумагу угольной пылью.

- Ой! - испугалась Ардак. - Придется заново переписывать.

- Не трогай, пусть так и останется, - сказал Исхак. - Шахтеры не боятся угольной пыли.

Глава двадцатая

Всю ночь сыпал густой снег. Утром серые тучи разошлись, небо прояснилось, засияло неяркое зимнее солнце. Сколько перемен кругом! Аулов уже не видно. Люди вселились в землянки. Вырытые канавы, бугры над землянками - все укрыто белым одеялом снега. Солнечные лучи играли в снежных крупинках. И только дым, струившийся из печных труб и медленно тающий в спокойном воздухе, говорил о том, что здесь живут люди.

День разгорался. Донесся тонкий свисток маленького локомобиля. Это кончилась смена. Появились группы рабочих; одни возвращались из шахт, другие спешили туда. Арбакеши развозили по баракам воду, хозяева гнали скот на водопой. Движение в поселках все усиливалось.

Далеко на горизонте, в районе бывшего поселка Компанейского, медленно двигалась темная лента - первый поезд, которого так долго ждали в Караганде. Клубы дыма тянулись от паровоза вдоль вагонов. Вместе с первым эшелоном должна была прибыть в помощь Караганде еще одна партия рабочих из Донбасса.

Из землянок высыпали группы людей, они соединялись в длинные колонны, над ними поднялись красные знамена. Колонны двинулись к центру промысла.

В это время Мейрам и Жанабыл сидели у Ермека за утренним чаем. Старый шахтер достал свою ученическую тетрадку, стал показывать ее Мейраму. Жанабыл, глядя на него, вытащил из голенища сапога свою тетрадь.

- Подожди, не лезь, - сказал Ермек.

- Почему не лезь? Вы хотите скакать в одиночку и получить приз, - ответил Жанабыл.

Оба они учились русскому языку. Русскую грамоту знали плохо, но рвения проявляли много. Были уверены: только бы научиться читать и писать, а там дело пойдет быстрее.

- Как, уже самостоятельно начали писать? - удивился Мейрам. - Складно у вас получается, очень складно.

Жанабыл, вглядевшись в тетрадь Ермека, расхохотался.

- «Кайла едет»! Кайло разве телега? Надо писать - везут!

- Смотри, как хвалится! Конечно, живет по соседству с учительницей, вот и хвалится, - укорял Ермек.

- А вы с учителем в одном доме живете, - не остался в долгу Жанабыл.

- Ну, Мейраму некогда заниматься со мной. А вот тебе Ардак отдельные уроки дает, я уверен.

- Что-то не похоже, - усмехнулся Мейрам. - Еслибы так, Жанабыл не написал бы «шай кушайт».

Теперь хохотал Ермек. Хохотал так безудержно, что у него из рук выпала чашка. Он смеялся редко, но всегда раскатисто, от души.

Передохнув, он сказал:

- Щенок ты этакий, где это видано, чтобы человек ел чай?

- Вы делаете ошибки потому, что недавно взялись за русский язык, - успокоил друзей Мейрам. - Слышали, Ереке, Жанабыл хочет меня зачислить в учителя к вам? Хорошо, я согласен. Если Ардак будет помогать Жанабылу, я согласен помочь вам. Ты, Жанабыл, передай мой вызов Ардак.

- Ей и не надо передавать, она и так со мной отдельно от группы занимаемся. Дело теперь за вами.

Жанабыл заглядывал в этот дом часто. Несмотря па свою молодость, он позволял себе шутки с Ермеком, трунил над ним. Характером старый шахтер был тяжеленек, но стоило появиться Жанабылу, как лицо Ермека расплывалось в улыбке и он сам начинал искать повода для шуток. Мейрам часто принимал участие в их беседах. Еще одно обстоятельство роднило их. Жанабыл как-то невольно содействовал сближению Мейрама с Ардак. Между ними еще не произошло никаких объяснений, встречались они редко, а Жанабыл словно помогал им разговаривать на расстоянии: стоит Ардак сказать что-нибудь, на другой же день об этом узнает Мейрам.

Ания, жена Ермека, разливала чай. Говорила запросто:

- Послушайте меня, детки! Здесь посторонних нет, скажу прямо. О чем вы думаете? Или всю жизнь хотите прожить холостяками? Нам со стариком отрадно бы увидеть вас женатыми. И были бы вы, семейные, возле нас - как возле большой юрты. Правильно я говорю?

Ей не успели ответить - вошли Щербаков и Козлов.

- Мейрам Омарович, - сказал Щербаков, поздоровавшись с хозяевами, - народ уже собирается, идемте встречать гостей.

- Я мигом.

Мейрам прошел в свою комнатушку - переодеться. Щербаков с интересом приглядывался к обстановке в доме - он впервые был здесь. У стенки - изрядно обшарпанный черный сундук, на нем две подушки. На почетном месте разостлана подержанная узорчатая кошма. Посредине комнаты - низкий стол. Все. Передняя комната разделена дощатой перегородкой. Одна половина, служила кухней, в другой жил Мейрам. Сергей Петрович поискал глазами табуретку, не нашел. Сидеть по-казахски, на полу, он не умел. Признаться, не ждал он, что известный всей Караганде старый шахтер и секретарь партийной организации живут в такой обстановке.

- Как это можно? - сказал он Ермеку. – Почему вы ничего не скажете? Склад у нас не богат, но все-таки можно найти кое-что.

- Никогда я не занимался такими делами, - ответил Ермек и стал одеваться.

Жанабыл не удержался:

- Вот Мейрам не решается сказать решительное слово любимой девушке, а Ермек всегда ждет, что скажет жена. Эти люди думают, что все должно прийти само собой.

Впятером вышли на улицу. Колонны со знаменами собрались около треста. Люди шумели и волновались. Среди рабочих были и ветхие старики, и старухи, опирающиеся на палки, и маленькие дети, не отрывающие рук от подолов матерей. У всех на устах одни и те же слова:

- Железная дорога, поезд...

Было тут немало людей, которые никогда не видели города, даже не выезжали из своего аула. Росли и жили в бескрайней степи, вдалеке от торных дорог жизни, и только понаслышке знали об «от арбе» {От арба - огненная телега}. Теперь они увидят ее своими глазами. Эти несколько часов последнего ожидания казались им длиннее прожитых лет.

- Близко, что ли?

- Подходит!

- Отчего задерживаемся? - слышались голоса. Наконец колонны двинулись.

Еще четыре-пять километров отделяли их от поезда. Шел он медленно, очень медленно. Народ нестройно, шумливо двинулся вперед. Казалось, пушистый снег, покрывавший широкую степь, начал кипеть. Самые проворные ребята уже приближались к поезду. Теперь железнодорожники ясно могли разглядеть массу пестро одетых людей, врассыпную спускающихся с холма.

Строители дороги начали поторапливать друг друга:

- Идут встречать! Пошевеливайтесь!

Длинный состав тянули два паровоза. На передних открытых платформах лежали турбины величиной с шанрак {Шанрак - верхняя часть остова юрты}, толстые коленчатые валы и трубы такой величины, что в них свободно мог поместиться человек.

Строители дороги торопились. Одни подносили и укладывали на полотно шпалы. Другие подтаскивали рельсы. Четыре дюжих парня, разделившись на две пары, прикрепляли рельсы, забивая костыли в шпалы. А позади них медленно полз тяжелый поезд.

Громко выкрикивая приветствия и пожелания успеха, подошли первые группы карагандинских рабочих. Тотчас же они бросились помогать железнодорожникам. Работа пошла живей. Все быстрей ложились рельсы на шпалы, ускорял свой ход и поезд.

Позже других подошли старики, старухи, дети. Народ столпился у насыпи. Воздух оглашали возбужденные голоса.

- Пах-пах! Этот великан будет побольше трактора!

- Голос-то какой, оглушить может!

- А пар-то, как буран!

- Пышет, словно айдахар {Айдахар — сказочный дракон}.

- На нем сразу может откочевать целое племя.

Среди этих изумленных, восхищенных людей топтался и старый карагандинский кайловщик Спан. Взмахивая руками, он вспоминал недавнее прошлое Караганды:

- В старое время англичане строили железную дорогу между Спасским медеплавильным заводом и Карагандой. Расстояние не больше сорока километров, а возились три года. Рельсы были тоненькие, как шило, а ширина пути не больше языка. Однажды я из аула Папана везсено. Гляжу, от Спасска показался поезд. Дорога шла на подъем. Паровоз пыхтит, кряхтит, никак не может взять подъем. Вылезли из вагонов люди - давай толкать вагоны, посыпать рельсы песком... Еле вытащили...

Теперь от узкоколейной железной дороги между Спасским заводом и Карагандой остались только следы былой насыпи. Молодежь не могла помнить этой дороги, а те, кто в свое время видел ее, сейчас поражались гигантским ростом новой техники.

- Что и говорить! Тот паровозик - жеребенок против этого вороного скакуна!

- Он и с рельсов сходил часто.

- А вагоны были чуть побольше наших вагонеток.

В самой гуще народа стоял гул: одни начинали говорить, другие подхватывали. Был здесь и Алибек. Возле него - Жумабай. Ардак и Майпа, пришедшие вместе с ними, давно отошли, смешались с толпой.

Алибек глядел угрюмей, чем всегда. Щеки глубоко запали, маленькие глаза совсем ушли в глазницы, язык как бы присох к гортани. Казалось, искры радости и ликования, пробегавшие по толпе, обжигали его. Он стоял сгорбясь и нелюдимо смотрел себе под ноги, еле сдерживая клокотавшую внутри злобу.

Простодушный Жумабай не мог проникнуть в тайные мысли своего собеседника и продолжал восторгаться:

- Воля божья, с виду эти машины прямо-таки богатыри! Наверно, и сила у них огромная.

- Говорят, не всякий великан силен, - отрывисто ответил Алибек.

- Что вы! - горячился Жумабай. - Да разве в этаком теле может быть мало силы? Никак не поверю!

Алибек не стал спорить, отошел в сторону.

Длинный железнодорожный состав, который тянули два паровоза, остановился как раз против трибуны.

- Где? В каких вагонах наши гости?! – раздавались голоса в толпе народа, обступившей поезд.

- Должно быть, здесь! - крикнул Ермек. - Сюда, товарищи!

К концу состава было прицеплено несколько пассажирских вагонов. Люди хлынули к хвосту эшелона.

Первым показался на площадке вагона плечистый, широкогрудый человек среднего роста, с коротко подстриженными рыжеватыми усами.

- Коля! Овчаренко! - в один голос воскликнули Ермек и Сейткали, бросившись навстречу гостю.

Овчаренко легко спрыгнул с подножки вагона. Все трое принялись целоваться, засыпая друг друга вопросами: «Как доехали?» - «А как вы живете здесь?»

Николай Овчаренко - старый карагандинский шахтер. В тяжелые для Караганды годы он уехал в Донбасс и вот теперь возвратился. Ермек знакомил его с Щербаковым, Жуманиязом, Мейрамом.

- Что, беглец, не утерпел?! Вернулся? – шутил Ермек.

- Разве от старых друзей убежишь! - так же шутливо отвечал Овчаренко - Спасибо, что не забываете. Такое письмо прислали донбассовцам, что многим захотелось в Караганду. Уезжал я один, а вернулся вместе с двумястами шахтерами. А каких машин вам привезли!.. Вот знакомьтесь с новыми товарищами...

И Овчаренко стал называть приехавших. Яша Воронов, из Горловки, худощавый, синеглазый комсомолец, известный мастер отбойного молотка. Техник Осин, из Гришино, молодой, подвижной, светловолосый. Токарь Федор Ковалюк, из Сталино, высоченный, чуть сутуловатый, смуглолицый. И многих других называл Овчаренко. С ним приехали поистине золотые люди: техники, забойщики, слесари, токари, монтеры... Ох, как нужны они были Караганде! Щербаков смотрел на них и улыбался.

Овчаренко возбужденно говорил, поминутно трогая рыжеватые усы.

- Это только один из отрядов в помощь Караганде. Теперь сюда со всей страны народ устремится: из Москвы, из Ленинграда... Вот откроем вагоны, увидите, сколько вам добра привезли. Знаете, как в дороге относились к нам? На станциях, на разъездах железнодорожники писали мелом на наших вагонах: «Не задерживать. Эшелон для Караганды».

- Спасибо, друзья! Теперь зашумим! - громко говорил Щербаков, направляясь с гостями к трибуне.

По пути Мейрам сказал ему:

- Смотрите, вся Караганда собралась на митинг. Выступайте, люди ждут.

- Нет, - ответил Сергей Петрович, - гости приехали в ваш край, к вашим соотечественникам. Вам и выступать.

И когда Жуманияз открыл митинг, Мейрам вместе с Щербаковым, с представителями от гостей, с делегатами от области и республики поднялся на трибуну. Это был первый случай, когда Мейраму приходилось выступать перед таким многолюдным собранием. Вначале он несколько волновался, но потом голос его окреп.

- Товарищи! - громко говорил он. - Если в Октябре над этой веками спавшей степью занялась заря, то сейчас взошло солнце! Как назвать эту дорогу, протянувшуюся через всю казахскую степь? Только так: дорога социализма. Гудок паровоза, разнесшийся по широким просторам, призывает нас к великому труду, к освоению богатства Караганды. Будем дружно трудиться - оседлаем могучих тулпаров {Тулпар - сказочный крылатый конь} социалистической индустрии!..

Мейрам говорил о значении железной дороги в строительстве Большой Караганды, о значении Караганды для всей Советской страны. Он говорил о помощи, которую оказывает братский русский народ Казахстану.

Сергей Петрович подошел к Ардак, сказал ей шепотом, не скрывая своей радости:

- Слышишь, дочка, как говорит? Настоящий человек! Вот каких людей воспитывает советское государство!

- Да, хорошо говорит, - горячо согласилась Ардак.

Ей хотелось сказать и больше и сильней, но, боясь выдать свое чувство, она только вздохнула. Мейрам заканчивал свою речь:

- ...Остатки недобитых классовых врагов, которые еще прячутся кое-где по углам, пережитки капитализма в нашем сознании, недостаток культуры, неряшливость, расхлябанность в труде мешают нам двигаться вперед. Но эти препятствия не остановят нашего движения. Началось общее социалистическое наступление. Победоносная партия большевиков руководит этим наступлением. Лозунг нашего народа, нашей партии - высокая политическая сознательность и высокий производительный труд. Вот что поможет победить нам в борьбе. Кто проводит этот лозунг на деле, тот идет вслед за поездом социализма. Кто стоит в стороне - тот противник общенародного дела. Вперед, товарищи, к новой жизни, к счастью нашей свободной, цветущей родины!