ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Долгие годы безжизненно глядела в небо красная железная труба. А сегодня из нее струится дым. В новом здании котельной установлен котел, пылает топка. Зычный гудок каждый день оглашает степь, созывая шахтеров на работу.

Многое изменилось в Караганде. В центре промысла выросли новые дома. Воды родника Май-Кудука и реки Нуры, пройдя по трубам, заполнили огромные резервуары подле котельной. Водопроводные трубы, толщиной с добрую бочку, уложены в канавах, вырытых на субботниках. Промысел не испытывает теперь нужды в воде.

Ежедневно поезда доставляют в Караганду новое оборудование, строительные материалы, продовольствие, рабочих со всех концов страны.

Изменились и окрестности. Редкая сопка не разворочена. Время от времени воздух сотрясали взрывы динамита: столбом вздымалась земля, пыль, обломки скал. Копры шахт вытянулись ввысь и глядели величаво. В низине качали строить здание электростанции. Энергии скоро понадобится много: количество шахт непрерывно росло, они объединились в рудники. Все яснее вырисовывались контуры большого промышленного города.

Менялись и люди. Давно ли Бокай, только что приехавший из аула, с любопытством мало видевшего человека рассматривал паровой котел и расспрашивал, что к чему и для чего предназначено. А сейчас он управляет этим самым котлом.

Беспокойно поглядывает он на стрелку манометра. Эта стрелка показывает степень скрытой в котле силы пара, неумолчно шипящего, грозного, как сильная буря. Вот стрелка пошла на снижение. Бокай опустил на глаза синие очки, быстро подошел к котлу, открыл топку. Не обращая внимания на жар и гудение пламени, принялся кидать в топку уголь. Топка словно задохнулась, наполнилась желтовато-темным дымом. Бокай просунул в горловину кочергу и принялся переворачивать уголь, открывая доступ воздуху. Обильный пот покрыл тело кочегара, но он не чувствовал усталости. Только когда стрелка начала подниматься, он дал себе отдых. Сел, тяжело дыша, довольный собою.

- Получила, беспокойная? Прыгаешь, словно коза в летнюю жару!

Постепенно поднимаясь вверх, стрелка миновала цифру двенадцать.

- Ишь ты! - воскликнул Бокай.

На этот раз он действовал энергичней. Подбежал к котлу, потянул за рычаг. Кочегарка сразу наполнилась паром. Бокай не отрывал глаз от стрелки. Если стрелка опустится слишком низко, значит давление пара упало - тогда остановятся машины; поднимется выше нормы - может взорваться котел.

- Жайбасар, эй Жайбасар! {Жайбасар — буквально: медлительный. Прозвище, которым жена когда-то наделяла Бокая} - послышался голос его жены.

Вместе с женой в котельную вошел мужчина. Бокай вынырнул из густых волн пара, присмотрелся и радостно кинулся к мужчине.

- Уж не Жамантык ли это? Все ли в ауле живы-здоровы? Откуда ты?

- Напрямик из аула. Вот уж третий день разыскиваю тебя.

- Здесь не легко найти человека. Много нас.

- Да будет счастливо твое место! Очень завидная у тебя должность. Видать, все производство держишь в руках?

- Ничего, не плохая должность. На производстве тем хорошо, что не замечаешь, как бежит время. Бывало, ходишь за скотом, ждешь не дождешься, когда солнце сядет.

- А мне вот тяжеленько, - пожаловался Жамантык и начал свой рассказ.

Лицо у него унылое, плечи опущены. По всему видно - немало испытал человек.

- Шесть дней добирался до Караганды... Встретил здесь одного сородича. И вот уже три дня как живем у него. Верблюд мой не может пролезть во двор – калитка узка, - вот и стоит под открытым небом, на мерзлом снегу. Хорошо, что жена и дети в землянке. Без карточки не дают хлеба. В кармане пусто. На работу не принимают. Вот и пришел к тебе.

- А какую работу ты просил?

- Хотел бы кочегаром.

- Да, да, - вспомнил Бокай, - ты ведь три года на паровой мельнице у Андреева работал.

- Три года и два месяца, - поправил Жамантык.

- Так почему тебя к нам кочегаром не принимают?

- Был у вашего начальника кадров. Требует, чтобы я принес справку о том, что работал кочегаром. А где я ее возьму? У кулака Андреева, что ли, просить? Так ведь его раскулачили и выслали. Вот ваш начальник и посылает меня чернорабочим. А я в механический цех прошусь. Как тут быть? Не поможешь ли, друг?

Бокай молчал, опустив голову.

Его задорная молодая жена не утерпела, быстро заговорила:

- Чего губы распустил? Уж не такое случилось несчастье, чтобы небо показалось в ладонь, а земля - не больше потника. Сходи к Щербакову. Пусть поставит на работу. В Караганде всем хватит места.

- Нарыв не вскроешь, если нет ножа, - ответил Бокай, не поднимая опущенной головы. - Что тут сделаешь, если нет справки?

- Будь справка, он и без тебя устроился бы. Наш Жамантык - не бай, не лодырь. Мы же знаем его. Порубись за него. Ты ударник, тебе поверят.

- Уж не знаю, к кому и пойти, - все еще колебался Бокай. - Щербаков в отъезде. Прочее начальство очень занято, не хотелось бы их утруждать.

- Ой, стыд какой! Неужели стесняешься пойти в горком? Что нам каждый день говорят? Нам говорят: не стесняйтесь, приходите за любой нуждой.

- Ладно, схожу, попробую, - наконец согласился Бокай и поднял голову.

С большим трудом пересиливал он себя, изменяя давнишнему своему правилу: не навязываться с просьбами к начальству, И теперь посчитал необходимым предупредить:

- Выходит, Жамантык, я как бы поручаюсь за тебя. Правда, до сих пор ничего плохого за тобой не водилось. Но здесь людей ценят по труду. Ты уж не осрами меня! Честно трудись, не жалей силы. Если потом мне скажут: «Этот твой друг оказался неподходящим человеком», - что мне тогда делать? Ты без ножа зарежешь меня. Больше я тебе ничего не скажу.

Жамантык клялся и благодарил.

- Не хуже других стану работать. Только помоги. Вовек не забуду твою доброту.

Из соседнего помещения, где работал нефтяной движок, вышел Жанабыл, вытирая паклей руки, залитые мазутом: он был машинистом при движке. Его, как и Бокая, обучил новому делу Константин Лапшин.

- Э, Боке, - весело балагурил Жанабыл, - моя машина казалась мне интересной, пока я не знал ее. А сейчас она что-то мне наскучила.

Бокай неодобрительно покачал головой.

- Зря так говоришь. Если взялся за дело, то держись его крепко. А начнешь бросаться от одного к другому, ничего путного из тебя не выйдет.

- А что путного в том, чтобы весь век крутиться вокруг одной и той же крохотной машины?

- Ты что, сразу хочешь на десяти машинах работать? Смотри, не зазнавайся, дружок. Обучили тебя, доверили машину. Как же это - взять да уйти? Разве это дело?

- Нет, Боке, верблюжьим шагом далеко не уйдешь! - засмеялся Жанабыл, обнажив свои красивые, мелкие, как у ягненка, зубы. - Так не годится, Боке! Вон Байтен восемнадцать лет работал, а настоящей специальности не получил. Я за один месяц обучу Майпу, поставлю ее на свое место, а сам буду учиться токарному делу. Замечательное дело! Токарь железо в узел завязывает!

- А какая у них оплата?

- Ученикам платят немного. А у токарей оплата сдельная. Если постараешься, получишь не меньше инженера. Да разве только в заработке дело?

- Это правильно, - согласился Бокай. - Я тоже не слишком гонюсь за деньгами. Продукты и промтовары получаю наравне с подземными рабочими. Зарплаты на семью хватает. Нужно меру знать...

Разговаривая, Бокай не отрывал глаз от стрелки.

Часы показывали пять. Как ножом отрезав последнее слово, Бокай дернул за рычаг. Заревел оглушительные гудок, будто земля под ногами задрожала. Жамантык присел на корточки, зажал ладонями уши. А женщина, стоя подле него, хохотала.

Вошел парень высокого роста, сменщик Бокая.

- Митрий! — крикнул Бокай, спускаясь по лесенке.— Принимай, все в порядке.

- А как насос?

- Исправно работает. Лапшин сам наладил.


Сдав дежурство, Бокай, как был в спецодежде, отправился в горком партии. Жамантык пошел с ним.

Горком партии помещался в верхнем этаже недавно построенного двухэтажного стандартного дома. В нижнем этаже - трест. По мере роста нового города, по мере притока населения увеличивался и объем работы общественных и партийных организаций. Вместо прежнего парткома в Караганде недавно был организован горком. Перед двухэтажным зданием всегда стояли подводы, толпились люди. Одни входили в этот дом с озабоченным видом, а выходили повеселевшие; другие, наоборот, войдя уверенно, выходили, нахмурив брови. Раньше чаще всего здесь можно было встретить людей из аулов - в треухах, шапанах, теперь преобладали рабочие в ушанках и спецовках, служащие. В приемной секретаря горкома людно Двери кабинета закрыты. Изредка звонил колокольчик. Высокая женщина средних лет входила по звонку в кабинет и вскоре возвращалась с бумагами в руках.

Бокай был здесь впервые. Эта большая комната, где так строго соблюдался порядок, навела его на грустные размышления. Выходит, Мейрам доступен для разговора только на производстве, а здесь к нему не так-то легко пробраться. «Сплоховал я», - подумал Бокай.

- Голубушка моя, - неуверенно обратился он к женщине, - скажи, пожалуйста, Мейраму, что пришел я, Бокай.

- Придется подождать. Товарищ Мейрам проводит совещание с секретарями первичных партийных организаций.

- И долго ждать?

- Трудно сказать, - ответила женщина и снова ушла в кабинет.

Постепенно люди начали расходиться - должно быть, они тоже явились сюда без вызова и устали ждать. Но Бокай и Жамантык остались. Дверь в кабинет была неплотно прикрыта, и Бокай заглянул в щель. В кабинете собралось много народу: стулья, расставленные рядами, все заняты. Мейрам сидел за столом.

Стоя возле него, Ермек говорил:

- Новая группа донбассовских товарищей показывает пример в работе. Шахтер Воронов на шахте номер один систематически выполняет норму выработки на сто пятьдесят - двести процентов. Токарь механического цеха Ковалюк, тоже коммунист, показывает исключительные образцы мастерства. Первичная партийная организация нашей шахты борется за внедрение в производство опыта передовиков-донбассовцев. И уже налицо результаты, товарищи. Мой ученик, молодой шахтер Акым, решил вступить в социалистическое соревнование с Вороновым...

Бокай боялся пропустить хоть слово. Сам того не замечая, он все больше просовывал голову в дверь. Теперь в кабинете каждый мог увидеть его горящие любознательностью глаза, его остроконечную бородку. Но люди были заняты и не оглядывались на дверь. Когда встал и заговорил Лапшин, Бокай вдруг спохватился, осторожно подался назад: он все еще робел перед своим учителем, посвятившим его в тайны парового котла.

- Партийные организации, в том числе и у нас, в механической мастерской, - говорил Лапшин, - считают обучение молодых рабочих своим кровным делом. Это не менее важная задача, чем выполнение текущих производственных заданий У нас управлять механизмами научились не только молодые рабочие, вроде Жанабыла и Балжан, окончивших производственные курсы, но успешно овладевают квалификацией и пожилые люди, к примеру возьмем Бокая...

Тут Бокай поплотнее прикрыл дверь и тихонько отошел в сторону. На его раскрасневшемся лице расплылась улыбка.

- О чем они там говорят? - спросил Жамантык.

- О производстве говорят, о рабочих... - Бокаю не хотелось рассказывать о том, что он слышал, и все-таки он не мог сдержать охватившей его радости. - Обо мне говорят... дескать, я кочегаром стал, ударником. На каждом собрании обо мне поминают. Вот как! Это меня донбассовские рабочие обучили...

- Эх, Бокай, вот ты и попросил бы их принять меня! Согласятся?

- А чего же не согласиться! Они никому не отказывают. Такое уж у нас правило. Сам Сергей Петрович заботится о нас. А с Козловым и Костей Лапшиным мы друзья, словно родные стали. Они и против царя боролись и против Колчака. В семнадцатом году они Ленина видели. Вот какие это люди!

- Промысел в ход пустили тоже они?

- Конечно! Сначала приехал Щербаков, с ним еще двадцать человек. А потом народ начал прибывать. Вот недавно из Донбасса еще двести мастеров приехали. А с ними – Ковалюк. Он в механическом работает. Редкостный токарь! Работа так и горит у него в руках. Вот у этого Ковалюка Жанабыл и хочет учиться токарному делу...

Дверь кабинета внезапно открылась. Быстрыми шагами стали выходить люди.

Лапшин заметил Бокая.

- Ты зачем здесь?

- Вот пришел повидать Мейрама. Привел с собой товарища. Никак не может устроиться па работу.

- К Рымбеку надо идти, в отдел кадров.

- Не принял его Рымбек на работу.

- Почему не принял? Надо сказать об этом Щербакову.

- Говорят, в отъезде Щербаков. А Жамантыку уж невмоготу ждать. Вот мы и пришли в горком.

- И правильно сделали, что пришли, - одобрил Лапшин.

Бокай шагнул в кабинет, потянул за собою Жамантыка. «С чего начать?» От растерянности он остановился у двери.

Мейрам сам помог им выйти из трудного положения:

- Входите, входите смелее! Садитесь.

- Дорогой товарищ Мейрам! - торопливо начал Бокай. - Это мой одноаулец Жамантык. Бедняк. Сын бедняка. А его прадеда известный бай Калтай привез в наш аул, как раба, в приданое за женой. Приехал он с Калтаем, сидя на шанраке юрты, а юрта была навьючена на верблюда...

- Вы слишком длинно рассказываете, Боке, - остановил Мейрам. - Что нужно этому человеку?

- Он приехал сюда работать. Хочет поступить в механический цех. И вот не принимают его. Говорят, справку давай, что работал у кулака Андреева на мельнице. А где он такую справку возьмет? Бедствует Жамантык. Вот уже три дня с женой и детьми мыкается по добрым людям. Помоги ему пристроиться. Ради этого дела мы и пришли к тебе.

Мейрам внимательно посмотрел на Жамантыка: видать, человек скромный, исполнительный.

- Разве аульный совет не мог вам выдать справку, что работали на мельнице?

Жамантык в замешательстве почесал затылок.

- Об этом я, признаться, не подумал. Тут опять вмешался Бокай.

- Он машину знает... Ручаюсь за него. Прадед Жамантыка был...

- Верю, - остановил Мейрам поток его слов, видя, что Бокай опять повел речь о родословной своего земляка. - Если уж вы ручаетесь за него, то и возьмите под свое наблюдение; помогите, если что не сумеет сделать. Это ваша обязанность, вы ударник.

- Я от Жамантыка не спрячу того, чему меня самого здесь научили, - горячо уверял Бокай.

- Значит, договорились. Утром отведите Жамантыка к Козлову. Механик должен оформить его на работу, мое дело - посоветовать... Ну, как здоровье вашей жены и малютки? Никак не удается зайти к вам, некогда.

- Хорошо, дорогой, хорошо. Здоровы, сыты, одеты...

После этого разговора Бокай словно до небес вырос. Из кабинета он вышел, не чувствуя ног под собой, и все расхваливал Жамантыку порядки на производстве.

А Мейрама разговор заставил задуматься, Спустя несколько минут он вызвал к себе по телефону начальника отдела кадров треста Рымбека.

Вошел подтянутый, плотный, среднего роста мужчина. В его веселых черных глазах мелькало что-то беспокойное. При каждой встрече он вызывал у Мейрама безотчетно неприятное чувство. Мейрам и сам не мог бы объяснить причину своей неприязни к этому человеку.

Перед тем как попасть в трест, Рымбек перебывал на многих ответственных должностях, работая преимущественно в больших городах, но нигде подолгу не засиживался. И вот перебрался в Караганду. В документе, хранящемся в его личном деле, значилось, что он потомственный рабочий и перед революцией работал на Спасском медеплавильном заводе.

Сохраняя обычный непринужденный вид, Рымбек, едва переступив порог, заговорил:

- Когда вызывают партийные руководители, у меня сильнее начинает стучать сердце. Ну, приказывайте, товарищ начальник, слушаю.

- Я хотел бы знать, - проговорил Мейрам, не глядя Рымбеку в лицо, - откуда у нас появились безработные, в то время как в городе не хватает рабочих? Вчера на улице встретил троих, сегодня ко мне приходил еще один. В чем дело?

- Бывает, люди приезжают без надлежаще оформленных документов. А принимать без документов, сами знаете, нельзя.

- Слушайте, - проговорил Мейрам, испытующе глядя на Рымбека, - вот сегодня у вас был товарищ Жамантык, он знает машину, у него есть поручители. А вы посылаете его чернорабочим. Как это понять?

- Чернорабочих тоже не хватает.

- Это верно, людей у нас всюду недостаточно. Тем более каждого человека надо использовать по его профессии. Бывает, что люди просятся в шахту, вы направляете их на конный двор. В чем, говорю, дело?

- Очень просто. Многие любят жаловаться из-за пустяков.

- Если людей не обидишь, и жалоб не будет.

- А как быть? Принимать всех без разбору? — спросил Рымбек.

- Вы не искажайте мои слова, - строго заметил Мейрам. Его пристальный взгляд заставил Рымбека насторожиться. - Само собой разумеется, нужно принимать с разбором, но и бюрократизм разводить нельзя. Найти неполадки в документе легко, труднее проверить документ, исправить его недочеты через местные органы власти. Я подозреваю, что отдел кадров совсем не занимается этим делом.

- Если бы мы взялись за проверку документов, нам пришлось бы только этим и заниматься.

- Но не все же приезжают без исправных документов. Теперь порядка стало больше. Если же встречаются отдельные случаи, надо помочь людям, не заставлять их скитаться без крова и работы. Наиболее надежный документ - это сам человек. Нужно научиться распознавать людей. А то иногда чистенькими документами прикрываются и грязные люди...

У Рымбека забегали глаза, задрожали ноздри. Как ни старался он владеть собою, он чувствовал, что выдает свое беспокойство, - слова Мейрама вонзались в него, словно стрелы. Отбивать удары и открыто отвечать на них рискованно, можно напороться на более опасные острия. Обходный маневр казался выгодней открытой борьбы, и Рымбек, взяв себя в руки, принялся высказывать обиду:

- Хорошо ли, плохо ли, но я ряд лет старательно и добросовестно выполнял партийные поручения. Ни сил, ни труда не жалел. Конечно, и у меня есть недостатки. Вы, дорогой, выискиваете эти недостатки и хотите сказать, что я ничего не знаю, или хуже; что мне нельзя доверять. В таком случае, зачем мне поручили эту должность? Если вы поставили передо мной чашу с едой, а сами следите, чтобы я не ел, разве я осмелюсь взять ложку?

- И хорошее к плохое в прошлом измеряется меркой нынешнего дня, - сказал Мейрам, чуть нахмурив брови. - Сейчас я говорю о вашей теперешней работе. Если казах, никогда не выезжавший из аула, приехал к нам в город и растерялся, мы обязаны указать ему дорогу. А вы, как мне кажется, смотрите на таких людей с усмешкой или безучастно... Перейдем к делу. Я посоветовал приехавшему на работу Жамантыку зайти завтра к Козлову.

- Будет хорошо, если вы проследите, чтобы его оформили.

Мейрам говорил строго, в его лице не было сейчас обычной приветливости. Рымбек понял, что обострять разговор опасно. Он вяло улыбнулся, сказал:

- Хорошо, будет сделано. У меня правило: не топтаться на месте, а теперь вы меня еще пуще расшевелили.

Рымбек всегда ходил быстро, на этот раз он бегом спустился по лестнице в нижний этаж и влетел в кабинет Жаппара Султанова.

Заложив руки за спину, Жаппар задумчиво ходил по комнате. Это был человек среднего роста, лет сорока на вид, лицо скуластое, губы толстые, под самыми ноздрями чернеют узкие усики. Характером он отличался замкнутым, в разговоры вступал неохотно и тем более избегал откровенных бесед. В прошлом Жаппар занимал в Алма-Ате крупный пост. Он был снят за прокулацкие извращения при проведении коллективизации. Сейчас Жаппар работал заместителем управляющего трестом по снабжению. С Рымбеком они были старые приятели. Султанов сразу увидел тревожное состояние своего друга и, окинув его взглядом, спокойно спросил:

- Что случилось?

- Кажется, подошли еще более трудные времена, - пожаловался Рымбек. - Похоже на то, что этот парень, развалившийся в горкомовском кресле, считает слишком высоким для нас даже то скромное положение, которое мы сейчас занимаем. Сейчас вызывал меня. Ругал. За то, что некий Жамантык не устроился на работу. Если чуть промахнешься, этот парень не пощадит. Как нам держаться?

- Да-а, - многозначительно протянул Жаппар. Прищурив глаза, он уставился в окно. Поразмыслив, начал, как всегда, медленно, издалека:

- Достояние казахов исстари заключалось в земле, в скоте. А сейчас настало такое время, когда и скот и землю забирают в свои руки колхозы. Что остается на долю тех, кто раньше управлял всей степью? Только пустыни и каменистые горы... В нашей степи возникают совхозы, города, заводы. Все прежнее рушится. Что остается от былого национального обихода? Даже шапку-треух перестают носить. Мы предчувствовали наступление этих перемен и принимали меры, чтобы противодействовать им. Но масса отшатнулась от нас, изгнала из аулов почтенных людей, на которых все держалось. Пусть же эти пастухи и батраки испытают все, к чему их приведет теперешняя жизнь... Как нам держаться, спрашиваешь ты? Перегибай! Если скажут: сними волосы - сними и голову. Загони этот сброд в пустыню! Не давай ему ни капли воды, а когда увидишь, что он умирает, пройди мимо и скажи: «Это тебе заслуженная кара». Пусть глаза его облепят мухи...


Так, злобствуя, говорил Жаппар. Ярость его была яростью озлобленного кулака. Что касается Рымбека, таких людей называют в народе курицей того хозяина, у которого поспело просо. В прошлом он угодничал перед владельцами Спасского медеплавильного завода. В первые годы советской власти Рымбек умело скрыл свое прошлое и поступил на работу, но больше занимался хищениями, чем работал. За открывшиеся злоупотребления его снизили в должности. Он примкнул к людям, подобным Жаппару. Сближала их общая ненависть к советской власти и страх. Больше всего на свете Рымбек боялся, как бы не открылось его прошлое.

Выслушав Жаппара, Рымбек спросил:

- Значит, мы должны делать ставку на перегибы?

- Да, на перегибы! - подтвердил Жаппар. - Когда мы открыто пошли направо, нас разоблачили. Теперь надо прикрываться левыми лозунгами: только вперед! А на самом деле пусть все летит к черту! Если с тебя потребуют тысячу рабочих - скажи, что будут две тысячи, потребуют тысячу тонн угля - обещай две тысячи тонн. Но это не все. Перегрузить спину и сломать хребет - один метод. А вот второй - тормозить там, где это возможно... Саботаж, разрушение - все, вплоть до террора! Мы старались доказать, что карагандинские угли плохие, не коксующиеся, добывать их нет расчета. Но Майкову и его дружкам удалось доказать обратное. Значит, надо срывать добычу, разваливать производство-Пятилетка приковала внимание всего мира. Ее нужно сорвать. Настало время для мобилизации всех наших сил, Если сейчас не добьемся своего, вряд ли впереди еще раз представится такая возможность.

- Кто же наш организатор? Кто нами руководит? - нетерпеливо спросил Рымбек.

Ответ последовал не сразу. Жаппар молчал. По его лицу было видно, что он колеблется. Он распустил свои толстые губы, морщины на лбу прорезались глубже. Наконец, шумно вздохнув, Жаппар заговорит:

- Всего сказать я не могу, да это и не нужно. Помни: надо держаться очень осторожно не только на собраниях, но и в уединенной комнате. Народ относится к нам враждебно. Время, когда мы пытались собрать вокруг себя массы, кануло в вечность. Это нам не удалось. Канули и те времена, когда без опаски можно было говорить друг другу, сколько у нас людей, кто эти люди... Теперь – не так... Ты знай только меня, а тебя должен знать тоже один только человек. Я могу знать самое большее двух-трех.

- Понятно, - сказал Рымбек. - Выходит, каждому из нас необходимо найти по одному надежному человеку... Я нашел такого. Он уже действует.

- Кто это?

- Некто Алибек. Из крупных баев. Неоднократно получал награды от царя.

- Разве он здесь?

- Здесь. Работает на шахте. Между прочим, у него красивая дочка. Говорят, Мейрам собирается жениться на ней.

Жаппар несколько раз затянулся папироской и только после этого ответил:

- Да, знаю Алибека. Ему не за что любить советскую власть. Используй его. Постарайся оторвать его дочь от Мейрама. Способов для этого много. Например, распускать сплетни, вызвать между ними чувство ревности.

- А не подойдет ли нам Орлов? - перебил Рымбек. Жаппар отрицательно покачал головой.

- С ним подожди. Он уже обжегся один раз.

Рымбек сразу изменился в лице.

- Ты что? - насторожился Жаппар.

- Алибек был у Орлова, говорил с ним... Пока не получилось ничего путного. Если Орлов выдаст...

Их прервал телефонный звонок. Жаппар взял трубку.

- Сейчас, - сказал он и поднялся с места. - Приехал Щербаков. Вызывает нас обоих.

- Что ты думаешь о нем?

- О, это опасный человек. К тому же у него с Мейрамом дружба завязалась.

Глава вторая

Сергей Петрович, навалившись на стол грудью, смотрел прямо перед собой. На стене висели две карты. Одна из них изображала наземную Караганду, другая — подземную, залежи угля, шахты. Над картами висела диаграмма выполнения плана добычи угля. Зигзагообразная красная линия, бравшая начало в нижнем углу большого листа бумаги, поднималась по диагонали кверху.

- Растем, вверх поднимаемся, а трудности тянут книзу! - сказал Щербаков вслух и шумно втянул ноздрями воздух. В этом вздохе было все - и удовлетворение и озабоченность. Он достал трубку, задумчиво постучал ею о край стола.

В этом состоянии и застали его Жаппар и Рымбек. Сергей Петрович указал им рукой на карты и диаграмму:

— Видали? Тут есть на что посмотреть...

Пока те рассматривали карты, Щербаков, засунув руки в карманы широких брюк, ходил взад и вперед по комнате и делился своими мыслями:

- Нужду в жилище, в воде мы преодолеваем. Людей прибывает достаточно. Караганда связана со страной железной дорогой. Шахты начали давать уголь промышленности. Но это лишь первые шаги. Только первые... На пути к созданию Большой Караганды нас ждут огромные трудности. Мы должны получать в год столько угля, сколько добыли здесь в течение пятидесяти-шестидесяти лет капиталисты. Представляете объем наших работ?

- Как бы велик ни казался вам план добычи угля, я наперёд скажу - он недостаточен, - сейчас же подхватил Жаппар. - Я не говорю о старом Донбассе – там дело понятное. Но почему мы планируем добычу ниже Кузбасса?

Сергей Петрович возразил:

- Не забегайте вперед. Конечно, как бы ни был велик наш план, он ниже потребностей страны. Потребности у нас такие, что мы и через пятнадцать и через двадцать лет будем говорить: мало. Но нужно считаться и с реальными возможностями. Кузбасс молод, но все-таки он старший брат Караганды. Он - вторая кочегарка. Кузбасс не только гигант угля, но и богатырь черной металлургии на востоке страны, тесно связанный с Уралом...

В разговор, стараясь поддержать Жаппара, вмешался Рымбек:

- У нас здесь тоже не только уголь. А соседние с нами Балхаш и Джезказган? И разве мы тоже не связаны с Уралом?

- Знаю, хорошо знаю, - перебил его Сергей Петрович. - Все это учтено... Говорю вам - не забегайте вперед. Большевики - люди реальных планов. Оставим этот спор. Я вас вызвал по другому вопросу.

Жаппар и Рымбек ждали, что скажет управляющий. Он начал неторопливо:

- Речь идет о том, какими путями мы будем выполнять утвержденные планы. Это верно, рабочие прибывают к нам без перебоев. Но одно дело - принять людей на производство, другое - обучить их, дать им квалификацию. Вопрос этот для нас не новый и все же до сих пор до конца не решенный. Здесь мы тоже должны иметь всесторонне разработанный план, рассчитанный не на один день, - план систематической подготовки кадров. То, что мы делаем сейчас, это лишь наметки плана, а нужно разработать вопрос детально. С сегодняшнего же дня вы, Рымбек Кедырбаевич, приступите к составлению этого плана.

- Через пять дней будет готов, - сказал Рымбек.

- Мы готовим кадры в учебных комбинатах, при помощи фабрично-заводского ученичества, путем прикрепления новичков к старым рабочим. Все это хорошие, испытанные методы. Но пользовались мы ими как-то вяловато. Считаю, что отдел кадров должен по-настоящему развернуть это дело. Следить за обучением, проверять.

- Хорошо, - с готовностью соглашался Рымбек и записывал в блокноте. Записывая, он часто вскидывал глаза на Щербакова, ловил каждое его слово. Поистине, этот человек был артистом своего дела. Выслушав Щербакова, он с озабоченным видом предложил: - А если мы сделаем обучение на вечерних курсах обязательным для всех? У рабочих, пользующихся сокращенным рабочим днем, много свободного времени, его хватит на учебу. Государство ведь не жалеет средств на это дело.

- Нет, нет, это уж через край, - решительно возразил Сергей Петрович. - Нельзя проводить обучение по принуждению. Надо действовать убеждением, в расчете на сознательность рабочих. Нужны терпение, выдержка..

Жаппар и Рымбек переглянулись, как бы говоря друг другу: «Не поддается, старый хрыч».

А Щербаков, прохаживаясь по комнате, говорил уже о другом:

- Жаппар Султанович, вам, как моему заместителю по снабжению, предстоит новая трудная работа. Я имею в виду обеспечение наших угольщиков продовольствием. Помните последнее решение бюро городского комитета партии? Требуется тщательный учет продовольствия и исключительная бережливость. Наши колхозы еще не создали богатого запаса продуктов. У них тоже период организационного укрепления, как и у нас. Надо нам добиться, чтобы ни одна карточка не была израсходована не по назначению. С такой же энергией нужно бороться и за то, чтобы по каждой карточке своевременно и сполна выдавалась положенная норма продуктов. Учтите, через два-три месяца сойдет снег, наступит распутица, транспортная связь ухудшится. Какой запас продовольствия у нас есть, какое количество людей мы должны обеспечить, сколько народу прибывает ежедневно - все это нужно тщательно учесть. Если мы искусственно увеличим число рабочих и получим на них излишний запас продуктов, нас будут судить. Дадим заниженную цифру - заставим рабочих нуждаться в продовольствии, тоже будем отвечать по всей строгости. По-моему, сейчас самое трудное для нас - это снабжение. Предупреждаю, Жаппар Султанович, мы оба ответственны перед партией за этот участок работы.

Жаппар тонко улыбнулся. На его лице появилось выражение скорее лукавства, чем серьезности. Он прикрылся шуткой.

- И так и этак придется отвечать, Сергей Петрович. Выходит, одна продовольственная карточка дороже, чем мы с вами.

- Карточка дорога тем, что она предназначена для человека. И мы должны заботиться прежде всего о человеке.

Вошла секретарша - девушка с веснушками на лице. Взглянув на маленький листок бумаги, который держала в руке, она сказала Рымбеку:

- Вас давно уже ждет один товарищ - зовут его Махмет Торсыкбаев.

- Сейчас, сейчас, - отозвался Рымбек. И тут же обратился к Щербакову: - Думаю, что это подходящий сотрудник для отдела рабочего снабжения. Тем более, как вы говорите, в отделе предстоит большая работа. Не хотите поговорить с ним? Дельные работники отделу нужны. Но ведь на такую должность требуется путевка горкома.

- Он не решается пойти в горком, пока вы сами не запросите. У них с Мейрамом, кажется, натянутые отношения. - И добавил шепотом: - Болтают, что на почве ревности...

- При чем тут ревность? - сказал Щербаков, рассмеявшись. - Ох, эта молодость! Пусть зайдет, посмотрим на парня.

Вошел тучный, кудрявый, с иголочки одетый Махмет. Держался он подчеркнуто скромно, Войдя, почтительно поздоровался и за все время разговора вел себя смиренно, как сытый ягненок.

- Где вы работали раньше? - спросил его СергейПетрович.

- Здесь, в Тельмановском районе. Был председателем райпотребсоюза.

- Почему же ушли?

- Уезжал в Алма-Ату на курсы торговых работников. Сейчас, окончив курсы, вернулся.

- Мы не можем переманивать работников района. Да и самому вам разве удобно покидать организацию, которая позаботилась о повышении вашей квалификации, затратила на это средства?

Махмет не сразу нашелся с ответом. Вмешался Рымбек.

- Округ направил его в Караганду. Почему же нам не принять его?

- А вы как смотрите? - обратился Щербаков к Жаппару.

- Я знаю этого человека через Рымбека. У него среднее образование да и практика не маленькая. А вот теперь прошел курсы. Такие люди встречаются не часто.

- Что же, - согласился Щербаков, - попробуем запросить горком. Только вы, молодой человек, учтите всю ответственность предстоящей работы. Снабжение рабочих не менее важное дело, чем добыча угля, Вот мы сейчас сидим и ломаем голову, как лучше его наладить.

Махмет слушал, часто кивал головой, а еще чаще произносил; «Конечно». Если бы Щербаков в эту минуту сказал: «Пузырь ты надутый», - он и тогда бы произнес: «Конечно». Рымбек не случайно остановился на нем. Сейчас он старался поднять авторитет Махмета в глазах Щербакова:

- Это же новый специалист - молодой, растущий. Справится.

Махмет в ответ и на это кивнул головой. А потом вышел, оставив в памяти у Щербакова эти свои кивки и неизменное словечко «конечно».

Глава третья

Ардак никогда еще не испытывала такой радости. Быстрыми шагами она шла домой, спеша поделиться с отцом новостью. Шаги ее не поспевали за полетом мыслей. Казалось, дом, до которого оставалось не больше сотни шагов, не приближается, а отдаляется от нее. Тогда она пускалась бежать. При этом волосы ее развевались, а черные, как смородины, глаза горели.

- Коке! - воскликнула она, задыхаясь, едва перешагнув через порог.

Отец медленно повернул к ней голову. Он сидел боком к двери, обняв руками колени.

Ардак слышала, как оп сказал, не глядя в лицо, сидевшему рядом с ним Рымбеку:

- Я понял. Хватит слов, нужно действовать. Должно быть, они уже кончили разговор.

Рымбек сейчас же вышел, на ходу поздоровавшись с Ардак.

Девушка не могла понять, почему так неожиданно оказался у них этот крупный работник треста, никогда ранее не заходивший. Но на расспросы у нее не было времени. Она быстро положила на стол томики сочинений Ленина, а сверху - часики, которые сняла с руки.

- Это первые успехи вашей дочери, коке! Когда меня стали хвалить перед всем собранием, я не могла слушать от волнения!..

Сидевший неподвижно, как статуя, Алибек взглянул краешком глаз на книги, неохотно протянул руку и взял со стола часы. Прочитав выгравированную сбоку надпись - «Ардак Мырзабековой за ударный труд на культурном фронте», спросил:

- Кто сделал эту надпись?

- Слесарь Лапшин.

Алибек положил часы на стол, снова обнял свои колени и, не изменяя сурового выражения лица, сказал:

- Ты это получила за обман или продала свою совесть?

С лица девушки медленно сходил румянец, губы у нее вздрагивали, дыхание стало прерывистым. Не зная, что ответить, она села позади отца.

Она видела старый шрам на шее Алибека — след от удара ножом, Это навело Ардак на воспоминания о далеком ауле, о том забытом страшном дне... Справившись с собой, Ардак ответила:

- Я не умею ни продавать, ни обманывать. Получила подарок за честную работу. Вы, коке, хорошо взвесили свои слова? Они для меня тяжелее камня!

Не в силах говорить дальше, она заплакала. Никогда Алибек не говорил с ней так грубо, злобно. Она верила ему, жалела его. И вот отец сам обрубает ее доверчивое чувство.

- У меня и слез не осталось, чтобы заплакать, как ты, - сказал Алибек, повернув лицо к дочери. – Давай взвесим, кому тяжелее. Я упал с коня, раненный в жестоком бою. А ты, вместо того чтобы подать мне повод, уходишь к чужим. Это для меня тяжелее, чем рана, нанесенная врагом.

- Кто вам враг?

Алибек промолчал. Лицо его было темносерое, только при слабом свете керосиновой лампы сверкали маленькие глаза.

Не в силах смотреть в эти глаза, Ардак опустила голову. Каменный уголь, горевший в плите, нагрел землянку до духоты. Ардак задыхалась.

- Вы что же, передумали? - спросила она с тревогой спустя некоторое время. - Вы тогда мне говорили, что решили честным трудом заработать доверие народа, что со старым покончено навсегда.

Алибек молчал.

- Я не могу понять, - продолжала Ардак, - или вы мне говорили неправду?

Не отвечая на ее прямой вопрос, Алибек горестно заговорил о другом:

- Учил, воспитывал... Даже в эти дни, когда над моей головой повисли черные тучи, я, как медведь, таскаю на своем горбе отцовские заботы.

- Вы все это делали только для себя, ради своего утешения. Так выходит. Теперь, когда собственная ваша жизнь увяла, словно прошлогодняя трава, вы готовы выдернуть зеленые побеги новой жизни.

- О какой жизни ты говоришь? Это не жизнь – это мучение!

Ардак горячо возразила ему:

- Народ, который я вижу вокруг себя, книги, которые читаю, учат, что жизнь - это труд. За свой короткий век я находила настоящую радость только в труде. Это так! Иначе люди не трудились бы в шахтах с таким воодушевлением!

Алибек отрицательно повел рукою.

- Все пустяки, дочь! Если человеку осталось жить только до обеда, если человек лишился всех своих богатств, говорить о том, что труд одушевляет, - это опьянение! Опьянение, которое опаснее всех увлечений молодости! Очнись, иначе отравишься!

- Я не опьянена и не увлечена молодостью! - воскликнула Ардак. - И не хочу горевать о вашем прошлом. Дороже всякого богатства, дороже всего на свете для меня эти три книги, эти часы и эти строчки, которые выгравированы на часах. Я услышала от народа теплые слова, почувствовала заботу о себе. По правде говоря, ничем этим вы меня не баловали, коке. И все-таки я не покидала вас!.. - Она помолчала и закончила с твердостью: - А теперь не пришло ли нам время попрощаться?

Алибек тяжело встал с места.

- Значит, только и осталось, что попрощаться?

Не сказав больше ни слова, он натянул на плечи свою рабочую одежду и, взяв лопату, вышел.

Высокие сугробы снега. Безлунная, темная ночь. Всюду запорошенные снегом землянки. По узкой тропе, похожей на заячий след, шагал Алибек к шахте, слушая, как скрипит снег под ногами.

Теперь он знал: дочь около себя не удержать, она становится чужой. Он не ждал, что Ардак проявит такую твердость. Еще недавно Алибек боялся только одного: как бы она не привязалась к Мейраму. Теперь выходило, что опасность более серьезна. А тут еще и Орлов ненадежен. Рымбек прав: если инженер не поддается на уговоры, он может выдать.

С этими мрачными мыслями Алибек дошел до шахты. Теперь здесь было светло, на столбах висели электрические лампочки. От эстакады доносился грохот вагонеток. К нему присоединялось шипение парового котла в механическом цехе, расположенном справа от шахты, и гудение подъемной машины. Все эти разнородные звуки сливались в общий сплошной гул, не прекращавшийся круглые сутки и особенно усиливающийся ночью.

Спуск в шахту теперь был другой. Вертикальный ствол, похожий на колодец, служил только для подачи воздуха. На южном склоне хребта был вырыт новый спуск, уходящий в глубину. Рабочие называли его просто «уклоном». Этот уклон, ведущий в недра земли и похожий на огромную сурочью нору, с каждым днем уходил все глубже и глубже. По нему уже проложили узкоколейную железную дорогу. Рядом пробивали второй такой же спуск специально для прохода людей в шахту. Но этот спуск еще не был закончен, и рабочие пока пользовались уклоном.

На производстве еще не навели должного порядка, люди допускались в шахты без пропуска. Алибек, никем не остановленный, вошел в уклон. Росту он был высокого, но шел не сгибаясь - потолок уклона позволял это. Потолок был укреплен уложенными в ряд бревнами, опиравшимися на густые ряды стоек по обеим сторонам прохода.

Между рельсами узкоколейки лежал стальной трос, который временами натягивался и начинал двигаться. Верхний конец его прикреплен к подъемной машине, а нижний - к вагонеткам. Сейчас вагонетки стояли где-то в самой глубине; там, вдали, мерцали огоньки ламп.

Вот трос натянулся и, резко стукнув о шпалы, быстро заскользил вверх. Раздался грохот, похожий на гром.

Алибек одним рывком прижался к стене. При этом он ухватился за горячую паровую трубу и тотчас же отдернул обожженную руку. Мимо него с грохотом и визгом промчались четыре вагонетки, нагруженные углем.

Алибек пошел дальше, поглаживая обожженную руку, но думал не о боли в руке, а о совершившихся переменах. Дышал прерывисто, горячо, в душе его было темно, как в этом уклоне. Позабывшись, он ударился лбом о низкий выступ потолка и долго стоял, обхватив голову руками.

В конце уклона работала бригада Ермека. От капающей сверху воды образовалась лужа; под ногами расползлась грязь. Но люди не боялись сырости. На них непромокаемые комбинезоны, резиновые сапоги с голенищами выше колен, на головах медные каски. Камерон жадно сосал скопляющуюся воду, поднимал ее по трубе наверх и сливал на землю.

В этом забое сейчас решался вопрос: выполнит ли шахта план, Поэтому Ермек сам попросился сюда. Самолично он отбирал людей в свою ударную бригаду. К нему в бригаду попросился и Алибек. Ермек знал, что Алибек отец Ардак, и принял его.

В конце уклона работали двое забойщиков, одним из них был Ермек. Он теперь уже не рубал кайлом, как прежде, а орудовал отбойным молотком, направив острие его в пласт угля. Молоток грохотал и сотрясался, вздрагивала и могучая фигура Ермека, но он крепко держал инструмент, все глубже погружая стальной наконечник в глыбу угля.

Около него стоял Акым. Горящими глазами он следил за каждым движением старого шахтера и все повторял:

- Теперь давайте я попробую!

Но Ермек будто не слышал, громко говорил:

- Замечательный инструмент! Им можно нарубать в день угля столько же, сколько рубят десять кайловщиков.

- Говорят, что врубовая машина работает еще быстрей? - спросил Акым.

- Это верно, парень. Она заменяет тридцать-сорок кайловщиков.

- А что, Воронов умеет на ней работать?

- Нет. Таких машин еще и в самом Донбассе мало.

- Вот бы мне такую машину! - воскликнул Акым. Ермек покосился па него.

- Ишь, чего захотел! Ему уж и отбойного молотка мало. Я вот десятки лет кайлом махал.

- Ну, дайте же мне молоток попробовать, - просил Акым. — Не хуже вас сумею. Вот увидите, не меньше нарубаю.

Ермек уступил, передал парню инструмент. Акым азартно и сноровисто взялся за работу, приговаривая:

- Больше вас нарубаю! Не будь я Акымом - наступлю вам на пятки.

- Не болтай за работой! - отрезал Ермек. - Быстрей устанешь.

Разгоряченный Акым продолжал рубать.

- Должно быть, вы сами устали. Стареть начинаете.

- Гляди, как он бахвалится своей молодостью!

- Еще бы! Если я и устану, мне довольно шести часов, чтобы отдохнуть, а вам и шести дней мало.

Ермек добродушно усмехнулся, подошел к крепильщикам.

Уклон служил не только для подачи угля на-гора, по нему спускали под землю и весь нужный для работы материал. Для правильной проходки этого ответственного уклона, для установки в нем крепей требовалось много мастерства. Все должно быть налажено.

Ермек проверял работу крепильщиков, постукивая кайлом по каждой стойке. Стукнет два-три раза - и уже определяет состояние не только крепей, но и всего потолка.

Во время этого осмотра к нему подошли инженер Орлов с одной стороны и с другой - Алибек.

- Зря я вас потревожил, можете идти домой, - сказал шахтер Алибеку. - Я вчера велел вам выйти потому, что Жолтай чувствовал себя нездоровым. А сегодня он сам явился.

Но Алибек не торопился уходить. Орлов вместе с Ермеком проверил крепление; инженер остался доволен осмотром.

- Крепи у вас поставлены правильно. Пусть крепильщики и дальше продолжают так... Камерон тоже действует хорошо...

Вдруг он пригляделся к одной из стоек, сказал Ермеку:

- Ну-ка, испытайте эту.

Ермек, не промолвив ни слова, взял у рабочего тяжелый молот и одним ударом выбил стойку.

Орлов усмехнулся.

- Зря я похвалил вас прежде времени.

Сконфуженный Ермек взял топор, затесал концы стойки, заново установил ее. Отдал молот крепильщику, сказал:

- На, попробуй-ка теперь выбить?

Крепильщик, напрягая всю силу, нанес несколько ударов, но стойка не поддавалась.

- Работаете вы хорошо, а вот промахи... - сердито сказал Ермек. - Это ведь не перекрытие скотного двора...Если умело затесать конец стойки и поставить ее правильно, против залегания пласта, нипочем ее не выбьешь. Отдельные негодные стойки - как гнилые зубы среди здоровых, они расшатывают хорошие стойки. Крепление в штреках, особенно в уклонах, рассчитано на долгий срок и должно быть прочным.

- Правильно, со знанием дела говорите, - одобрил Орлов. - По-моему, вы можете быть начальником участка. Это вам вполне по плечу. Мы собираемся разбить шахты на участки.

- Нужен грамотный человек.

- А вы грамотны. На вчерашнем экзамене я искренне порадовался, глядя на вас, на Акыма, на Жанабыла. За шесть месяцев вы не только грамоту - дроби прошли.

- За это наших учителей благодарить надо. Как же грамоте не засесть в памяти, если ее без устали, словно кайлом, вбивают в голову?

За эти полгода Ермек всей душой осознал, как нужны ему знания; с учебниками не расставался и ночью - хранил их под подушкой. Даже сейчас в нагрудном кармане его спецовки лежала толстая общая тетрадь в черной обложке. Эта тетрадь была для него вроде справочника. Он записывал в нее все, что хотел прочно запомнить. Страсть к учению помогала ему в занятиях. Но похвалы его не портили: долю своей шахтерской славы он перекладывал на товарищей, а свои успехи в учении ставил в заслугу учителям.

- Среди ученых людей бывают и молодые, а поговоришь с ними - покажутся старцами. Много знают и о сегодняшнем дне и о глубокой старине. Хоть я и провел всю жизнь в Караганде, а вот не знал, сколько тут лежит угля. Взять вас, товарищ Орлов... Вы в Донбассе работали, а о здешних богатствах знали. Человек без науки до самой смерти останется ребенком. Вот что я понял и хорошо усвоил за шесть месяцев своего учения.

Орлов тщательно протер пенсне и пристально посмотрел на Ермека.

- Золотая у вас голова! - Затем повернулся к Алибеку. - Если вы не спешите, выйдем из шахты вместе.

- Хорошо, - согласился Алибек.

Они заправили свои лампы. Это были уже не прежние чадившие коптилки, а бездымные фонари со стеклом и сеткой.

- Скоро у нас будут электрические - эти бросим, - весело сказал Орлов.

Перед уходом он дал Ермеку указание:

- Уклон дальше не будем углублять. С завтрашнего дня ваша бригада перейдет на другое место.

- Куда?

- Есть богатый пласт. Его еще англичане исследовали, но не сумели разработать.

- Знаю! Это вторая лава. А с газом там как?

- Не очень много. Удалим. Этот пласт поможет нам выполнить план. Ваша бригада ударная. Без всяких скидок. Ей и доверим самые важные и экстренные работы.


Сказав это, Орлов пошел вверх, дав знак Алибеку. По пути он завернул к одной из плит. Плита служила как бы передаточной станцией. Уголь, добытый в лавах и печах, поступал через штреки на плиты и отсюда по уклону подавался на-гора.

Сейчас на плите кипела горячая работа. Взад и вперед двигались вагонетчики, подвозившие уголь из дальних лав и печей на лошадях, а из ближних - вручную, подталкивая вагонетку. Тачек теперь не видно. Но для вагонеток еще нужна была живая сила.

- Скоро повсюду заставим работать электрический ток, - говорил Орлов. - Тогда дело у нас пойдет веселей.

Алибек промолчал, словно прислушивался к голосам людей, работавших у плиты.

- Давай порожняк!

- Пропускай нас, чего стоим!

- Сколько вагонов подали на-гора?

- Поднимай!

- Ауп!

- Вы обратили внимание? - снова повернулся Орлов к Алибеку. - Все эти люди недавно из аула. И вот уже помаленьку начинают распоряжаться на шахте. Хозяевами себя чувствуют. Конечно, еще много неполадок. Но новые шахтеры не остановятся на полпути. Их трудовой энтузиазм - ключ к овладению жизнью. Я теперь верю в это.

Казалось, Орлов заговорил так не случайно. Как бы проверяя впечатление от своих слов, он часто бросал на Алибека испытующий взгляд. Но Алибек и на этот раз не ответил. И по его замкнутому лицу трудно было определить, как он относится к словам инженера.

Орлов подошел к плите, чтобы выяснить причину шума. Оказалось: на повороте свалилась набок вагонетка, образовался затор. Вагонетчик бранил укладчиков рельсов:

— Чтоб не пошел им впрок их заработок! Попадись они сейчас на глаза, дал бы я им жару за такую укладку!

Орлов осмотрел дорогу и вагонетку, достал блокнот, записал: «Дорога поворачивается слишком круто. Рельсы соединены неплотно. Вагонетка оказалась несмазанной. Нужно немедленно прислать людей для исправления пути».

Зазвонил звонок, извещая, что вышел состав. У плиты сгрудились рабочие. Орлов, подбежав, начал расталкивать их по сторонам.

- Не толпитесь на пути, опасно!

И подумал - надо записать: «Рабочие плохо знают правила техники безопасности. Обучить в обязательном порядке».

За последнее время Орлов, обходя шахту, чаще, чем прежде, записывал для памяти все неполадки, какие подмечал. Но то ли по необщительности характера, то ли стыдясь своего прошлого, с рабочими говорил мало. Подмечал, записывал, а необходимые распоряжения проводил через Щербакова.

Поезд подошел к остановке быстрее, чем положено. Орлов и это взял на заметку. Рабочему, стоявшему у плиты, задал лишь один вопрос:

- Сколько отправили?

- Восемьдесят три вагона.

- Хорошо, - коротко сказал инженер и пошел дальше.

Он отправился к старым забоям, думая еще раз осмотреть пласт, о котором говорил Ермеку. Когда отошли на значительное расстояние, Орлов возобновил тот резкий разговор, который они вели в памятный вечер на квартире инженера.

- Я хотел поговорить с вами вот о чем... Мысли, которые душат вас, душили и меня в свое время. Советский мир казался мне тесным. Разное мерещилось... Но в конце концов все мои надежды, все замыслы оказались миражем. И мне казалось тогда, что все рухнуло, что жизнь погрузилась в беспросветную тьму. Но и тут я ошибся. И когда, словно проспавшийся пьяница, я отрезвел, я пожалел о зря пропавших годах. Мне снова захотелось жить, работать. И я впервые понял, как широка и прекрасна новая жизнь, сколько счастья впереди. И понял, что пятилетний план - единственный путь к этой жизни... Уверяю вас, вы тоже заблудились. Вступите на мой путь, и все вокруг вас озарится светом. Пора же понять: по этому пути идет весь многомиллионный народ!..

В ожидании ответа Орлов замолчал. Алибек ехидно ухмыльнулся.

- Вы уже стали заправским агитатором. Продолжайте.

- В прошлый раз вы агитировали меня на свой лад, теперь послушайте мою агитацию, - ответил Орлов. - Вы тогда сказали, что знаете, кто вызвал обвал шахты. Что же, позор принял я, а убыток, не говоря уже о раненом рабочем, понесла шахта. Работа не остановилась, и этот случай постепенно забывается. Но не все сойдет вам так легко с рук. Бросьте это дело. У вас дочь - хорошая девушка. Подумайте о ней. Да и сами вы еще сможете оправдать себя на честной работе.

- Птица счастья упорхнула с моего плеча, - произнес Алибек с горечью и злобой.

Орлова охватил гнев:

- Не толкайте меня на крайность! Что же, вы думаете, я так и буду молчать о вашем преступлении?

Разговор оборвался. Наступила тишина. Шум работы не достигал сюда. Алибек и Орлов шли по штрекам и лавам, уголь из которых уже давно был выбран. Они приближались к месту стыка под землей с соседней шахтой «Герберт». Опасаясь газа, Орлов часто поглядывал на фонарь.

Алибек вдруг захохотал. Потом проговорил возбужденно:

- Ладно! Что отпущено - то прожили, что положено - скушали. Осталось жить не больше, чем старой овце. А мечтаем о невозможном. Если вы бросили - и я бросил!..

Орлов остановился, схватил руку Алибека и крепко пожал ее: Он долго не выпускал ее из своей. На сухом, бескровном лице его появился румянец. Когда он заговорил, его голос прерывался.

- Теперь скажу правду! Много раз я собирался разоблачить вас. Но пересиливал себя, надеялся, что вы образумитесь. Я рад! Рад, Алибек Тайманович! Хоть вы и правы - жизни у нас осталось не больше, чем у старой овцы, но давайте попробуем влиться в общий, всенародный поток. Меня волнуют свежие мысли. Вот хочу при помощи взрыва вскрыть угольный пласт, о котором я говорил. Это резко увеличит добычу.

Орлов помолодел на глазах. Гибким, звучным голосом говорил он о будущем: о подземных машинах - об электровозе, конвейере и углерезе, - об электрическом освещении, о неисчерпаемых, еще не открытых запасах карагандинского угля, о его качестве, о методах увеличения угледобычи... И Алибек мог убедиться, какой Орлов крупный специалист и как преданно любит он свое дело.

Дошли до заброшенных английских забоев. Вот лава, где проходка когда-то была приостановлена. В толстой стене, отделяющей первую шахту от «Герберта», зияет углубление. У входа - груда угля, обвалившегося сверху.

- Уголь обвалился сам, будто знал, что мы все равно придем его обваливать, - шутливо заметил Орлов. Он постучал пальцем о стену. - Вот мы теперь начнем рушить ее при помощи взрывов и подавать уголь на-гора.

- А как обойдетесь с газом, с озером в шахте «Герберт»? И газ и вода хлынут сюда, как только будет вскрыта стена.

- Озеро лежит значительно ниже этого пласта, а газ не сильный. Пустим мощный поток воздуха и выгоним его.

Осмотрев пласт, Орлов сел на глыбу угля, достал блокнот, положил его на колено и, склонившись, стал писать. Он так погрузился в свои записи, что ничего не видел вокруг.

Алибек поднял большой кусок угля с таким видом, словно собирался перенести его поближе к Орлову и сесть рядом, подошел к Орлову и с бешеной силой ударил его по склоненной голове.

Орлов не вскрикнул, свалился ничком, раскрытый блокнот выпал из его рук.

Алибек постоял некоторое время, прислонившись к стене, потом нагнулся над Орловым, ощупал его; убедившись, что сердце не бьется, он сказал сам себе: «Ну, кажется, дышать стало легче». Потом оттащил тело инженера чуть в сторону, присыпал углем и после этого направился к выходу.

Глава четвертая

Окна двухкомнатной землянки прорезаны в верхней части стены, почти под самым потолком. За окнами - мороз, а в землянке - жара от непрерывно горящего в чугунной плите каменного угля. Стекла покрыты испариной.

Ардак сидела в землянке в легком платье. Дверь открыта. Но ей было душно. Сердце ее горело жарче, чем уголь в плите. После ухода отца она похоронила все свои надежды. Все ясно. Старое глубоко въелось в душу отца, - черную душу, как и черную кожу, сколько ни мой, не отмоешь. Осталось одно - уйти! Но это не просто. Куда уйти, к кому? Надо посоветоваться. С кем? Надо обо всем рассказать Мейраму. Он поможет. Но как увидеть его?..

Она сидела у низкого стола, возле керосиновой лампы, сжавшись в комок, подперев рукой щеку. По осунувшемуся бледному лицу скатились две горячие слезы. Казалось, это счастье и горе обгоняют друг друга.

Без стука вошел Жанабыл. Ардак подняла голову. Еще не отдышавшись после быстрой ходьбы, Жанабыл сразу же принялся изливать свою радость.

- Поздравляю с премией, Ардак-джан! Будь всегда впереди! У тебя награда, у меня - поздравления. Устроим той. И пусть этот твой той соединится с другим тоем, а твое сердце соединится с другим сердцем!

- Пусть будет так. Ты вовремя пришел, Жанабыл: поспел и к радости и к горю.

- Какое горе? Где отагасы, здоров?

- Здоров, на работе.

- Тогда в чем же горе?

- Не спрашивай, пока не скажу... У меня просьба: устрой мне сегодня встречу с Мейрамом.

Жанабыл от удивления расширил глаза и даже рот раскрыл. Какая-то новая перед ним, непонятная Ардак. Еще вчера была весела и задорна, словно резвящийся на лужайке козленок. А сегодня козленок вымок под дождем, съежился.

- Что случилось?

- Я же сказала - не спрашивай. Иди, иди!..

Жанабыл дважды бросался к двери, и Ардак каждый раз останавливала его. Но так ничего и не сказала. На ее гладком лбу залегла страдальческая морщинка. Наконец она пошевелила кончиком пальца, указала им на дверь и еле слышно, шепотом, повторила:

- Иди, иди!

Выбравшись из землянки, Жанабыл побежал к Мейраму.


Был довольно поздний час. В своей маленькой комнатке, устроенной в передней квартиры Ермека, Мейрам только что напился чаю и собирался лечь спать. Тут и вошел Жанабыл. Вид у него был встревоженный.

- Меня послали сказать...

- В чем дело, кто послал? - торопил Мейрам.

- Ардак послала. Ты сейчас же должен повидаться с ней.

- Что случилось?

- Об этом она сама скажет. Я ничего не знаю.

- Не понимаю, - проговорил Мейрам, приподняв плечи. - Я не могу с ней встретиться сегодня.

- Нет, так не пойдет! - решительно ответил Жанабыл. - Какая у вас тайна - не мне знать. Но я немедленно должен привести тебя к Ардак. Обижать девушку не имеешь права, товарищ.

Мейрам колебался. Еще недавно ему казалось, что они с Ардак созданы друг для друга. Но тут - эта ее встреча с толстеньким Махметом. Нашлись любители подлить масла в огонь. Пошли пересуды, сплетни, - неизвестно, кто распускал их. Мейрам тяжело переживал это, но старался не подавать виду. Теперь он решил открыться перед Жанабылом, которому доверял.

- Слушай, старинная казахская поговорка гласит: «Слова, прошедшие через тридцать зубов, распространятся среди тридцати родов». Поэтому даже со своим лучшим другом иногда приходится говорить осторожно. Ты мне верный друг. То, что сейчас скажу, береги в душе, как я сам берегу. В свою очередь и ты открой мне все, что знаешь. Ничего не утаивай, не думай, что вызовешь разлад между нами. Больше всего в жизни я дорожу правдой...

- Не точи, не предостерегай сверх меры! - воскликнул Жанабыл, и у него засверкали глаза. - Я не только друг вам обоим, но считаю вас старшими сестрой и братом. Если я захочу скрыть от тебя какую тайну, разве она не прорвется наружу помимо моей воли?

- А у меня уже прорвалась, - признался Мейрам и начал выкладывать все, что было у него на душе: - Когда я впервые встретил Ардак там, среди серых юрт, мне показалось, что я увидел луну, блеснувшую среди черных туч. Но вот что случилось дальше. В юрте Ардако становился один пронырливый молодой человек. По ночам её отец уходил спать под открытым небом, оставляя их наедине. Люди говорили даже, что этот молодой человек стал зятем Алибеку. Но я не верил. Ведь я еще ни разу не слышал от Ардак теплого слова. Что же произошло дальше?.. Буду до конца откровенен... Оказывается, «зять» бегает за другой. Может быть, обманутая Ардак в отчаянии. И вот теперь я должен идти утешать ее...

- Ну и сказал! - рассмеялся Жанабыл. - Если тайну долго хранить, то, выходит, она прокисает или покрывается ржавчиной... Ардак даже не улыбнулась ни разу этому Махмету. Эх, не мастер ты разбираться в девушках!

- А мне кажется, что ты, Жанабыл, очень уж прости доверчив. Ты заступаешься за молодого человека и девушку, которые вею ночь оставались в юрте наедине!

- И буду заступаться. Она - чище молока. Если я знаю ее по работе, то Майпа знает ее душу. Да, отец однажды оставил ее в юрте наедине с этим Махметом, да, Махмет собирался жениться на ней - все это правда. Он даже уговаривал ее отца. Но Ардак провела их обоих... Знаешь почему? Она любит только тебя!

- Она сама сказала тебе об этом?

- Нет, сама не говорила, но я и без этого знаю. Разве о том человеке, которого не любят, говорят так много, вспоминают так часто? А она - и говорит, и вспоминает, Вот сейчас за тобой меня прислала... Если ты еще не слышал от нее слово «люблю», то сегодня услышишь. Да еще поцелуй получишь.

- Может, и так, - сказал Мейрам. - Только будет ли она искренна? - Он вынул из кармана листок бумаги, подал Жанабылу. - Ты теперь грамотный, читай сам. Жанабыл взял письмо.

- «Мейрам! Люди говорят, что ты собираешься жениться на Ардак. Нам, твоим друзьям, тяжело видеть тебя женатым на женщине, брошенной Махметом».

- Это подметное письмо написал кулак! - воскликнул Жанабыл и разорвал бумагу на клочки. – Неужели я для тебя меньше значу, чем эта писулька? Если на то пошло, бывший батрак Жанабыл скажет открыто, не имеешь права позорить незапятнанную, скромную девушку! Если я хорошо знаю Майпу, так Майпа еще лучше знает Ардак!..

Теперь уже Мейраму пришла очередь успокаивать разгорячившегося Жанабыла. Каждое слово, обеляющее Ардак, было для Мейрама крупинкой золота. Сейчас он излил обиду на девушку, а в душе больше всего хотел, чтобы Жанабыл опроверг его слова.

— Ты не горячись. Ведь и мне хочется, чтобы все оказалось сплетней, не подтвердилось. Да если бы даже это было правдой... Где бы и как бы ни жила Ардак, я желаю ей только счастья. Нет для меня существа более дорогого, чем эта девушка. Эх, Жанабыл, если бы ты знал... — Мейрам не договорил и махнул рукой.— Закончим этот разговор. И пусть он останется между нами...Иди скорее и передай: через полчаса я буду ждать ее на площади.

Жанабыл, не задерживаясь ни на минуту, вышел из дому. Лежавшая у двери пегая собака долго лаяла ему вслед.

За это время Алибек возвратился домой. Ардак наливала ему чай. Алибек и всегда-то был неразговорчив, угрюм, а теперь сидел туча тучей, то сжимал, то разжимал свои длинные пальцы и тихонько поскрипывал крупными, еще крепкими зубами. Глаза он уставил в одну точку.

Он казался Ардак мрачнее скалы в темную ночь. Если бы она знала, что совершил ее отец, она опрометью кинулась бы из дому. Сидела к нему вполоборота, боясь взглянуть. Тоскливо, тяжело было за достарханом. Алибек выпил пиалу чаю и тут же отставил ее. Глянул на Дочь. Вдруг раскрыл руки для объятия, позвал:

- Подойди, золото мое! Твой беспокойный старик отец вгорячах сам не знал, что говорил. Будь счастлива на избранном тобой пути. Живи по своей воле. Возлагаю всю надежду на тебя!

Не дожидаясь, пока Ардак подойдет к нему, встал, прикоснулся губами ко лбу дочери, погладил ее плечо. Она стояла молча, опустив голову. Алибек пошел к постели и, не раздеваясь, лег, отвернулся к стене.

Ардак растерялась. Верить или нет? Быть может, отец потерял всякую меру притворства? А если искренен и только погорячился в том разговоре? Говорить ли об этом Мейраму? Нет, как бы то ни было, надо обо всем рассказать.

В эту минуту вошел Жанабыл. Заметив Алибека, лежавшего на постели, он задержал готовые вырваться слова и сказал совсем другое:

- Мы с Майпой собрались в кино, пойдем с нами.

При этом он сделал Ардак знак глазами.

- Хорошо, - согласилась девушка. Жанабыл помог ей надеть пальто, и они вышли. - Он будет ждать тебя вон на той площади, - торопливо говорил Жанабыл. - Пусть ваши сердца будут также открыты, как эта площадь... Не пойму, почему это вы по виду холодны, как лед, когда внутри у вас горит пламя?.. Э-эх, беспомощные вы, не умеете положить в рот пищу, которая поставлена перед вами. Иди, не заставляй себя ждать!

Ардак слабо улыбнулась ему в ответ, пошла медленным шагом. Трудная предстояла встреча. Что тяжелее: резко говорить с отцом или раскрыть свою душу перед Мейрамом? С чего начать? Пожаловаться, что отец дурной? Пожалуй, этим выкажешь свою собственную слабость. Скрыть все, промолчать? Нет, нельзя скрывать зло. Признаться в своей любви? Но какая же девушка первая скажет об этом?

Вечер выдался тихий, морозный. Ардак, придавленная тяжестью мыслей, медленно шла по широкой площади, покрытой белым снегом.

Мейрам увидел ее издали. Он ждал разговора о любви, только о любви. Сильно бившееся сердце толкало его вперед, навстречу девушке. Каждый вздох говорил о переполнявшем его счастье, и каждый шаг приближал к этому счастью. В темноте сердце его как будто сверкало от радости, телу было жарко на морозе. Выйдя из дому, он подготовил себя: как держаться, что говорить. Но все это забылось, как только он увидел Ардак, и Мейрам сказал первое, что пришло ему на ум.

- Я так рад, Ардак, видеть вас! - начал он, когда подошел к девушке и взял ее руку в свою. - На собрании я не успел поздравить вас с премией. Почему так быстро ушли?

- Да, я скоро ушла. И не успела поблагодарить товарищей. Лицо пылает, когда все смотрят на тебя. Не могла выдержать...

- Не похоже, чтобы и сейчас вам было холодно. Рука так и жжет.

- Сейчас мне от другого жарко, - сказала Ардак, осторожно высвободив руку и сдержанно вздохнув. В голосе ее послышалось легкое дрожание. - Я вот о чем хочу просить... Будьте мне старшим братом. Я за советом к вам пришла. Мне сегодня не до радости. Эта темная ночь давит меня...

Мейрам вздрогнул. Неужели он был прав?

- Если я гожусь в старшие братья и советчики, спасибо за доверие. Говорите, - стараясь казаться спокойным, сказал он.

- Вы много знаете о жизни, но меня еще не успели, узнать, - продолжала Ардак. - А не зная человека, трудно понять его. У меня словно два лица. Одно - чистое, а на другом пятна от самого рождения. До сих пор я старалась скрыть это. Но ведь природные пятна рано или поздно обнаружатся. Что я тогда буду делать? Вот я и хочу открыться вам. Ну, а смелости, слов у меня не хватает...

- Вы хотите сказать о вашем отце? - помог ей Мейрам. Он облегченно вздохнул. - Если так, не стесняйтесь. Немного я знаю о нем.

- Возможно, вы знаете кое-что о прошлом отца. А я хочу сказать о том, что сегодня...

- Говорите смелей. Мне вы можете довериться.

Ардак рассказала о том, как отец, вместо того чтобы порадоваться вместе с нею награде, высказал непонятную обиду, даже раздражение. Не скрыла ни одной мелочи из того, что произошло сегодня дома. Говорила, что боится за Алибека. Раньше думала - старик исправится. А сейчас теряет эту веру.

- Перед тем как мне пойти сюда, он вдруг подобрел, вздумал приласкать меня, а это с ним случалось редко. Ума не приложу, почему он так быстро смягчился. Боюсь, притворяется. Все время притворяется. И я до того дошла, что готова уйти от него. Разные у нас дороги...

Мейрам слушал внимательно. Что посоветовать? Девушка готовится к серьезному шагу. Такие поступки многое решают в жизни. Но бушевавшая в груди радость мешала ему трезво думать. С трудом пересилив себя, он ответил:

- Уйти надо, если твердо это решите. Но прежде хорошенько присмотритесь к отцу, изучите его поведение. Может быть, причиной всему ваша мнительность. Ваш отец много повидал в жизни. Он отживает свой век. Частенько приходится слышать о разных причудах, о нелепых выходках таких вот стариков. Иногда они крепко жалеют о прошлом. Только надо различать - одно ли сожаление в них говорит, или они делают попытку активно сопротивляться. Старик мог обидеться на что-нибудь. У него вся сила теперь в языке. Дома он может поднять бурю, а выйдет на волю, подставит спину лучам солнца и смягчится, отойдет. Говорят, ваш отец молчалив, чурается людей, но работу выполняет добросовестно. Когда наедине с вами не сдержится, закипит у него нутро, успокойте его - и наблюдайте. Внимательно наблюдайте, чтобы не ошибиться. А там видно будет. И время за нас, и сила в наших руках. Хороший отец - еще не слава для детей, а плохой - не позор.

- Я понимаю это, - сказала Ардак. - За последнее время больше стала читать. На занятиях говорю с рабочими не только об учении. Книги, люди помогают разбираться в жизни. Читаю Ленина. И вот стала замечать, чего раньше не видела. Люди не просто живут и работают. Они ещё и борются за свои интересы. За классовые интересы... Кстати, я забыла рассказать еще один случай. Когда я получила премию и, не помня себя от радости, прибежала домой, я увидела: рядом с отцом сидит Рымбек. Раньше он никогда не бывал у нас. И я не могла понять, зачем он пришел. Что ему от нас надо? Тот кудрявый Махмет, которого вы видели, тоже почему-то свел знакомство с отцом.

- Тот Махмет, кажется, не избегал и вас, - не удержался Мейрам.

- Зато я избегаю его! По-моему, нечестный он человек! Могу поручиться: за калым {Калым - в старину выкуп за невесту} готов отдать всю свою кооперацию. Не знаю, в чем тут дело, но отец намекнул мне, что этот парень ему по душе... Вот я и хочу сказать: ведь Махмёт и Рымбек - оба в партии, а в поведении их что-то сомнительное...

В душе Мейрама шевельнулось серьезное подозрение: «Махмет понятен - зарится на Ардак. Ну, а Рымбек?.. Что ему делать в доме Алибека?.. Надо продумать, разобраться». Девушка сообщила нечто важное. И если раньше она привлекала Мейрама не только красотой, но и острым умом, начитанностью, то сейчас, судя по всему, она созревает и политически. В ней чувствовались пытливость, желание глубже узнать жизнь, людей. Можно ли думать о лучшей подруге жизни для себя! И как он только мог связать ее имя с Махметом! Да где этому толстяку до нее! Все-таки о Махмете и Рымбеке он ответил уклончиво:

- Вы справедливо сказали. Члены партии в жизни должны быть морально устойчивыми. Если вы считаете, что Махмёт бесчестен, а в Рьшбеке сомневаетесь, то это говорит о вашей требовательности к людям... Оказывается, я и в самом деле плохо вас знал. Этот разговор сблизил нас. Для меня приоткрылись заповедные уголки вашей души. Открывайте их шире - я смотрю и не могу насмотреться.

- А ваше сердце так и останется для меня закрытым? - Ардак впервые за весь разговор рассмеялась; в темноте ее смех показался особенно звонким.

- Неужели меня можно назвать замкнутым?

- И не только замкнутым, а даже холодным. А может быть, робким? Не знаю!

- Выходит, Жанабыл прав, наблюдательный он парень, - проговорил Мейрам и тоже рассмеялся. Он привлек Ардак к себе.

Но девушка отстранилась.

- Не смешивайте смелость с несдержанностью. Будьте терпеливы. Вы сказали - мало знаете меня. Ну, и я вас - не больше.

- Да есть ли предел узнавания друг друга?

- И есть и нет.

- Чего же тогда держаться?

- Держитесь того, что нравится... Я встречала людей, которые загораются быстро, но так же скоро гаснут. А я ищу чувства, которое не гаснет до самой смерти. Если вы сейчас скажете мне, что не погаснете,— не поверю. Только тогда поверю, когда своими глазами увижу, что вы верны чувству. А это требует времени, терпения.

- Терпение легко превратить в муку!

- Этого не случится, если вы не спутаете любовь с простым, увлечением.

Это был первый случай, когда они свободно разговаривали. И Мейрам говорил уже без утайки:

- Сегодняшнюю ночь я никогда не забуду. Это одна из счастливых ночей моей жизни! Раньше я замечал только красоту вашу, теперь увидел и полюбил ваше сердце. Если хотите, испытайте меня. А я больше не могу ни испытывать, ни ждать! - Он быстро наклонился и поцеловал Ардак.

Девушка шла, опустив глаза, - она не успела ни отшатнуться, ни принять этот поцелуй. Она не испугалась и не рассердилась, - трепет прошел по всему ее телу.

Вдруг у нее вырвалось:

- Нет, нельзя так, не надо! Так же неожиданно она выскользнула из объятий Мейрама и побежала домой, чтобы не выдать свои слезы — в них и радость была и тревога.

Глава пятая

С нарастающей силой дул буран, окутывая снежной пылью возвышенность, на которой раскинулась Караганда. Вьюга мела с такой яростью, что ничего нельзя было разглядеть под ногами. Снегом завалило двери и окна земляных бараков, шурфы и каменные карьеры. Между шахтами нарушилась связь, порвались телефонные провода.

Буран разыгрался в полночь и к утру достиг высшей силы - свистел, завывал, валил прохожих с ног. Шахты часто подавали гудки, чтобы помочь заблудившимся найти дорогу. Звук не разливался, как всегда, по окрестностям, его сносило ветром в одну сторону. В городе, куда ни глянь, выросли снежные холмы. Свирепая метель держала в своих удушающих объятиях новый, только что возникший город.

Замело снегом и землянку на склоне холма, в которой жил Жанабыл вместе с Майпой и ее родителями. Маленькие окна землянки засыпало; нельзя было понять, рассвело или нет.

Жумабай, как всегда, проснулся раньше других, пошел было наружу, но сейчас же вернулся.

- Жена, вставай, зажги лампу, на дворе сильный буран. Двери завалены снегом.

- Рассвело?

- Кажется, светает. Слышишь, мычит наша черная корова?

Жанабыл, еще лежавший в постели, рассмеялся.

- Что, или сообщает о наступлении утра?

- Просит корма. Рогатый скот ночью никогда корма не просит.

Зажгли лампу. Жумабай принялся крутить и мять свои овчинные штаны.

- Вы, отец, каждый день мнете эти штаны. В чем они провинились перед вами? - не унимался Жанабыл.

- Кожаные вещи любят, чтобы их мяли, сынок.

- Штаны, наверно, уже по горло сыты такой любовью. Выбросьте их, я куплю вам новые, ватные.

- Ни за что не брошу: «Шкура овцы лучше всякого шелка», - гласит поговорка.

Жумабай заправил полы пиджака в штаны и вышел в коридор землянки, одновременно служивший и коровником. Черная корова стояла, что-то жуя. Рот ее кривился то в одну, то в другую сторону. Жумабай испугался, решив, что чернушка чем-то подавилась. Быстро поставил лампу на землю, подбежал к корове, засунул руку ей в рот, извлек кусочек кости. Рассматривая его, Жумабай покачивал головой и говорил сам с собою:

- Воля божья, зачем она жует эту кость?.. – Потом снова отдал кость корове. - На, пожуй, скотинка моя, пожуй. Видно, зачем-то это тебе нужно. Сейчас подброшу сена. Поешь вместе со снегом.

В углублении, вырытом в углу коридора, хранился небольшой запас сена. Опасаясь любителей чужого добра, Жумабай хранил сено, как в сундуке. Достав из хранилища небольшую охапку, он положил ее перед коровой, пошел было в землянку, но оглянулся. Заметив на земле несколько стеблей и листочков, он не поленился подобрать их. Опять подошел к корове и, поглаживая, щупая вымя, возобновил прерванную беседу:

- Не жестко было лежать? Когда же ты дашь молоко, мое животное?

Жанабылу всегда доставляло удовольствие наблюдать за поведением тестя. Вот и сейчас: осторожно открыв дверь, он исподтишка подслушивал его бормотание. А Жумабай, меняя подстилку под коровой, не унимался:

- И навоз у тебя чистое золото...

Тут Жанабыл не выдержал:

- А зачем он вам? Неужели собираетесь топить кизяком? Ведь кругом уголь!

- Лишнее добро не в тягость, сынок. Кизяк может пригодиться на розжиг угля.

- Если бы вы относились к производству, как к своему хозяйству, большая польза вышла бы, - заметил Жанабыл и открыл наружную дверь.

Выход из землянки был наглухо завален снегом. Он стал сгребать его в коридор и с большим трудом пробил ход. Вышел, но тут же вернулся.

- Ой-ой! Буран дует с такой силой, что на ногах не устоишь... Все-таки на работу нужно идти!

- Смотри, сынок, буран - враг опасный.

Не обращая внимания на предупреждение тестя, Жанабыл оделся потеплей, завернул в узелок обед и отправился в цех. Надо было пройти около двух километров по открытой низменной площади. Он шел против ветра, по глубокому снегу. Глаз не разлепить, пришлось угадывать путь по направлению ветра. В гуще бурана ничего не видно даже за два шага. Колючий снег хлестал в лицо, упругий ветер толкал в грудь, стараясь сбить путника с ног, засыпать с головой, задушить. От гула и свиста ветра заложило уши. Мороз обжигал лицо. Казалось, что ветер, кружа в воздухе снежную пыль, гудит: «Смерть, бедствие!»

Но смелый, сильный юноша и не подумал вернуться. Наклонив голову, он упрямо продолжал идти вперед, против ветра. «Скорей бы дойти, увидеть своими глазами, не причинил ли буран какой беды производству, не остановилась ли работа. Наверно, не все рабочие пришли - кто заблудился, кто обморозился. Да и можно ли в такое время беречь себя и лежать дома в тепле? Может быть, понадобится организовать, ударную бригаду и бросить ее на борьбу с бураном...» - думал он, упорно шагая вперед. Но шел осторожно, опасаясь угодить в какую-нибудь яму, - их было нарыто здесь во множестве. Временами останавливался, прислушивался, стараясь определить, где находится. Но слух, не улавливал ничего, кроме воя ветра, и глаза ничего не могли разглядеть в, густой, снежной пыли.

Внезапно он почувствовал запах дыма, но этот запах тут же исчез. Полагая, что где-то поблизости землянка, Жанабыл прошел несколько шагов назад. Нет, дымом не пахло. «Почему не слышно гудка? Неужели я так далеко ушел от цеха?» - подумал Жанабыл и остановился.

Его шарф, закрывавший рот и нос, рукавицы - все обледенело. Тело начал сковывать холод. Но Жанабылу и в голову не приходило, что он может замерзнуть. С детства он батрачил, всякую непогоду видал, слышал бесчисленные рассказы о путниках, застигнутых в степи метелью, и знал, что на крайний случай можно зарыться в снег. Сейчас он на все лады стыдил себя за то, что потерял направление, заблудился где-то между землянками.

Вдруг мороз укусил его за щеку.

- Ах, ты! - в сердцах воскликнул он, схватился рукой за щеку и принялся ее растирать. Щека ничего не чувствовала. Он тер старательно, но даже в эту. минуту не мог без улыбки вспомнить о своем тесте: «Когда Жумаке трет и мнет овчину, она делается мягче... Что же ты, щека моя? Оживай, оживай скорее!»

Наконец он почувствовал боль в щеке. Закрыв лицо до самых глаз шарфом, Жанабыл подался вправо, подставляя ветру бок. Хоть и далеко идти, но в этом направлении должна быть железная дорога. «В крайнем случае выйду на линию, тогда не собьюсь», - подумал он.

Внезапно перед ним обозначился локомобиль, заваленный снегом, рядом стояли вагонетки.

«Это же наше добро! - обрадовался Жанабыл. - Прямо к цеху вышел».

В механическом цехе был объявлен срочный сбор. Пришли сведения, что четвертая шахта остановилась, а на первой испортился камерон, - возникла опасность затопления. При шахтах еще не было своих хорошо оборудованных механических цехов. Работали отдельные слесари и машинисты.. Механизмы всех шахт находились в ведении центрального мехцеха. Сейчас шла организация двух ударных бригад для помощи обеим пострадавшим шахтам. В таких, случаях минута ценится дороже часа, Промедлишь - опасность усилится.

Механик Козлов был встревожен. Он получил от Щербакова приказание, чтобы бригады прибыли на место точно через час. Как они доберутся? Буран не утихал. В Донбассе Козлов за всю свою жизнь не видел такой метели. Можно ли посылать людей если не на верную, то вполне вероятную гибель? Но если не отправить бригады, то шахты остановятся на несколько дней. Козлов не мог допустить остановки их даже на час. Он начал с бригады слесарей. Некоторые из слесарей жили далеко от цеха и сегодня не явились на работу. На то, чтобы вызвать их, потребуется много времени. Да и сумеет ли добраться до них посыльный? Если снять всех пришедших людей, остановится работа в цехе. Он медлил, не зная, какое принять решение.

Открылась створка двери, и кто-то закутанный, непомерно толстый попытался пролезть в нее, но не смог. Открыли вторую створку. По голосу узнали Байтена. Можно было подумать, что он не оставил дома ни одной теплой вещи — ни шарфа, ни женского платка, все намотал на голову. Снимая все это, он произнес:

- У-ух! Не будь я старым рабочим, нипочем не добрался бы!

- А как же другие добрались?

- Скажи еще! Они же раньше пришли. А сейчас буран так разыгрался, что носа своего не увидишь. Дышать нельзя!

Барак, где жил Байтен, был расположен всего в ста метрах от цеха. Поэтому «храбрость» Байтена никого не удивила, но все были довольны, что он явился.

Пока Байтен хвастал, вошел Жанабыл. Он сразу же принялся шутить, и у всех поднялось настроение. Начал он с того, что пересчитал все тряпки, которыми была обмотана голова Байтена.

- Тут одной только вещицы не хватает. Надо полагать, дома без нее никак нельзя обойтись, иначе Байтен и ее бы прихватил, - сказал он серьезным тоном, вызвав общий смех.

С приходом Жанабыла и Байтена двумя рабочими стало больше. Козлов почувствовал облегчение. Подойдя к Жанабылу, он пощупал обмороженные его щеки и проговорил:

- Я знал, что ты не останешься дома греть свои кости. Вот только щеки обморозил...

- Это пустяки. Заживет. Что станем делать? Распоряжайтесь.

- Назначаю тебя старшим. Надо помочь четвертой шахте. Сможешь довести туда бригаду?

- Доведу, - ответил Жанабыл. - Только дайте мне метров сто проволоки.

- Зачем?

- Сейчас скажу... До самой шахты тянутся телеграфные столбы. Вот мы и пойдем от столба и столбу, а проволока не даст нам заблудиться между столбами.

- Это умно! - похвалил Козлов. - Ну, собирайтесь. Проволока найдется.

Пока люди готовились в дорогу, Жанабыл заглянул в кочегарку, поздоровался с Бокаем. Оттуда прошел в машинное отделение - теперь там работала Майпа.

Она не заметила прихода Жанабыла: стояла спиной к двери и следила за вольтметром. Одета она была в синий комбинезон, голова повязана красным платком. Управлению машиной обучил ее, как и обещал, Жанабыл. Майпа была дочерью бедного человека и никогда не отличалась ни сметкой, ни бойкостью. Но теперь, особенно после замужества, характер Майпы очень изменился. Ее ожившие серые глаза постоянно улыбались И дома и на работе она носила чистую, не помятую одежду. Посвежела, похорошела. Ей был к лицу рабочий комбинезон.

Жанабыл осторожно подкрался сзади, ладонями закрыл ей глаза.

- Узнала! - крикнула Майпа. - Мозоль на ладони выдает тебя.

Жанабыл запрокинул ее голову, поцеловал в губы.

- Я только сейчас понял - многое ты теряла, не решаясь выходить замуж. Теперь ты куда интереснее!

- А разве тогда я не была интересной?

- То совсем другое...

- Как добрался? Буран затихает?

- Если б бушевал не то что снежный, но даже огненный буран, и тогда бы я пришел к тебе. Буран еще ревет. Мы идем на четвертую шахту... Как твоя машина, слушается?

- Исправно работает. Но токари требуют увеличить обороты. А если увеличиваю, то свечи перегорают.

Жанабыл прислушался к работе машины. Нигде не постукивало, ход был ритмичный. Проверил клапаны и медные маслопроводные трубки. Все в порядке. Его взгляд упал на ремень, приводящий в движение трансмиссию.

- Э-э, вот оно что: у тебя ремень ослаб. Из-за этого и трансмиссия и токарные станки работают медленно.

- Что же теперь делать?

- В обеденный перерыв смени или немного сократи ремень.

Сказав это, он передал Майне половину взятой из дому еды и пошел к двери.

- Подожди-ка! - окликнула Майпа. Ее веселые глаза смотрели сейчас тускло. - Уж очень разошелся буран - может быть, не пойдешь на шахту?

- А у тебя есть мешок?

- Зачем?

- Положи меня в мешок, завяжи и держи при себе.

Майпа засмеялась. Жанабыл вышел.

Приготовления все были сделаны. На четвертую шахту собирались двенадцать человек, среди них и старый слесарь дед Иван и нерасторопный Байтен.

Люди оделись в стеганые телогрейки, в такие же брюки, в полушубки, поверх полушубка каждый надел брезентовый плащ с башлыком. Инструменты несли за плечами в вещевых мешках.

Как только вышли за дверь, сразу налетел мощный порыв ветра, взмыл густой снежный вихрь. У людей захватило дыхание. Они сбились в кучу. Потоптавшись на месте, двинулись дальше.

Идя впереди, Жанабыл держал в руке конец проволоки. Рабочие следовали за бригадиром, взявшись руками за проволоку. До четвертой шахты - около четырех километров. Шли от одного телеграфного столба до другого, не боясь заблудиться: если передний между двумя столбами сбивался в сторону, задние, еще не оторвавшиеся от столба, криками направляли его на верный путь.

- Байтена не потеряли? - время от времени шутливо кричал Жанабыл.

- Не болтай! - беззлобно отзывался Байтен. Ветер дул сбоку. Это значительно облегчало передвижение. Шутки и смех тоже помогали людям в их тяжелом пути.. Чувство товарищества, общая решимость довести дело до конца понудили идти и старого Ивана и упрямого Байтена. Это чувство солидарности оказалось сильнее свирепого урагана.

Даже неповоротливый, неуклюжий чудак Байтен шагал упрямо, стараясь не отставать. Несколько раз он падал в сугроб. Видя, что товарищ теряет силы, задыхается, соседи взяли, его под руки. Вскоре правая щека Байтена побелела, но он не заметил, этого. Он уже представлял, как все будут восхищаться их подвигом и говорить: «Ударная бригада спасла шахту!» И шел, не замечая, как мороз пробирает его до костей.

Пришли на четвертую шахту. Подъемная машина, стоявшая снаружи, не работала. Подступ к уклону был забит снегом, его расчищала группа рабочих.

Снег беспрестанно заваливал вход в уклон, подобный громадной волчьей норе. Его с тем же упорством разбрасывали лопатами. Вагонетки, еще вчера бегавшие по узкоколейке в глубину шахты, сегодня сгрудились на эстакаде. Все механизмы бездействовали. Несмотря на это, шла горячая работа. Рабочие попарно или группами носили толстые бревна и железные трубы, борясь с неистовым ветром.

Войдя в уклон, они сгружали свою ношу на тележки и быстро катили их в глубину шахты. За очередной партией рабочих пошла и бригада Жанабыла. Всюду - в печах, штреках, лавах - вода и грязь. Набухшая, залитая водой почва местами поднялась, узкоколейка покривилась.

Самая трудная работа предстояла на дне шахты, у камерона. Вода, стекавшая с потолка, переполнила котлован и теперь заливала шахту. Оттого, что лопнули паровые трубы, камерон остановился.

Дед Иван и Жанабыл, не теряя ни минуты, начали осмотр повреждений. Старый слесарь, с жадностью затягиваясь своей толстой самокруткой, не спеша говорил о создавшемся тяжелом положении:

- Не обмотали трубы потолще, вот карагандинский мороз их и прихватил. И котлован для стока воды вырыт неправильно: узкий, неглубокий. Вода и пошла через край... Все это можно наладить. Только одного опасаюсь: если лопнули зарытые в землю наружные трубы, то исправить их, пока буран не стихнет, невозможно...

Жанабыл прикидывал в уме, как лучше начать работу. Все-таки опыт у него был невелик, и он во многом сомневался. Сказать «не знаю» - совестно, да и не позволяло молодое самолюбие. Он пошел в контору доложить своим учителям - Козлову и Лапшину - о положении на шахте и попросить совета. Но телефонная линия была порвана. Вернувшись к бригаде, Жанабыл сказал деду Ивану:

- Аксакал {Аксакал — в данном случае: почтительное обращение к уважаемому человеку}! Давайте приступать к делу. Лопнули или не лопнули наружные трубы - будет видно. Пока начнем исправлять то, что на виду. Пусть один человек идет к подъемной машине, двое - к паровому котлу, а остальные спускаются в шахту. В первую очередь надо исправить трубы, чтобы пустить камерон. Иначе вода затопит всю шахту.

- Правильно, - буркнул дед Иван.

Жанабыл разъяснил каждому предстоящую работу и добавил:

- Учтите, будем соревноваться! Кто станет жалеть силы, пусть потом пеняет на себя. Всем нам выпало большое испытание. Пока не закончим, перерыва не будет. Станет мучить голод, закусывайте, не отрываясь от работы.

Бригада в первую очередь взялась за исправление паровых труб. Действуя специальным ключом, Жанабыл удалил лопнувшую трубу.

- Байтен, ты жив? Давай новую трубу. Где сурик? Поживей!..

Второпях Байтен споткнулся и вместе с трубой упал в лужу. Послышались всплески воды.

- На, держи!

- Да скорее же!

- К черту! Тут скользко!

- Шевелись быстрее!

Жанабыл помог Байтену выбраться из лужи, вместе они начали укладывать новую трубу. Байтен только выполнял команду Жанабыла; «подержи», «подай», «принеси». Но и это он делал медлительно, неуклюже. Если поторопится, тут же наткнется на что-нибудь. Смазывая нарезы труб и соединения фланцев суриком, он вымазался и сам с головы до ног. Даже концы его черных усов и те стали красными.

Жанабыл проворно и ловко соединил концы труб и принялся закреплять муфту и фланцы. Мельком взглянув на Байтена, не удержался и крикнул:

- Дед Иван! Посмотрите, на кого сейчас похож наш Байтен!

Старик возился около камерона, проверяя золотник.

- Да-а, сказать, что похож на мясника, как-то неловко, а другого сравнения не придумаю.

Байтен тоже посмеивался над собой. Дед Иван, не охочий до лишних разговоров, и тот шутил над ним. Но делалось это беззлобно, скорее с сочувствием. Байтен сильно устал, едва передвигал ноги. Одна рука в крови - обо что-то поранил. Но и в этом своем плачевном состоянии был падок на похвалу.

- Все-таки наш Байтен бравый джигит. Чего стоят одни его усы и брови! - подбадривал Жанабыл.

Байтен, приняв шутку за чистую монету, стал хвастаться:

- Я весь в мать. В молодости она красивой была, еще красивей моего отца.

Он зажег паяльную лампу, нагнулся к трубе, растапливая намерзший лед.

- Не умеют люди как следует разжечь паяльную лампу. Вот как надо орудовать ею!..

Поглаживая кулаком усы, дед Иван медленно поднялся с места. Достал из кармана кисет с табаком, - взгляд его был прикован к камерону. Оторвал клочок газеты, начал мять его в пальцах.

Байтен крикнул:

- В шахте курить нельзя!

- Если можно зажечь паяльную лампу, значит можно и закурить. Здесь газа нет, - ответил старик.

- У меня готово! - громко возвестил Жанабыл. - Пойду узнаю, как идут дела у других. А у вас как, дед Иван?

- Готово и у меня. Золотник исправный. Проверил и клапаны и сальник. Все в порядке. Камерон можно пускать.

- Тогда помогите людям у котла. Нужно пустить камерон как можно быстрей. А то вода натворит бед. Ты,Байтен, оставайся здесь. Промерзшие трубы я отметил мелом, оттаивай их.

- Что ж, я один останусь?

- Волк, что ли, тебя съест?

- Говорят, в иных шахтах водятся домовые.

Снова он насмешил всех. И все-таки остался, не желая признаться в своем малодушии.

Глава шестая Целые сутки свирепствовал буран, к утру стал затихать. Густые серые тучи, расплываясь, как весенний лед на реке, уходили на восток. Небо прояснилось. Но по земле еще стлалась метелица. Ветер, правда, ослаб, зато жгучий мороз все крепчал. Сугробы возле домов и в низине затвердели. Известковые и каменные карьеры, шурфы и вновь закладываемые шахты занесло снегом. Караганда казалась погребенной под его тяжелым покровом. А тут нагрянул мороз, такой трескучий, что захватывало дух.

Как только погода прояснилась, руководители бассейна собрались в кабинете Щербакова обсудить, в каком положений оказалось хозяйство. С шахт поступали неутешительные вести. Шла напряженная работа по устранению бедствий, причиненных непогодой. А тут новая беда: погиб Орлов. Сначала предполагали, что он пропал в первый день бурана. Но позже его труп нашли в шахте. Никому не пришло на ум, что смерть инженера - дело рук Алибека. Считали, что обвалившаяся глыба угля нанесла инженеру смертельную рану в голову.

- Знающий был человек, - говорил Щербаков с искренней грустью в голосе. - Последнее время работал с большим увлечением. Трудно будет без него.

В огромном, заново создаваемом хозяйстве Караганды специалистов было еще мало.

В этих условиях ущерб, нанесенный бураном, и потеря опытного главного инженера Орлова явились тяжелым испытанием для всей Караганды.

Щербаков, Мейрам, Жуманияз и другие коммунисты поняли вею бедственность создавшегося положения, но не растерялись. На совещание каждый пришел со своими соображениями. Все препятствия, вставшие на пути, нужно было преодолеть возможно скорей. Задачи стояли трудные и спешные: привести в порядок технику, восстановить нормальный подвоз оборудования. Не падать духом ни на миг, сплачивать силы, работать, работать.

Жаппар и Рымбек тем временем обдумывали свой план действий. Они решили использовать напряженную обстановку.

- Положение - хуже некуда. Могут спасти только героические действия, только самоотверженный подвиг! Что надо сделать? Пусть горком, горсовет и профсоюз пойдут на самые энергичные меры. Необходимо мобилизовать всех трудоспособных людей, установить авральный режим работы - не считаться ни со временем, ни с отдыхом. Только этими сверхисключительными мерами мы сможем быстро ликвидировать весь ущерб, нанесенный бураном.

Предложение Жаппара со всей пылкостью поддержал Рымбек.

- Отдел кадров треста, - сказал он, - с помощью горсовета обеспечит мобилизацию населения.

- Обеспечим, - тут же пообещал председатель горсовета Каримбай, не привыкший думать самостоятельно.

Честный и горячий Жуманияз тоже поддался на удочку Жаппара.

- Рабочий класс пойдет на любые жертвы. В гражданскую войну мы воевали голодные, разутые, раздетые - и победили. Так неужели теперь отступим перед природными трудностями?

Щербаков терпеливо выслушал эти речи, и посмотрел на Мейрама - парторг сидел с непроницаемым лицом, и нельзя было понять, как он относится к выступлениям Жаппара и Рымбека.

- Ваше мнение, Мейрам Омарович? - спросил Щербаков.

Мейрам встал. Голос его звучал не громко, но твердо:

- Я внимательно выслушал все, что предлагали товарищи. По совести скажу: не могу поддержать их предложений. Одни нервничают, другие поддаются их настроению... Сами подумайте - впереди нас ждет не один еще буран. Если при каждом буране будем впадать в истерику, подымать население по мобилизации, то наша работа превратится в сплошную штурмовщину. Нет, это не партийный метод работы.

- В таком случае объявим субботник! – перебил Жуманияз.

Мейрам ответил по-прежнему спокойно.

- Дело не в названии, товарищ Жуманияз, а в существе самого вопроса. Скажу вам прямо - должно быть, дешево вы цените энтузиазм рабочих. А энтузиазм рабочего класса - самое ценное наше богатство, и мы обязаны бережно и с пользой направлять его по нужному руслу. Рабочие всегда откликнутся на зов партии. Но частыми штурмами энергию рабочих нетрудно и притупить. Плохие будем мы руководители, если не сумеем предвидеть будущего, не научимся заранее устранять причины возможных аварий и бедствий. Вот, в частности, установлен ли у нас должный порядок на производстве? Налажена ли организация труда? Изучаем ли мы технологию производства? Знаем ли особенности местной природы, климата?.. Нет, всем этим мы мало занимаемся. Иначе буран не застал бы нас врасплох, не причинил бы нам таких бедствий. Не мобилизацией надо заниматься, не штурмовщиной, а правильной организацией всего дела. Так я думаю.

Наступило молчание. Выступление Мейрама как бы открыло людям глаза на то, что предложение Жаппара не поднимет производства, а в конечном счете может подорвать доверие рабочих к руководителям.

Жаппар, приподнявшись, торопливо проговорил:

- Правильно поправил меня Мейрам Омарович. Снимаю свое, предложение.

Щербаков быстро взглянул на него, чуть нахмурил брови и при этом едва заметно усмехнулся.

- Что же, - начал Сергей Петрович, - видно, мне придется напоследок сказать и свое слово. Невеселые мы времена переживаем. И не помогут тут предложения, которые вносятся с легкостью необычайной и с такой же легкостью снимаются... Прав Мейрам Омарович! В самом деле, какое право мы имеем взваливать на рабочих тяжесть большую, чем на самих себя? Чуть что - взываем к массам: помогите! Рабочие, конечно, помогут. Надо было проложить водопровод - рабочие выручили нас. Случилась задержка в жилищном строительстве - рабочие нам опять не отказали. До каких же пор мы будем взваливать все трудности на рабочих?.. Где распорядительность хозяйственников? Где забота партийных и профсоюзных работников?.. Если при каждом затруднении будем объявлять штурмы, партия, народ справедливо скажут нам: «Идите прочь, жалкие крикуны!».

Сергей Петрович помолчал, шумно вздохнул, не легко давались ему эти слова; достал было трубку, но передумал — сунул ее в карман.

- Вот что я скажу, товарищи. Всем нам надо по-настоящему, по-большевистски взяться за дело. Предлагаю: сейчас же, не теряя времени, разъехаться по участкам производства. Изучим положение на месте. Вернемся с конкретными предложениями. Потом соберемся все и еще раз обсудим, какие решительные меры надо принять. Вот так!

Щербаков говорил в тоне приказа, и все понимали, что в данном случае это единственно правильный тон.

- А вас попрошу, - повернулся он к Мейраму, - возьмите с собой инженера Аширбека. Побывайте всюду. Посмотрите на создавшееся положение партийным пристальным взглядом. А в производственных вопросах вам Аширбек поможет разобраться. Действуйте, товарищи!

Мейрам оделся потеплей и в сопровождении Аширбека отправился в объезд промысла.

Аширбек Калкаманов - новый работник треста - недавно работал в изыскательной партии помощником геолога Чайкова. Мейрам познакомился с ним в степи, когда ехал на Карагандинский промысел. Ему хорошо запомнился худощавый, молчаливый, исполнительный помощник Чайкова. Аширбек сам попросился на шахты: он стремился практически участвовать в добыче угля, огромные залежи которого разведывал в недрах карагандинской земли. На новом месте молодой инженер не изменил своей прежней привычке: на работе был также немногословен и пунктуален.

До самой эстакады недавно открытой второй шахты Мейрам и Аширбек гнали лошадей рысью, не чувствуя холодного и резкого ветра, бившего в лицо.

- Не так-то уж и морозно, а говорили - сорок два градуса, - сказал Мейрам, слезая с коня.

От эстакады доносились лязг вагонеток и голоса людей. Здесь уже выросла довольно большая груда породы. На жгучем морозе она тлела без пламени. На самом верху ее стоял рабочий, - сваливал породу в вагонетки.

Из шахты вразвалку вышел начальник Николай Овчаренко - человек плечистый, с широкой грудью. Заметив застрявшую на пути тяжелую железную тележку, он одной рукой оттянул ее в сторону. Потом двинулся дальше, хозяйственно высматривая непорядки.

- Интересный человек и отличный работник, - сказал Мейрам Аширбеку. - Слово свое держит твердо, не любит прикрас...

Овчаренко только теперь заметил их. Еще издали, прежде чем поздороваться, заговорил громко:

- Наши почтенные руководители начинают проявлять свою заботу о шахтах только после того, как буран затих.

- На кого пеняешь? Ведь и ты один из руководителей, - отозвался Мейрам. - Смотри, кетмень тебя не ударит, если наступишь на нижний конец?

- Меня не ударит! - ответил Овчаренко, подавая руку гостям. - Я хоть и украинец, но частенько держал в руках казахский кетмень. Здешние места мне знакомы. Я так думаю: когда практика Донбасса и Караганды объединится вместе, то не только снег, но и огонь нам будет не страшен.

Говорил он, перемешивая русскую речь с украинской, порой проскакивали и казахские слова. Овчаренко лучше других подготовил свою шахту к зиме. От уклона до эстакады построил дощатый коридор, укрыв подход к шахте от дождя и метелей.

- Жилища рабочих расположены у нас близко, под землей тепло, - что нам может сделать буран? - говорил Овчаренко. - В непогоду мы ограничивались тем, что часто сменяли людей, работающих на эстакаде. Все, что может потребоваться в таких случаях, у нас припасено заранее.

Беседуя, они спустились вниз. На большой красной доске перед конторой было обозначено выполнение нормы каждой бригадой. За стеклом витрины - портреты передовых рабочих!

Мейрам остановился возле доски.

- А ведь и в самом деле, товарищ Овчаренко, буран не помешал вам: выработка не снизилась. - Он двинулся к подъемной машине. - Как работает Балжан?

- Деловая женщина! И работает крепко. У нее за все время ни одного простоя.

- Да, боевая...

В теплом помещении, легко одетая, работала ясноглазая Балжан. Одна рука ее лежала на рычаге управления подъемной машины; еле заметным движением Балжан заставляла вертеться, как веретено, огромный маховик. Толстый стальной трос то наматывался на вал, то сматывался, глаз не мог уследить за быстротой его скольжения. Балжан управляла вагонетками, которые катились и по узкоколейке, в глубине шахты, и по высокой эстакаде, где сваливали породу. Еще недавно эта молодуха умела ходить только за скотом и боялась близко подойти к машине, а теперь взнуздала ее и управляла ею не хуже любого машиниста. Постоянно сообщаясь с шахтой по телефону, она то убыстряла, то замедляла ход механизма и в то же время напевала.

- Как понять: вы работаете или поете? - спросил Мейрам.

- И то и другое, - непринужденно ответила Балжан. - Или полагается только одно дело знать, как вы?

- Почему же? Если вы станете мастерицей на все руки - чего же лучше. А вот я никак не могу этого достигнуть.

- Ах, не можете достигнуть! Пока вы «не можете», смотрите, как бы кто-нибудь другой не достиг.

Оба засмеялись. Балжан запомнилась Мейраму с того самого дня, когда перед группой рабочих она ругала его за неполадки при постройке землянок. Тихий муж Балжан остался инвалидом после обвала в шахте. Теперь она сама работала на производстве.

В ее шутке Мейрам услышал намек на то, что в доме Ардак часто бывает Махмет. Балжан знала, что Мейрам интересуется Ардак, и сочувствовала этому, но при каждой встрече не упускала случая подзадорить его.

Всякий раз, когда разговор касался Ардак, у Мейрама начинало сильнее биться сердце. Сейчас шутка Балжан вызвала в нем чувство тревоги.

- Вы по-прежнему дразните меня или всерьез предупреждаете?

- А что на свете серьезно? - со смехом ответила Балжан.

Трудно было состязаться в шутках с женщиной, острой на язык. И Мейраму только и оставалось молча признать свое поражение. Уже по-деловому он обратился к Овчаренко:

- Как у вас с паровым хозяйством?

- В порядке. Подъемные трубы зарыты на большой глубине, а те, что проложены на поверхности, хорошо обернуты и мороза не боятся. Помещение паровых механизмов отеплено. Я ведь хорошо знаю карагандинскую зиму...

Они осмотрели кочегарку, кузницу, воздуходувку; Всюду был образцовый порядок. Потом зашли в маленькую механическую мастерскую. Здесь стояли токарный станок, верстак и небольшой двигатель. Помещение низенькое, окна завалены снегом. Работали при электрическом свете. За каждым станком - двое рабочих: русский и молодой казах.

Мейрам остановился возле токарного станка. Совсем еще молоденький, круглоносый паренек обтачивал кусок железа. Стружка вилась и весело сверкала при свете электрической лампы. Так же сверкали и улыбались глаза паренька. Пожилой русский рабочий-токарь, передав управление станком пареньку, держался настороже и при первой же необходимости был готов схватить рычаг. То и дело он подсказывал своему ученику:

- Теперь останови. Ну-ка, смерь.

- Чуть побольше двенадцати с половиной миллиметров.

- Лишнее сними напильником.

- Каким напильником?

- Мелким, крупный испортит. Локти приподыми, а то, если осталась зазубрина, руки обрежешь.

Занятые своим делом, они и не заметили вошедших. Мейрам смотрел и радовался. Подготовка кадров все еще оставалась в Караганде труднейшей задачей. Казахи, дружно стекавшиеся на шахты из аулов, еще не привыкли к производству. Обучение этих людей, подготовка из них квалифицированных рабочих - дело хлопотливое, требующее много терпения и такта. И все-таки дело двигалось вперед. Врожденная любознательность аульных жителей, стремление приобрести специальность преодолевали все. Осваивая производство, люди росли культурно и политически. Вот этот юноша, стоящий у токарного станка, Балжан, управляющая сложным механизмом подъемной машины, шахтеры, подрубающие пласты угля в шахтах, - все они уже стали в ряды строителей социализма. А в фабрично-заводских школах и на производстве возле квалифицированных рабочих обучались еще сотни молодых казахов.

Шахта произвела на Мейрама хорошее впечатление. Видно было, что у нее заботливый, знающий свое дело хозяин. Мейрам записал свои наблюдения для доклада Щербакову. Напоследок он остановился у динамомашины. Сказал Овчаренко:

- По всему видно, силу пара ты взнуздал. А как используешь эту машину? Не за нею ли наше будущее? - По части электричества я слаб, - признался Овчаренко.

- С помощью одного только пара социализм не построить, - продолжал Мейрам. - Вспомни-ка слова Ленина об электрификации.

- Не забыл я эти слова. Но я не специалист по электричеству, - повторил Овчаренко.

- Как же ты предполагаешь управлять своим будущим электрическим хозяйством? А ведь тебе не только самому предстоит обучиться этому делу, но и других учить. Кто же должен подавать пример?

- Выходит, я и должен, - признался Овчаренко. - Кому другому, а мне от жизни отставать не положено. Эх, - вздохнул он, - всю жизнь учусь, и конца этому учению не видно.

- И не увидим конца, - вставил молчавший до сих пор Аширбек. - Там, где конец учению, там и человеку конец.

Вместе с Аширбеком Майрам вышел из мастерской. Ветер все еще не утихал, гуляла поземка. Всюду навалены сугробы. Поезд, которого ждали вчера, прибыл только сейчас. Группа рабочих грузила уголь.

Навалка угля лопатами в длинный состав - дело тяжелое и затяжное. Но рук было много, и погрузка спорилась.

- При помощи электричества рабочие выполняют туже работу гораздо быстрее, - отрывисто сказал Аширбек; видно, ему глубоко запала в голову мысль об электрификации шахтных работ.

Мейрам согласился:

- Конечно. Надо заблаговременно заинтересовать людей электричеством. Организуйте вечерние курсы, все к вам придут.

Они сели на коней. Ехали по открытому снежному полю. Кони шли не быстро: снег, подмерзший лишь сверху, проваливался под копытами.

На их пути лежали железнодорожные станции - Новая Караганда и Сортировочная. Административно эти станции не входили в систему треста, но партийной работой руководил горком. Мейрам решил навестить железнодорожников.

По склону, начинающемуся от Новой Караганды, протянулось полотно железной дороги. Оно пересекало юго-западную часть угольной Караганды и тянулось дальше, через плоскогорья и пустыни, к неисчерпаемым богатствам Балхаша и Джезказгана. Длина всей линии - от Петропавловска до Балхаша - составляла полторы тысячи километров.

Мейрам попытался представить себе это огромное расстояние, преодолев которое резвый конь может потерять ноги, перелетная птица - крылья.

«Да, эта дорога связала Казахстан со всей страной»,— подумал он.

На линии не видно людей. Да и откуда им быть в такую стужу? Только на подъездном пути, ведущем от станции ко второй шахте, работали двое железнодорожников. Один из них поднимал упавшие щиты, другой - рослый казах с редкой бородкой, в заячьем треухе - очищал рельсы от снега: с силой толкал перед собой тяжелую доску, поставленную на ребро и прикрепленную к длинной ручке.

- Это же настоящий богатырь! - шепнул Мейрам Аширбеку. - Ассалам-алейкум, отагасы!

- Аликсалем {Форма приветствия}, - ответил тот, прервав работу и опираясь на ручку своего нехитрого приспособления.

Уши его заячьего треуха только наполовину прикрывали широкие щеки. Шея открыта. Он словно не чувствовал обжигающего мороза. Лицо его пылало; казалось, весь он полон внутренним жаром. Казах смахнул льдинки с бороды и усов, сказал:

- Счастливого пути!

- Пусть будет так. Вы бы укутали шею, холодно, - сказал Мейрам.

Рабочий рассмеялся, обнажив крупные белые зубы.

- Если теленок растет в доме, из него никогда не получится рабочий степной вол. У вас, я вижу, уже губы посинели, а я привычен к стуже. Вырос в степи, и ночевать приходилось на снегу и бороться с буранами.

- Коней пасли?

- И коней пас, и подводчиком случалось ездить. Бывало за кусок хлеба возили сюда лес из Каркаралы. За двести пятьдесят верст! Часто доводилось ночевать в степи и в метели и в трескучие морозы. Теперь все это забыто. Теперь раскидай снег с кусочка пути величиной в ладонь, и хлеб сам бежит к тебе домой.

- Должно быть, поезд запоздал на сутки из-за такого вот кусочка в ладонь?

- Что вы! Да разве я допущу, чтобы из-за снега поезд запоздал! Разве это мороз, разве это сугробы? Нашей станции чихать на этот буран. Не мы, а Батпак поезда задерживает. Там такие бураны бывают, что глаз не разлепишь.

Разговор затянулся. Чувствительный к морозу, Аширбек нетерпеливо ерзал в седле. Губы у него посинели.

- Этак нам и дня не хватит на объезд, - промычал он, едва ворочая коснеющим языком.

Да и Мейрам почувствовал, что правая его рука, державшая повод, начала мерзнуть, несмотря на меховую рукавицу. А отагасы стоял перед ним, не надевая варежек.

- Можно узнать ваше имя? - спросил Мейрам.

- Зовут меня Жетписбай {Жетпис - семьдесят}. Я родился, когда отцу моему было семьдесят лет!

«Ну и богатырь!» — невольно подумал Мейрам и тронул лошадь.

Теперь, пустив коней вскачь, они мчались против ветра по широкому полю, раскинувшемуся на север от города. Небо прояснилось, но все еще курилась поземка, поднятая морозным ветром. Аширбек не знал, как уберечь лицо от стужи: держал голову прямо - ветер иголками колол щеки, отворачивался - обжигал шею. У Мейрама тоже закоченели руки. Повод он надел на рукав. Повернувшись, крикнул Аширбеку:

- Пожалуй, не меньше пятидесяти градусов! Аширбек скакал, низко опустив голову, выпустив повод.

- Ше-есть-десят! - ответил он страдальческим голосом.

По пути на четвертую шахту заехали на строящуюся электростанцию.

Еще издали бросалась в глаза недостроенная красно-кирпичная дымовая труба, окруженная лесами. Дальше виднелась тоже незаконченная и тоже в лесах широкая бетонная водонапорная башня. Суровая карагандинская зима приостановила большинство строительных работ. Но здание машинного отделения станции успели закончить до морозов. Мейрам и Аширбек вошли в здание. Ни живой души, тишина. Огромный маховик, толстые, в полный обхват, трубы, подготовленные к монтажу части машины - все обросло густым инеем. В холодном помещении мороз прохватывал сильнее, чем на открытом воздухе. Мейрам сказал с ехидной усмешкой:

- Начальник строительства Гительман, пожалуй, найдет оправдание и этому безобразию. А если бы помещение заранее отеплили, то сейчас продолжались бы внутренние работы.

- Может быть послать за Гительманом?

- К чему? Что он сейчас может сделать? Поедем дальше.

Отсюда до четвертой шахты недалеко. Мейрам забыл и о том, что проголодался.

Мысли его сосредоточились на Гительмане. С виду человек солидный, но болтун: наобещает целую гору - и ничего не выполнит. Мейрам любил прямых, правдивых людей и тепло относился к ним, даже если им и случалось ошибаться. Но лжецам он не прощал. А как воздействовать на Гительмана, если он подчиняется непосредственно центру? Мейрам почувствовал, что терпение его истощилось. «Поговорю с Гительманом, и поговорю серьезно».

Четвертой шахтой, больше других пострадавшей от бурана, ведал Сейткали. Он был выдвинут из десятников. Смелое выдвижение старых рабочих на руководящие должности уже стало в Караганде традицией. Десятников Сейткали подобрал из рядовых старых шахтеров.

На четвертую шахту трест пока не мог прислать ни одного инженера, ни одного техника. Все управление шахтой было в опытных руках практиков.

В конторе - безлюдно: все находились под землей. Мейрам и Аширбек, надев рабочую одежду, пошли в шахту.

Двухдневный буран завалил вход в уклон горою снега. Рабочие пробились сквозь занос - образовался длинный снежный коридор. В глубине этого коридора зиял, как черная пасть, вход в уклон.

- Этот снег еще наделает неприятностей, когда начнет таять. Вода потечет внутрь уклона, - насупив брови, сказал Аширбек.

Он отогрелся, стал более разговорчивым. В шахте он чувствовал себя как-то привычней и свободней, чем на земле.

- Вместо того, чтобы пробивать коридор в сугробе, лучше бы заранее укрыть подход к шахте, как это сделал Овчаренко! - резко критиковал он Сейткали.

Мейрам промолчал. Аширбек не стеснялся в выражениях, порицая недостатки в шахте. Он не подозревал, что Мейрам в свое время настоял на выдвижении Сейткали и теперь ему неприятно видеть промахи и недоглядки своего выдвиженца.

Когда подошли к камерону, Аширбек всерьез рассердился.

- Есть ли голова у этого начальника? Не надо быть инженером, чтобы догадаться поглубже выкопать котлован для стока воды! Сколько раз я ему говорил об этом...

Мейрам, слушая эти гневные речи, все больше хмурился. Неужели Сейткали так и не оправдает доверия? Трудно разочаровываться в человеке. «Но, может быть, еще не все потеряно? Сейткали - коммунист. Придется с ним обстоятельно и серьезно поговорить. Сергей Петрович, само собой, тоже поговорит с ним».

Аширбек продолжал на все лады ругать Сейткали. И было чем возмутиться. Котлован был вырыт мелко. А будь он поглубже, вода при поломке камерона не разлилась бы так широко.

Мейрам понимал это. Но, не теряя своей веры в Сейткали, попытался смягчить суждения Аширбека.

- Все-таки они удачно вышли из положения. За один день исправили повреждения.

- Этого я не оспариваю. Но взвесьте, какой убыток понесла шахта из-за непростительной халатности.

Справа от них послышался громкий смех. Они повернули на голоса. В темной выемке светились лампы шахтеров, людей не было видно. Мейрам и Аширбек различили их, только подойдя вплотную.

- Чему радуетесь? - спросил Мейрам.

- Байтену попалось диковинное яйцо: скорлупа целая, а внутри ничего нет, - весело откликнулся Жанабыл.

Люди лежали на земле, опершись на нее локтями. Увидев подошедших, они подняли головы, продолжая есть. При свете ламп можно было разглядеть, что лица у шахтеров усталые, они с трудом боролись со сном. Байтен даже не шевельнулся. Вяло прожевывая пищу, он сказал:

- Немало яиц съел я на своем веку и никогда не случалось такой оказии! Было совершенно целое, не побитое, а внутри пусто!

- Ты же говорил, что в шахте водится домовой. Это он и подменил тебе яйцо, - заметил Жанабыл.

Байтен посмотрел на него подозрительно, ему и в голову не приходило, что это Жанабыл подшутил над ним. Но так оно и было: Жанабыл проколол скорлупу иголкой, высосал белок и желток.

Мейрам присел возле Байтена. Казалось, ничего не осталось от прежнего удалого вида Байтена. Не только одежда, но и лицо его было вымазано суриком. Он устал больше других, целые сутки проработав в ударной бригаде без сна и отдыха. Но и тут Байтен не упустил случая похвастаться.

- Работу мы брали за шиворот! - сказал он, разумея всю бригаду, но не преминул выделить и себя: - Откуда только силы взялись? Прямо сам себе дивился!

- Товарищ Мейрам, задание выполнено с честью, - отрапортовал Жанабыл.

Он подробно рассказал о том, как трудно пришлось бригаде. Вид у него был бодрый, руки играли ключом.

- Исправлены и камерон, и подъемная машина, и лопнувшие трубы. Это верно, Байтен не присел ни разу за целые сутки. Но все же лучше бы нам тратить силы на постройку нового, чем на исправление испорченного. Вы скажите об этом товарищу Сейткали, - обратился он к Аширбеку.

Эти слова задели Байтена, он даже приподнялся с земли. Жанабыл только вчера приехал из аула, а теперь охаивает Сейткали, старого рабочего! Как можно терпеть? И он накинулся на Жанабыла:

- Испокон веков в шахтах не обходится без аварий! Что тут мог сделать Сейткали? Тебя всегда начинает трясти, когда речь заходит о старых рабочих.

Жанабыл не ответил, только махнул рукой. Мейрам тоже промолчал и вопросительно посмотрел на Аширбека.

- С Сейткали мы поговорим особо, - сказал инженер, вставая. - Поднимайтесь, ребята, на поверхность, отдохните. А вы, Байтен, как смотрите на то, чтобы перейти на более легкую работу?

- Если там зарплата не меньше, то пошел бы.

- Будете хорошо работать, зарплата не уменьшится.

...Вода, разлившаяся в значительной части коренного штрека, еще не успела впитаться в почву. Под ногами была грязь. Деревянные стойки еще глубже ушли в размякшую почву. Потолок местами осел. Узкоколейка в том месте, где грунт вздулся, поднялась горбом, в других местах прогнулась. Если главный штрек выйдет из строя, то будет отрезан путь для угля, который поступал из разветвляющихся во все стороны подземных ходов. Тогда шахта не выполнит производственного плана.

Шахтеры понимали это. Всюду шла горячая работа. Рабочие во главе с Сейткали действовали быстро и слаженно. Одни укладывали на верхние концы стоек толстые балки, подводили их под потолок, складывали из таких же балок настил под стойками, принимая все меры к тому, чтобы не допустить обвала кровли. Другие разравнивали грунт на полотне дороги и снова настилали рельсы.

- Желаю удачи! - сказал Мейрам, подойдя к ним. Рабочие повернулись к Мейраму, ответили на приветствие.

- Не отвлекаться! - крикнул Сейткали. Весь он был выпачкан грязью и, с трудом переводя дыхание, вытирал пот с лица. - Вот что наделал буран!

- Буран, видно, знал, на кого напасть, - хмуро ответил Мейрам. - К Овчаренко он не посмел подступиться.

- Э, Овчаренко хитрец, всегда хвалится.

- Нет, мы своими глазами видели. А ты, как вижу, только после бурана спохватился. Не к лицу это коммунисту.

Сейткали промолчал, стараясь сохранить достоинство. Казалось, он хотел сказать: «Я ведь не жалею сил для устранения аварии, сами видите».

Мейрам не стал больше делать ему замечаний при рабочих. Он спросил Аширбека:

- Что скажете, инженер?

- По-моему, принятые меры правильны, - ответилАширбек. - Но, конечно, лучше предупреждать аварии. Теперь все силы нужно бросить на выборку угля. Жизнь этого штрека недолговечна.

- Мы тоже так думаем... - начал было Сейткали, но Аширбек перебил его:

- В первую очередь старайтесь выбрать уголь из дальних забоев.

- Разве не все равно?

- Нет, не все равно. Пока вы станете выбирать ближний уголь, путь может окончательно испортиться, и уголь дальних забоев останется в шахте. На строгую очередность выборки товарищ Щербаков всегда обращает особое внимание.

Взяв с собой Сейткали, Мейрам и Аширбек обошли шахту. Аширбек говорил:

- Некоторые руководители шахт интересуются только тем, чтобы сегодня, обязательно сегодня идти впереди, а о подготовке будущей работы не заботятся, забывают, что шахта заложена на годы. Гонясь за легкой добычей, теряют столько времени и угля попусту! И мы, в тресте, еще не думали об этом, то ли по мягкотелости, то ли от недомыслия - не могу понять.

- Есть и то и другое, - сказал Мейрам. – Мешает порою и свойский, приятельский подход к делу, - жестко добавил он, имея в виду себя самого, свое отношение к Сейткали.

Он мельком взглянул на начальника шахты. Лицо его показалось Мейраму почти самодовольным. По-видимому, он был удовлетворен тем, что повреждения в шахте устранены, а о будущем не думал. «Пожалуй, все-таки придется его снять, - решил Мейрам. - Поговорю со Щербаковым».

Аширбеку он сказал:

- Смелее нужно говорить о наших недостатках, резче, вот как вы это делаете. Тогда и неполадки изживутся скорее.

Аширбек нравился ему все больше. Было видно, что к труду рабочих, добывающих уголь, он относится бережливо. Правда, Аширбек Калкаманов еще не успел в полную меру проявить своих знаний на практике. Но его забота о будущем говорила многое. «Дельный работник, - думал Мейрам. - Не ошибемся, если выдвинем его на более ответственную работу. Правда, он еще молодой инженер, но подрастет быстро, я верю в это. Щербаков ему поможет».

Когда вышли из шахты, ветер уже затих, тучи рассеялись, низкое солнце заливало ярким светом снежные холмы.

- Кажется, погода окончательно установилась, - с облегчением сказал Мейрам, садясь на лошадь. - Вот и не заметили, как время подошло к вечеру.

После темной шахты мир казался особенно светлым и просторным. Всадники ехали на полной рыси, чувствуя, что после прямых, откровенных разговоров на душе у них стало светлее, чем в этой широкой степи, покрытой белым снегом, который сверкал и искрился на закатном солнце.

Глава седьмая

Поздний вечер. Горком партии. Мейрам работает в своей комнате, выпрямившись на жестком стуле. Перед ним в раскрытой синей папке лежат сводки с участков. Бумаги по формату разные, и сведения они содержат различные. Одни он читал бегло, на других подолгу задерживал взгляд.

Читая бумаги, он испытывал такое чувство, будто разговаривал со множеством людей, - то улыбался, то мрачнел, то впадал в раздумье. Смена настроений отражалась на его обветренном лице, в серых глубоких глазах. Иногда он взглядывал на часы. Время распределено до последней минуты. В блокноте, который он положил справа от себя, запись красным карандашом: «В одиннадцать - Щербаков, в двенадцать - Гительман, в час - Канабек».

Когда до одиннадцати осталось пятнадцать минут, он закрыл папку и стал ходить по комнате, чтобы размяться и освежить мысли. Потом включил радио, послушал негромкую музыку.

Вошел Сергей Петрович, весь покрытый инеем. Пока он снимал пальто, переводил дух и, похрустывая суставами пальцев, растирал озябшие руки, Мейрам не садился. Потом медленными шагами, с озабоченным лицом подошел к столу.

Сергей Петрович поднял брови.

- Что это у вас вид такой насупленный? Случилось что-нибудь?

- Этот буран и на мне сказался.

- Да, буран нащупал наши уязвимые места, - согласился Щербаков.

- Вот я и хотел бы, Сергей Петрович, с глазу на глаз, по душам поговорить о наших слабых местах. Упущений у нас много, кое в ком наметилась самоуспокоенность, утеря чувства ответственности...

Мейрам говорил торопливо, спеша выразить все, что накипело в душе.

Щербаков пригладил на висках свои густые седеющие волосы.

- Это верно вы надумали. Лучше поговорить своевременно, не загоняя болезни внутрь. Критиковать свои ошибки, исправлять их - благое дело. Только знаете ли, не следует при этом бить себя в грудь и царапать лицо.

Спокойные слова Сергея Петровича несколько охладили горячего и нетерпеливого Мейрама. Он заговорил спокойнее:

- Кое-что я уже рассказывал вам о своих впечатлениях. Овчаренко буран не накрыл врасплох. А вот четвертая шахта простояла целых два дня.

- Знаю. Могла простоять и две недели, если бы не героизм рабочих и не энергия Сейткали.

Мейрам слегка нахмурился.

- Вы сами говорили недавно, что героизм людей надо рационально направлять на созидание нового. А у нас?.. Не предусмотрели капризов карагандинской погоды, заранее не утеплили трубопроводы. По этой причине и захромала четвертая шахта.

- Что верно, то верно, - подтвердил Щербаков. - Покойный Орлов и мы вместе с ним не предусмотрели капризов здешней зимы. Это нам урок на будущее.

- А Сейткали где был? - снова заволновался Мейрам. - Он ведь здешний житель. Должен бы знать. Давайте признаемся: неудачно мы выбрали начальника четвертой шахты. Сейткали - мой давнишний товарищ, но я прямо скажу: преждевременно мы его выдвинули. Теперь придется понижать в должности. Как вы на это смотрите?

Сергей Петрович энергично взмахнул рукой.

- Думаю, это мера слишком поспешная. Мы его выдвинули, а помочь не помогли. В частности, и моя тут вина. Нет, не согласен я так разбрасываться людьми. Давайте еще испытаем его, присмотримся. Нельзя же из-за одной ошибки отмахиваться от человека. Кадры у нас необстрелянные, надо воспитывать, беречь людей.

- За последние три месяца у Сейткали несколько аварий. По-моему, нельзя больше этого терпеть, - не уступал Мейрам.

Сергей Петрович опять сделал отрицательный жест. Лицо у него порозовело - казалось, он тоже начинал терять выдержку. Но сделал усилие над собой, улыбнулся, и улыбка его говорила: «Молод, тороплив, рубит с плеча».

- Дорогой Мейрам Омарович, я не привык оценивать людей по трем месяцам их плохой или хорошей работы. Вспомните, какой путь прошли наши люди... Когда мы с вами приехали сюда, здесь была только одна шахтенка, а сейчас... тридцать одна! Да еще какие шахты! Уголь поднимали на-гора ведрами, а теперь - вагонетками. А помните старые жалкие бараки? Сейчас на их месте поднимается новый большой город. Разве временные неудачи могут свести на нет все наши успехи? Ведь мы достигли этих успехов благодаря труду таких людей, как Сейткали. Как же не верить в этих людей?

- А вы не допускаете, что Сейткали уже исчерпал свои способности, выдохся, что ему остается только оглядываться на пройденный путь? Будущее за теми, кто стремится вперед, - пусть такой человек еще мало успел сделать, но он полон возможностей. Вот таких людей нами надо выдвигать. А былыми заслугами не проживешь.

- То, что мы сделали, - не больше пылинки в сравнении с тем, что предстоит сделать.

Сергей Петрович откинулся к спинке вместительного кресла, сплел пальцы и веско ответил:

- В ваших словах есть здоровое зерно. Но я вот что посоветовал бы людям, которые стремятся вперед: дерзайте, однако не теряйте чувства реальной перспективы и не разбрасывайтесь накопленным опытом. Дорога новому открыта, но и прошлого зачеркивать нельзя.

Мейрам понимал, что дал Сергею Петровичу повод к такому упреку, но не сдался.

- Нужно смелее давать дорогу новому. Что делает отдел кадров треста? Почему до сих пор не организованы курсы электротехников? Сейчас у нас в ФЗУ обучаются около четырехсот человек молодежи, двести - в горном техникуме... В московском, ленинградском, днепропетровском институтах учатся десятки наших молодых специалистов. Вот наша опора, наши новые кадры. А мы здесь доверили ответственное дело таким людям, как Жаппар и Рымбек, а к продовольствию поставили Махмета. Я не уверен в политической благонадежности первых двух и не верю в деловые качества третьего.

Это было серьезное замечание, и Сергей Петрович насторожился. Сейчас перед ним был не прежний Мейрам, в котором он видел способного, но еще неопытного молодого человека и к которому относился снисходительно, как к сыну. Перед ним был секретарь горкома. Многих работников из местного населения он успел узнать лучше, чем Сергей Петрович, в этом нельзя было отказать Мейраму.

- Какие основания у вас сомневаться в Жаппаре и Рымбеке?

- Вы не знаете их биографии. Они в прошлом националисты... Кроме того, чутье подсказывает.

- Да, чутье не обманывает порой, - раздумывая, согласился Сергей Петрович. - У нас такая нужда в местных опытных работниках, что я, признаться, не слишком внимательно присматривался к этим людям... Что же, спасибо за напоминание. - Он сказал это искренне, без всякой обиды.

У Мейрама стало легче на душе. Тень, пробежавшая между ними, исчезла. С прежней искренностью он сказал Сергею Петровичу:

- Я заезжал на электростанцию. Плохо там. Обманывает нас Гительман. Я вызвал его к себе. Решил крепко поговорить. Как смотрите?

Щербаков принялся набивать табаком трубку.

- Очень хорошо смотрю. Этот деляга не подчинен мне, все кивает на центр. В самый раз, если поговорите с ним в горкоме. - Он взглянул на часы. - Поздновато. Не довольно ли на сегодня?

- Довольно, - согласился Мейрам.

Он подошел к вешалке, снял пальто и подал Сергею Петровичу.

- Спасибо. Хорошо мы поговорили.

В приемной навстречу Сергею Петровичу встала из-за стола женщина лет сорока, стройная, с моложавым лицом, с голубыми глазами, в которых светился теплый огонек. Это была Антонина Федоровна, жена Щербакова. Приехав из Москвы в Караганду, она поступила инструктором в горком партии.

- Ты что такой веселый? - спросила она мужа.

- А чего мне печалиться? - Он кивнул на дверь комнаты Мейрама: - Растет наш молодой человек. Настоящим секретарем становится.

Вскоре Мейрам позвал секретаршу:

- Пожалуйста, попросите ко мне Гительмана.

Вошел коренастый мужчина средних лет с веснушками на лице, горбоносый. Движения у него были суетливые, говорил он быстро, захлебываясь.

- Садитесь, товарищ Гительман, - пригласил Мейрам.

Гительман за то время, пока усаживался, успел дважды вставить между словами «Мейрам Омарович». Несомненно, он догадывался о том, что не зря его в полночь и в такой мороз вызвали в горком. Не без тревоги ждал он начала разговора - это было видно по беспокойным, взглядам, которые он бросал по сторонам. Мейрам не торопился. Открыв ящик стола, он вынул папку с бумагами, блокнот и карандаш. Положив их перед собой, сказал:

- Я с вами хочу поговорить о строительстве. В этой папке хранятся написанные вами в разное время докладные записки и письма в горком партии. Дельно написаны. Сейчас я хочу узнать, как это все осуществляется в жизни.

- Если взять в общем и целом, то неплохо, Мейрам Омарович, - с живостью ответил Гительман.

Казалось, он заранее затвердил свой ответ наизусть, говорил без запинки. Руки его тоже не знали покоя: он то взмахивал ими, то поднимал указательный палец. Человек тертый, видавший виды, Гительман при случае, словно бы ненароком, любил намекнуть на свой твердый авторитет и вставить словцо о прошлых своих заслугах.

- Строители успешно создают из Караганды-поселка Караганду-город, - частил Гительман. - Не считая других объектов, на производстве количество труб дошло до двенадцати, шахтных копров - до восемнадцати. Хлебный завод, школа...

Мейрам перебил:

- Обо всем этом вы говорили три месяца назад. Что сделано вами после этого?

- Зима связала нам руки. Каменные и известковые карьеры стали. Шахты номер двадцать и номер тридцать один готовы лишь на двадцать пять процентов. Мы перебросили было всю основную рабочую силу на центральную электростанцию, но и там зима приостановила наружные работы.

- А как с внутренним оборудованием станции?

- Это идет, - ответил Гительман, не зная того, что Мейрам сегодня был на электростанции. Общие слова так и посыпались из его рта.

Мейрам остановил его:

- Скажите откровенно: продолжается работа по внутреннему оборудованию или все застыло на месте?

- Продолжается. Только во время последних морозов несколько замедлился темп.

- Причем же мороз, когда речь идет о работе внутри помещения, которое можно отеплить?

Настойчивые вопросы Мейрама заставили Гительмана насторожиться. Но он быстро нашелся и ответил:

- Помещение не такое уж теплое, Мейрам Омарович. Основные силы мы сейчас снова перебросили на шахтное строительство.

- А горком куда рекомендовал направить основные силы?

Гительман помолчал, развел руками.

- Ведь я же только подрядчик, Мейрам Омарович, выполняю то, что требуют хозяева. Горком рекомендовал одно, а заместители Щербакова дают другое распоряжение.

- Вы не подрядчик, а один из хозяев и создателей Караганды. Кто вам дал другое распоряжение?

- Жаппар Султанович. Ни днем, ни ночью не оставлял в покое.

Последние слова Гительмана Мейрам записал в блокнот и, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, задумался. Электрическая энергия поднимет производительность шахт, облегчит труд тысяч рабочих, улучшит их быт. Электростанция необходима Караганде. А Жаппар отдал распоряжение, идущее вразрез с интересами производства.

Молчание Мейрама Гительман принял за добрый для себя знак.

- О чем еще прикажете доложить? - перебил он размышления секретаря.

- Теперь поговорю я, - ответил Мейрам, - а вы послушайте. В вашем подчинении находится около трех тысяч рабочих-строителей. Из них казахов менее трехсот. А число квалифицированных рабочих-казахов - каменщиков, маляров, столяров - не достигает и тридцати. Неужели вы забыли о национальной политике партии, о необходимости готовить национальные кадры?

Гительман даже подскочил на стуле.

- Не закрепляются, уходят! А квалифицированных рабочих среди них и с огнем не сыщешь. Что я могу сделать? Извечного скотовода трудно превратить в квалифицированного рабочего. Об этом я и в центр писал...

- Подождите, - перебил Мейрам. - Писать легко. Труднее закрепить на строительных работах бывших кочевников. Для этого необходимо систематическое обучение и смелое выдвижение всех, кто проявляет способности. Вы квалифицированных рабочих из школ ждете. А в школах обучаются главным образом подростки. Пока они обучатся, пройдет немалое время. Сейчас основная часть работы у вас выполняется необученными взрослыми рабочими. Они, естественно, заинтересованы в заработке, а размер заработка зависит от квалификации. Значит, надо обучать людей на производстве. А вы этим не занимаетесь. Вы предпочитаете заниматься очковтирательством.

- Что вы говорите, на что вы меня толкаете, Мейрам Омарович?! - воскликнул Гительман, снова подскочив. Подвижной, горячий, он не мог усидеть в широком кресле.

- Сами вы себя толкаете, но не в ту сторону.

Мейрам раскрыл папку.

- У большевиков слово не может расходиться с делом. А у вас?.. Вот ваши слова... Здесь вы писали: «Согласно постановлению бюро горкома, приняты все меры к тому, чтобы строительство электростанции не остановилось в зимнее время... Опасность застоя ликвидирована...» А на деле что? Работы на станции фактически остановлены. Вот что, товарищ Гительман: если в течение недели вы не выполните свое обещание, не отеплите помещение электростанции, не примете конкретных мер по подготовке национальных кадров строительных рабочих, будем обсуждать это дело на бюро. Щербаков тоже так думает. На этом покончим с первым вопросом.

- Второй вопрос: о вашей личной жизни. На некоторых шахтах нет бани для рабочих. Многие инженеры и техники живут в нетерпимых условиях, а есть и такие, что ночуют в общежитиях, даже в конторах. Руководитель треста Щербаков ютится в двух маленьких комнатах. А вы построили себе шестикомнатную квартиру. Вас в семье двое. Разве только вы имеете право на удобную жизнь? Я бы по-товарищески посоветовал вам передать четыре комнаты семьям двух наших ведущих инженеров. Подумайте над этим советом.

- Это голое администрирование! Я буду жаловаться вплоть до краевых, до центральных организаций! - крикнул Гительман, выйдя из себя и вскакивая с места.

- Можете жаловаться. Я напомнил вам о решении горкома, а от себя добавил лишь то, что диктуется условиями времени, - спокойно ответил Мейрам и позвонил.

Секретарша, войдя, с удивлением поглядывала то на Мейрама, то на Гительмана. Когда Гительман ушел, она спросила:

- Чем вы его так разволновали?

- Должно быть, задел больное место. Канабек явился?

- Он здесь.

- Пригласите, пожалуйста.

Низкорослый Канабек, бывший председатель райисполкома, как всегда, весел, говорлив. Мейрам поднялся из-за стола, здороваясь. Разговор начался с взаимных шуток.

- Караганда была как пришелец в нашем районе, а теперь район состоит при Караганде. Зачем вызвал, начальник? Ругаться будешь? Говорят, рука у тебя крепкая стала. Гительман красный выскочил из кабинета. Боюсь я ругани.

- Чтобы бояться, нужны причины.

- Причины всегда найдутся... Вот моя старуха, если смеюсь, ругается: «Чему радуешься?» Если загрущу, опять недовольна: «Чего опустил нос?» Ты, дорогой, не бери пример с моей старухи.

С Канабеком трудно не развеселиться. Говорил он красочно, пересыпал речь пословицами, изображая повадки своей «старухи». Едва Канабек пошевелит толстыми губами, как слушатели уже начинают улыбаться. При всем этом он был честен и откровенен, но своенравен: уж если заупрямится, трудно его уговорить. Даже если убедишь - все равно не уймет свой беспокойный язык.

Сейчас Канабек переходил на работу из Тельмановского района в Караганду, председателем городского совета.

Пошутили и посмеялись. Мейрам приступил к серьезному разговору:

- Вы, Канеке, знаете, конечно, что вас перевели сюда после долгих наших ходатайств. До вас - сначала в поселковом совете, потом в горсовете - работал Каримбай. Он ушел, и не за что помянуть его добрым словом. Люди еще не считают горсовет авторитетным учреждением. Чуть что, идут в горком, в трест, в профсоюз. Вы должны приучить их обращаться и в горсовет. Как этого добиться - вы знаете лучше меня. Потребности населения возрастают, а сделали мы еще мало. Как раздумаешься обо всем - сон не берет. Новая жизнь в городе еще не налажена. Пора ее наладить!

- Правильно говоришь, дорогой, правильно! - соглашался Канабек. - Есть у вас в тресте такие работники - не понимают новых требований жизни. Но заранее предупреждаю - я всю жизнь свою не умел ладить с этими вашими Жаппаром и Рымбеком. Не лежит у меня сердце к ним. Ненадежные люди. Чувствую, опять мне придется столкнуться с ними, помяни мое слово...

- В частности, о Жаппаре и Рымбеке я и хотел поговорить, посоветоваться с вами, - сказал Мейрам. - Вы их давно знаете... Садитесь поудобнее. Торопиться нам некуда, поговорим.

Глава восьмая

Ночь была студеной. Луна, словно испугавшись трескучего мороза, взошла только, перед рассветом. Небо ясное, далеко видно кругом. Движение в городе не прекращалось всю ночь: с работы и на работу проходили группы людей, тянулись подводы, скрипел затвердевший снег. Не смолкавший на эстакадах грохот и лязг вагонеток далеко разносился в морозном воздухе. Кое-где вспыхивали слабые огоньки горевших пород, мерцали электрические фонари на столбах, шахтерские лампы в руках рабочих. Издали казалось, что огни плавают в туманной синеве, словно звезды в небе.

За короткий срок безлюдная степь оживилась и расцвела огнями. Но на душе таких людей, как Жаппар и Рымбек - мрачных и обозленных, - от этого стало только еще темней. Вот Жаппар вышел на ночную прогулку. Идет, нахмурив брови, оглядываясь по сторонам. Допоздна он просидел над сводками и цифрами. Как ни взгляни на эти цифры, они говорят о росте города, производства. А здесь, на улице, голова трещит от грохота, рябит в глазах от мелькающего света. Тоска давит грудь Жаппару, душит его. Он не может забыть былую «просторную и тихую степь», кочевые аулы, в которых жили покорные баям пастухи и скотоводы.

Он медленно поднялся на возвышенность и снова осмотрелся. В низине видна железнодорожная станция. Гудки паровозов и сияние электрических ламп были как бы продолжением городского шума и света, усиливая величие Караганды. Днем город казался еще невзрачным, а ночью сверканье его было величаво.

Жаппар бродил по занесенной снегом возвышенности. Еще недавно здесь, на старом заброшенном кладбище, можно было «отдохнуть душой». А теперь и в этом уголке не найдешь покоя. Новая Караганда стремительно расширялась. На месте бывшего кладбища решили разбить парк. Осенью земля была вспахана тракторами и подготовлена к весенней посадке деревьев.

В надежде на то, что население подымет голос протеста, Жаппар попробовал заронить искру в среду верующих. Но огонь не разгорелся: подымил немного и потух. Рабочие устроили субботник, разрыхлили пашню, обвели холм канавой: на месте пустыря должен был возникнуть цветущий парк.

Жаппар еще раз убедился в том, что народ стал другим, не хочет он возвращаться к старой жизни. Вся надежда на вмешательство внешних сил. Жаппар рассуждал так: «Если с запада двинется Германия, с востока - Япония, а мы поддержим их наступление изнутри, то камня на камне не останется от советской власти». Сейчас, напрягая все свое воображение, он старался вычислить, когда придет этот день, когда ударит буря.

Занятый этими мыслями, Жаппар не заметил, как сзади бесшумно подошел Рымбек.

- Холодно здесь, да и говорить не совсем удобно. Пойдем потолкуем в комнате, - предложил Рымбек. Виду него был веселый, добродушный.

В комнате Жаппара, настороженный, пронырливый, как гончая, Рымбек опустил шторы на окнах, заложил дверь на крючок. Только выполнив это, он присел и повел разговор:

- Читал в газете, что творится в Германии? Тучи сгущаются. Как бы этой весной не грянула война. В современной войне решающая сила - мотор и горючее. Интересно, готовы ли большевики к такой войне?

- Кажется, неважно они подготовились, - коротко ответил Жаппар.

Он все еще не освободился от своих мрачных мыслей. Медленно опустился на стул, помолчал. Наконец продолжал:

- Вооруженность старой России общеизвестна. В японскую войну вышли против пушек с иконами, в германскую против пулеметов - с винтовками. За пятилетку отсталая техника России может значительно вырасти. Но эта техника будет опрокинута одним гулом немецких моторов. Нужно действовать быстрее, пока страна не окрепла. А они там все медлят. Однако, как бы большевики ни хорохорились, им не догнать за одну пятилетку западные страны: те ушли вперед на пятьдесят лет...

- Если за границей будут топтаться, как сейчас, то,пожалуй, большевики и догонят. Запад торгует с Советами, посылает своих специалистов... Что они, из ума выжили? - раздраженно сказал Рымбек.

Жаппар уже успел справиться со своим мрачным настроением, усмехнулся:

- Как знать! Дело тут не только в разногласиях между капиталистами и в торговом азарте. Им нужно изучить наше внутреннее положение. А кроме того, готовясь разрушать, полезно поговаривать: «Мы не против строительства». Разве мы с тобой не так же действуем?

Так темной ночью в уединенной комнате враги народа подбадривали друг друга.

- Только на них и надежда, иначе уничтожил бы себя собственным жалом, как скорпион, - отозвался Рымбек.

Укрепляя надежду на зарубежную агрессию, Жаппар выкладывал перед другом свои соображения.

- Нам здесь спать тоже не следует. В работе нового производства встречается много трудностей. А каждая трудность - ширма для нас. Будем действовать и в тоже время засыпать руководящие организации жалобами, анонимками. Мейрам и Щербаков начнут все выяснять, расследовать и поневоле ослабят руководство строительством. Тогда-то и легко будет свалить на них все.

Рымбек внимательно слушал. Он умел разжигать всякую склоку. Теперь представилась к этому новая неожиданная возможность. И он опять вернулся к давно волновавшему его вопросу.

- Можно ли поссорить Мейрама и Щербакова?

- Надо помочь им в этом.

- Надо бы поставить капкан на Канабека.

- Этот старый пес в свое время немало причинил нам зла, - хмуро заметил Жаппар.

При упоминании о Канабеке у обоих заныли старые раны. Во время коллективизации Канабек, разоблачив отца Жаппара и брата Рымбека как заядлых кулаков и антисоветски настроенных людей, добился высылки их из республики. Жаппару и Рымбеку он казался опасней змеи. Жаппар предостерег:

- Это хитрая лиса. Но старые материалы нам не страшны, теперь нужно постараться, чтобы в его руки не попали новые.

- И будем ловить его самого на каждой ошибке.

Оба они не решались выступать против народа открыто; с тем большей энергией они мстили и вредили тайно. В первое время они были осторожны, как сороки. Позже, когда смерть Орлова сошла безнаказанно, вредители обнаглели. Их подмывало действовать смелее.

- Внутренние затруднения и искусственные преграды, конечно, полностью не сорвут пятилетки, - признавался Жаппар. - Они полезны нам тем, что до вооруженного нападения извне тормозят, замедляют рост страны. Сейчас самое уязвимое в стране - снабжение продовольствием. Неокрепшие колхозы еще долго не смогут насытить продуктами промышленные города. Уничтожение одной продовольственной карточки равносильно сейчас убийству человека... Ты слабо используешь своего Махмета.

- Он не Алибек и на крупные дела не способен, - оправдывался Рымбек.

Но Жаппар не соглашался.

- Заставь! Смелее нужно транжирить пайки рабочих, разбазаривать продукты. Пусть одних обделяет, других задабривает... Поднимется ропот в массах.

- Пойдет ли на это Махмет?

- Заставь! - уверенно повторил Жаппар. - Не забывай: для нас глупые люди полезней, чем умные... Сейчас в Караганде сосредоточены запасы продовольствия на три месяца. Сто тысяч карточек. Пусть Махмет вносит путаницу в систему выдачи и отоваривания карточек. Если это обнаружат, то политическим делом не сочтут, а посмотрят как на обычное должностное преступление. Защитники найдутся, выручат.

- Да ведь, если обнаружат, все равно будут судить, - сказал Рымбек.

Жаппар рассмеялся мелким смехом.

- Пусть и судят Махмета, не велика потеря.

Об Алибеке он держался другого мнения.

- Этот человек способен на все. В крайности сам себя уничтожит.

- Это верно, - кивнул головой Рымбек. - Он предлагает провести еще одну аварию.

- Какую?

- Хочет обвалить дальний участок уклона. Это дело покрупнее прежних.

Жаппар достал из портфеля подземную карту. Поразмыслив над ней, покачал головой.

- Чего мы этим достигнем? На короткое время будет выведен из строя один только камерон. Шахту от этого водой не зальет. Быстро исправят. Кроме того, останутся другие пути из шахты. Подача угля на-гора не прекратится. Вот если бы вызвать обвал в верхней или центральной части уклона - это было бы равносильно тому, чтобы перерезать вену.

- Там труднее. Охрана сильна...

В окна уже пробивался свет, когда они закончили обсуждать свои преступные планы.

Глава девятая

Караганда росла с каждым днем. Появлялись все новые шахты, шурфы, разведывательные вышки, каменные и известковые карьеры, кирпичные заводы. Вслед за ними рос и расширялся город. Теперь он раскинулся на нескольких окрестных холмах. К окраинам предстояло прокладывать водопроводные и паровые трубы, тянуть электрические и телефонные линии.

Техническое обслуживание новых производств по-прежнему было возложено на единственный хорошо оборудованный механический цех.

Рабочие по старой привычке называли его «мехцехом». В действительности цех вырос до размеров большого механического завода. В нем действовали кузнечный, токарный, котельный, слесарный и литейные цехи, машинное отделение и кочегарка. Старое, покосившееся здание сейчас обросло новыми строениями.

Но механик Козлов остался верен старым своим привычкам. Его рабочий кабинет помещался в старом здании, где он обосновался с первого дня своего приезда в Караганду. Он сидел все на том же табурете, все за тем же грубо сколоченным столом. Глаза вооружены очками, в зубах - деревянный мундштук с неизменно дымящей цыгаркой, свернутой из газеты. У Козлова не хватало указательного пальца на правой руке; он писал, зажав карандаш между средним и безымянным пальцами.

Быстро заполнив половину листа, Козлов вдруг задумался, почесывая карандашом свою заметно отросшую седеющую бороду. Стол его был завален листками бумаги со следами масла и копоти, оставленными пальцами рабочих. Это были заказы, поступившие с шахт. Бумажки заполнены цифрами, исчерчены линиями, подчеркивающими важность заказа. Подобно опытному чабану, узнающему своих овец среди сотен других, Козлов с одного взгляда на бумагу определял, какая часть механизма нужна. Время от времени Козлов брал трубку зазвонившего телефона, отвечал на вопросы, сам спрашивал, спорил и при этом не переставал перебирать лежавшую перед ним стопку бумаг.

Вошел слесарь Лапшин.

- Кстати пришел, Костя, - проговорил Козлов, отложив карандаш и сняв очки. - Слышал? Соревнование между бригадами монтажников деда Ивана Петровича и Антона Левченко разгорелось не на шутку. Людей за сердце взяло. Недавно дед Иван приходил и забрал сто фланцев. Теперь Антон не дает покоя, требует столько же. Надо обеим бригадам изготовить еще по двести фланцев. Поторопить бы кузнечный и токарный цехи. Они тоже соревнуются.

- Ребята дружно взялись. Я только что из цехов. Думаю, что обязательства выполнят.

- Если обе бригады монтажников к двадцатому числу закончат сборку подъемной машины - это будет победа. Ты знаешь, Костя, что это означает? Заработают две новые шахты. Дополнительно тысячи тонн угля! - возбужденно говорил Козлов. Он встал с места, начал ходить из угла в угол. - На отдельных шахтах из-за нехватки болтов камерон простаивает по нескольку часов. По-моему, все мелкие неполадки должны устранять на шахтах своими силами, а нам шире надо жить, нам надо браться за крупные работы. Как ты на это смотришь?

- Придется в каждой шахте открывать собственный, хорошо оборудованный механический цех.

- А как же? Нам это теперь под силу.

- А где люди? Умелые рабочие все еще на вес золота. Вчера Сергей Петрович ругал нас именно за то, что мы не растим кадры.

- Все-таки напрасно ругал. Кто стоит у подъемной машины во второй шахте? Балжан. Кто камеронщик впервой шахте? Жолтай. Майпа - машинист, Жанабыл - токарь, Бокай - кочегар. Жамантык тоже скоро будет кочегаром, Шайкен - слесарь... Кто же их обучил, как не мы? Неужто Сергей Петрович только на нас решил взвалить обучение кадров для всех шахт? Ведь мы же не школа ФЗО! Пусть он покрепче нажимает на свой отдел кадров!

- Вчера на механический завод приезжал Щербаков, провел собрание рабочих-донбассовцев. Корил за медленную подготовку квалифицированных рабочих из местного населения, критиковал слесарей, включая и самого Козлова. Козлов тоже не остался в долгу: выступил с критикой работы отдела кадров треста.

И сейчас он свернул было на ту же дорожку. Но, заметив, что Лапшин слушает неодобрительно, спросил:

- Что, не верно?

- Верно. Но достижения наши и с закрытыми глазами видны. Нужно говорить о наших недостатках.

Лапшина недавно избрали секретарем парторганизации завода. И не зря избрали. Человек он характера твердого, политически подготовлен и развит. Говорил густым басом, пристально глядя в лицо собеседнику своими глубоко посаженными глазами. Люди, впервые его видавшие, оставались в глубоком убеждении, что он сердитый человек. А сердился и выходил из себя Лапшин очень редко.

- По-моему, Щербаков справедливо отметил наши недостатки. Разве не правда, что у. нас мало местных квалифицированных рабочих? Скромничать не будем - старались мы много, а людей подготовили маловато. С отдела кадров свой спрос, а с нас - свой.

- Но мы же, Костя, никого от станков не гоним.

- А я о чем говорю? От станков мы не гоним. Но ведь к станку надо уметь привлечь людей, заинтересовать. Надо непрестанно обучать людей и одновременно облегчать их тяжелый труд. Вот мы механизировали горн кузнечного цеха. Одно это дало огромный эффект. Теперь пора облегчить труд молотобойцев. Я думаю, пришло время устанавливать электрический молот.

Козлов задумался, подперев рукой подбородок.

- Да, это можно, - наконец сказал он. - Спасибо, что напомнил. Посоветуюсь с инженером. Впрочем, и без инженера ясно, понадобится для этого только один дополнительный движок.

- Можно использовать горизонтальный движок - тот, что стоит во дворе.

- И то верно. Только поршневые кольца в нем нужно заменить.

Вошел Ермек - в комбинезоне, с аккумуляторной лампой на лбу. Не успев поздороваться, он набросился на Лапшина:

- Секретарь, болит ли у тебя сердце за производство?

- Пожалуй, что побаливает.

- Тогда почему не следишь за выполнением заказов?

- Только вчера отремонтировали тебе пять вагонеток.

- Овчаренко тоже исправили пять вагонеток. А разве шахты наши одинаковые? Что это у вас за уравниловка?

- Если не одинаковые, зачем ты соревнуешься с Овчаренко?

- Чудак ты, - усмехнулся Ермек. - Неужели Караганда с Кузбассом или Кузбасс с Донбассом соревнуются потому, что они равны друг другу? У каждого есть свое обязательство по плану. Вот и соревнуются за лучшее выполнение собственных обязательств. У меня шахта больше - мне и снабжения давайте больше.

- Попало тебе, Костя? - рассмеялся Козлов. - Ладно, Ермек Барантаевич, к завтрашнему вечеру дадим тебе еще пять вагонеток. Овчаренко - хитрец, должен был меньше получить, да отвоевал себе столько же.

- Договорились. Еще прошу проверить подъемную машину в шахте, а то шалит, задерживает работу.

- Костя, отправляйся с ним, - распорядился Козлов. - У них соревнование в самом разгаре. Стыдно будет, если механизм шахты, которая у нас под боком, остановится хотя бы на одну минуту. Нехорошо будет.

Ермек взял Лапшина под руку, и они вышли. Один был секретарем парторганизации шахты, другой - механического завода. И по возрасту они были однолетки и сложением похожи. На ходу они тискали, мяли друг друга, соревнуясь в силе. Козлов, вышедший за ними во двор, усмехнулся.

- Вот медведи. И шутят-то по-медвежьи.

Двор завода за последнее время был расширен. Отовсюду слышался стук молотков, лязг железа, сверкали искры передвижных горнов и электросварочных аппаратов. Оживление росло с каждым днем. Шахты соревновались между собою, требовали срочного выполнения своих заказов. А это подтягивало и соревнующиеся цехи завода.

Рабочему оживлению способствовала и недавно введенная сдельная оплата. Тот, кто раньше работал с прохладцей, прячась за спину передовиков, теперь не хотел отстать и получить зарплату меньше других.

Козлов подошел к движку, о котором только что говорил с Лапшиным, и принялся тщательно осматривать его. Окраска уже вылиняла, облупилась на солнце, и машина начала ржаветь. Немного дальше, опустившись на колени, стучал молотком Бондаренко, ремонтируя вагонетки.

- Иди-ка сюда! - позвал его Козлов. Бондаренко торопливо подбежал. Общественный суд и все, что было связано с ним, не прошли для него даром: он обуздал свой задиристый характер, в работе стал расторопнее. Но Козлов поблажки ему не давал: по-прежнему обращался строго и холодно. И сейчас, хмуро взглянув на Бондаренко, спросил:

- Ну, когда закончишь вагонетки?

- Послезавтра.

- А нужно завтра. Послезавтра возьмешься за этот вот движок. Отремонтируешь его и установишь. Срок - неделя. Если выполнишь, разряд тебе установим прежний.

- Борис Михайлович, да разве возможно управиться? Сами же видите...

- Можно. Только мастерство требуется проявить, а главное - желание.

Бондаренко молча стал рассматривать движок, заходя то с одной стороны, то с другой. В то же время он бросал взгляды на вагонетки. Выполнить оба задания в недельный срок трудно, а не выполнить нельзя. Он был слесарем среднего разряда, после суда его перевели в низший. Скандал с Жумабаем не только на работе повредил Бондаренко, он оттолкнул от него людей. Последнее было всего тягостней. И Бондаренко принял решение, на которое не осмелился бы раньше:

- Берусь, сделаю.

- Если так, то и я сдержу свое обещание. Поддержу тебя в профкоме, - сказал Козлов и пошел дальше.

Механик вошел в токарный цех. Здесь на десяти станках готовились фланцы для труб. Возле каждого рабочего, как и в других цехах, стоял ученик – молоденький казах. В цехе все еще мало было токарей-казахов, больше русские и украинцы.

Окинув привычным взглядом станки, Козлов остановился у одного из них. Рядом с токарем стоял старательный паренек. Не отрывая глаз от резца, он, словно ребенок, радовался его быстрому ходу. И до того увлекся этим зрелищем, что невзначай столкнулся головой с токарем.

- Ковалюк, - сказал Козлов, - ты не только показом учи. Ты заставляй и самого его работать.

Ковалюк остановил станок, повернулся к Козлову. Рубаха на его широкой груди была распахнута. По привычке улыбаясь всем, своим круглым лицом, он начал обосновывать метод своего обучения:

- Обработка одного фланца на станке стоит пятьдесят копеек, за работу кузнецам тоже отдай полтинник, материал стоит столько же. Выходит...

- Да, выходит, что цена фланцу самое большее полтора рубля. Но знающий ученик для нас дороже денег. Иной раз ты уж через край бережлив.

- Прежде всего надо обучить ученика бережливости, - чтобы не портил материал. Если не будем считать малые потери, они вырастут в большие, - рассудительно ответил Ковалюк.

Этот токарь был учителем Жанабыла, Шайкена и других казахов. Искусный мастер, знаток своего дела, гордость всего цеха, он успевал обучать учеников и выполнять по две нормы. Никогда его не видели ни суетливым, ни раздраженным. Работал он без спешки, но сноровисто и не допускал ни малейшей порчи деталей.

На этот раз Козлов не посчитался с этой чертой его характера. Подойдя к станку, он передал пареньку ручку суппорта и сказал:

- Ну-ка, попробуй сам.

Парень растерялся. Он неуверенно подвел конец резца к фланцу и, не проверив точность, пустил станок в ход. Резец отсек нить фланца. У будущего токаря пот выступил на лбу.

- Эх, испортил!

- А понимаешь, почему испортил?

- Понимаю.

- Если понял, значит не повторишь эту ошибку, - сказал Козлов, похлопав паренька по плечу. Затем он повернулся к Ковалюку: - Убытка на полтора рубля, а пользы на полторы тысячи. Вот на таких дешевых работах нам и нужно обучать их практике. А практика - дороже всего.

Ковалюк молча поднял испорченный фланец, повертел его в руках, покачал головой, потом отбросил в сторону.

От соседнего станка Жанабыл крикнул:

- Если дать им волю, брак сожрет все наши старания!

Козлов подошел к Жанабылу. У молодого токаря на кончике вздернутого носа поблескивали капельки пота.

- Бачишь, Борис Михайлович? - спросил он. Козлов засмеялся.

- Ты что, по-украински научился говорить?

- Соседство с дядей Ковалюком сказывается.

- Дельно. Скорее поймете друг друга. Ну, что ты хотел показать?

- А вот.

Жанабыл остановил станок. Он показал фланец - один край был толще другого: брак кузнечного цеха. Осмотрев фланец, Козлов подтвердил:

- Да, брак!

- Брак-то брак, а кто виноват?

- Кузнецы.

- А конкретно?

- Найдем.

- Трудно найти. Пожалуй, не только вы, но и сами они не знают, кто сделал брак.

Козлов озабоченно почесал подбородок. Он не мог не видеть, что растущее производство требует новых порядков. Раньше он знал на память, какая деталь и кем сделана. Теперь и число рабочих и выпуск продукции резко возросли. Можно ли все упомнить? Нужен был точный учет.

Козлов нанизал на проволоку два фланца, забракованные Жанабылом, и спросил:

- А что предлагают твои комсомольцы?

- Если каждый токарь, кузнец и слесарь поставят, скажем, на фланце свою метку, то всегда можно будет узнать, кто его сделал.

- А сколько же тогда получится меток на одной детали?

- Да, многовато. А что же еще можно придумать?

- Нет, этот способ не годится. По-моему, нужно одного квалифицированного рабочего выделить на прием мелких изделий, а крупные работы пусть принимает комиссия.

- Здорово придумали, Борис Михайлович, - сказал Жанабыл, повеселев. - Люди стараются сделать побольше, чтобы побольше заработать. Пусть себе зарабатывают, только никто не давал им права снижать качество продукции. Мы, комсомольцы, хотим проследить за этим делом.

Жанабыл недавно был избран секретарем комсомольской организации завода. Он славился среди молодежи своими страстными, горячими выступлениями на собраниях и производственных совещаниях. Отстающие по работе побаивались его острого язычка, но передовые любили его, знали: Жанабыл поблажки не даст. Он и вне завода был на виду - ко всему восприимчивый, инициативный, веселый. Городской комитет комсомола собирался взять его на комсомольскую работу, а Козлов противился, доказывая, что из Жанабыла выработается хороший командир-производственник.

Сейчас Козлов опять спросил:

- Ты, парень, сам скажи: к чему сердце лежит? Не заставляй нас из-за тебя спорить!

- Где больше можно получить знаний, туда и пойду, - ответил Жанабыл.

В дверях показалась группа рабочих: собирались устанавливать в цехе новый огромный станок. Его поставили на дощатый помост, который катили по настланным на полу бревнам и трубам. Токари, слесари и машинисты - все, кто находился в цехе, - подняли головы, рассматривая этот станок-гигант, сделанный на отечественном заводе. Бригада, устанавливавшая станок, была многочисленна: тут находились и русские, и украинцы, и татары, и армяне, не говоря уже о казахах. Слышался разноязычный говор. Но все понимали друг друга. Главное же - каждый знал, что ему делать.

- Еще раз, взяли!

- Пошла!

Козлов, во все глаза наблюдавший за происходящим, сказал Жанабылу:

- В недалеком будущем, когда наш мехцех превратится в большой завод, мощный кран будет хватать такой станок, как беркут добычу, и ставить на место! Подумай-ка, ведь неплохо быть командиром на таком заводе? Впрочем, решай как знаешь.

- Партия лучше меня знает, Борис Михайлович, кого и куда поставить, - проговорил Жанабыл серьезно.

- Партия посчитается и с твоим желанием, - ответил Козлов и вышел, унося с собой забракованные фланцы.

Он пошел в кузнечный и литейный цехи - показать рабочим образцы брака и разобраться, на ком лежит вина.

Двери цехов были широко открыты. Оттуда несся звонкий перестук молотков и шипение огня, рассыпающего искры во все стороны.

Глава десятая

По выходным дням Сергей Петрович Щербаков позволял себе просыпаться несколько позже обычного. Вот и сегодня - половина девятого, а он еще в постели. Но жена его, Антонина Федоровна, и по воскресеньям привыкла подниматься рано. А здесь, в Караганде, забот у нее прибавилось. Едва приехав сюда, она поступила работать инструктором в горком партии. Дела у нее хватало: надо было привыкнуть к новой обстановке, к новым людям, да и в квартире навести порядок, ведь Сергей Петрович до ее приезда мало заботился о себе.

В спальне было холодновато и еще не совсем светло. Антонина Федоровна подобрала и положила на тумбочку книгу, которую Сергей Петрович читал на ночь и, засыпая, уронил на пол, поправила на муже сбившееся одеяло, потом вышла в соседнюю комнату. Здесь она, по давнишней своей привычке, начала утреннюю гимнастику.

Антонина Федоровна хорошо сохранилась - ей уже исполнилось сорок, но на вид не больше тридцати. Фигура у нее стройная, высокая, лицо не потеряло свежести, а в голубых глазах нет и тени усталости.

На кухне готовила завтрак мать Антонины Федоровны - хлопотливая, опрятная старушка в белом переднике. Антонина Федоровна ласково поцеловала ее в щеку.

- Доброе утро, мама!

- Здравствуй, моя радость! Здравствуй, моя единственная! - отозвалась старушка.

- Я-то у тебя хоть единственная, а вот у меня, мама, и единственной нет.

Старушка молча вздохнула, - если у дочери и было: какое горе, так это бездетность.

- Кажется, ни на что не могу пожаловаться, но все-таки без детей жизнь не полная, - продолжала Антонина Федоровна.

- Ну, рано еще об этом говорить. У меня двоюродная сестра родила в пятьдесят лет. Не обойдет и тебя счастье.

- Спасибо на добром слове... Давай помогу тебе готовить.

- И одна управлюсь. Иди-ка лучше на воздух, утро замечательное. Кстати, разбросай снег во дворе, если уж хочешь поработать.

Всю ночь шел тихий пушистый снег. Все вокруг ослепительно побелело. Зимой в Караганде редко выдаются такие дни, когда небо чистое и снег не крутит поземка. На воздухе Антонина Федоровна повеселела.

Она вернулась в дом оживленная, румяная, разбудила Сергея Петровича.

- Вставай, лежебока! День чудесный, ни облачка, ни ветерка. Отправимся на лыжах за город, в гости к Жайлаубаю, давно старик звал.

- Очень хорошо придумала, - согласился Сергей Петрович. - Бурана ночью не было?

- Говорю же - не: шелохнется кругом.

- Значит, следы зайчишек не замело. Захвачу ружье... Ну, покажи мне, что делается на улице.

Быстро одевшись, Сергей Петрович вышел вслед за женой во двор.

На улице было так чисто и бело, что даже ступить было боязно. Воздух - неподвижен, ветви молоденьких деревцев, посаженных Сергеем Петровичем вокруг дома, опушены снегом.

- А вот и заяц пробежал! - указала Антонина Федоровна на тонкую цепочку следов.

Сергей Петрович засмеялся:

- Вернее всего - кошка.

- А как ты узнаешь следы зайца?

- Ну, это трудно тебе объяснить...

Они полной грудью дышали чистым, прохладным воздухом, с любопытством оглядывались кругом, словно место для них было новым.

- Вот уж не думала я, что здесь может быть так хорошо, - заметила Антонина Федоровна.

- А почему бы и не быть? Со временем здесь посадят леса, создадут широкие озера... А сейчас не пора ли завтракать? Уж если идти на лыжах, так пораньше.

За столом беседа была веселой, полушутливой. Щербаков указал Антонине Федоровне на полную миску жареных пирожков.

- Балует тебя мать, все думает, что маленькая. А ведь ты, по-моему, давно уже взрослая.

- Наверно, дитя для матери всегда остается ребенком, - ответила Антонина Федоровна.

У старушки, разливавшей чай, мелко задрожали руки и навернулись слезы на глаза.

- И не говори, Тоня. Мне уж шестьдесят, а твоей бабушке, моей матери, - восемьдесят пять. А она меня дитяткой зовет. Скучает, в Донбасс зовет. Ох, как хочется взглянуть на нее, по ночам снится.

- За чем же дело стало? - улыбнулся Сергей Петрович. - Вот поеду в Москву, в командировку, и захвачу вас с собой. А там не так далеко и до Донбасса, отправлю с каким-нибудь попутчиком, А на обратном пути сам могу заехать.

- А как же дом? Как Антонина одна останется? - испугалась старушка. - Нет уж, я никуда от нее.

- Мамочка! - обняла ее Антонина Федоровна. - Весной вместе поедем. Я тоже по бабушке соскучилась.

Сергей Петрович осмотрел лыжи и двустволку. Всё было в порядке. Антонина Федоровна достала из шкафа, два лыжных костюма.

Спорт для Щербакова и жены был любимым развлечением. Они и познакомились на катке. Сегодняшняя прогулка в совхоз, расположенный в двадцати километрах от Караганды, обещала хороший отдых. К тому же в совхозе заведующим животноводческой фермой работал Жайлаубай, которого Щербаков давно собирался навестить.

- Пойдем не по дороге, а целиной, через холмы, - предложил Сергей Петрович. - Там скорее наскочит зайчишка.

Холмы начинались вскоре же за железной дорогой. На одной из вершин лыжники остановились, Сергей Петрович закурил трубку. Перед ним на белой пелене снега раскинулась Караганда.

- С каждым днем растет! - говорил Щербаков, попыхивая трубкой. - Вдоль железной дороги на Балхаш, к югу и западу от города, насадим леса. Под защитой лесов хорошо будет в городе. Наш новый председатель горсовета Канабек - энергичный, дельный человек. Строительство у него хорошо идет. Настоящий хозяин города!

- У него все спорится, - согласилась Антонина Федоровна. - Сколько времени возились с клубом, а он пришел - и закончили. Видел, какой красивый получается кинотеатр? Говорят, что уже стадион заложили.

- К весне и стадион откроем...

Бесконечно расстилались снега, поблескивая, переливаясь на солнце. Лыжи скользили легко, оставляя ровный, прямой след. Тихо и безлюдно вокруг. Ни зверька, ни птицы, - надежды Щербакова на охоту не оправдывались.

В ложбине между двумя холмами они увидели человека, только что соскочившего с лошади. Он нагнулся и вынул из капкана рыжую лису. Первой к нему подкатила Антонина Федоровна.

- Здравствуй, отец!

Это был седобородый казах в заячьем треухе, повязанный пуховым шарфом. Старик довольно хорошо говорил по-русски. Он всмотрелся в Щербакова узкими зоркими глазами.

- Если зрение не обманывает меня, ты начальник всего промысла?

- Он самый, - признался Сергей Петрович.

- А кто эта женщина?

- Моя жена.

Старик постоял в раздумье, опустив голову, держа лису, потом заговорил:

- Хорошая встреча. Я вон из того колхоза. По-казахски называется Ак-Кудук, по-русски - Тихоновка. Муздыбай меня зовут, а отца звали Акшолак. По старости меня освободили от тяжелой работы, сказали - будь охотником. Вот и охочусь. - Он встряхнул метровую лисицу, еще раз посмотрел на Щербакова. - Знаешь, какой у казахов есть обычай?.. Добытого зверя, если еще не успел приторочить к седлу, подари встретившимся людям. Но если зверь вынут из капкана - обычай соблюдать не обязательно. Вот я и думал - как поступить? Все же решил: раз встретилась женщина, надо подарить, пусть сошьет себе воротник.

- Ни к чему это! Спасибо! - в один голос заговорили Щербаков и Антонина Федоровна.

- Нет-нет, - настаивал Муздыбай, - возьмите. Я знаю, что вы не нуждаетесь в лисьей шкуре. Но уж если я решил, не обижайте. Ты - посланец великого народа, который украшает мою землю, строит на ней большой город. Этот народ научил казахов управлять машинами, добывать уголь из земли. Бери, не обижай старика! - И Муздыбай привязал лису к поясу Щербакова.

- Что же, придется отдарить, - нашелся Сергей Петрович. Он снял с плеча ружье и вручил Муздыбаю. - Примите в знак дружбы. Хорошо бьет.

- О! - воскликнул старый охотник. - Богатый подарок. Не жалко?

- Берите, у меня еще одно есть. Приезжайте вместе со старухой в гости. Будем рады.

Музлыбай хитро прищурился.

- Приеду. Только, пожалуй, и не обрадуешься знакомству. Я ведь не зря приеду. О нашем колхозе буду говорить...

- Что же, потолкуем и о колхозе. Как у вас дела идут?

- Неплохо идут. Только машин мало. А надо бы богатые земли поднять...

- Вон куда клоните, - улыбнулся Щербаков. - Машин пока что и у нас не хватает. Вот пришлют побольше тракторов - поможем, шефство над вами примем.

Взгляд Муздыбая загорелся радостью, старик по очереди пожимал руки Щербакову и Антонине Федоровне.

- Вот спасибо! Поеду и расскажу об этом своим. До свидания, дорогие!

Старик легко вскочил в седло и пустил лошадь галопом.

Лыжники тоже двинулись в путь. Вот из-за холма показалась ферма. Видно было, как Шекер, верхом на коне, гнала коров в ложбину на водопой. Одета она по-мужски, в шароварах, держалась в седле уверенно. Жайлаубай делал проруби для водопоя в маленьких озерках. Взрослые коровы брели к прорубям чинно, гуртом; молодняк, вырвавшись из хлевов на волю, резвился, и Шекер едва успевала заворачивать телятю

Жайлаубай вскинул голову и сразу узнал лыжников.

- Апыр-ау! Да ведь это Сергей и Антонина!

Он не спеша подошел к гостям. И прежде чем подать руку, огладил усы и бороду от инея. Подскакала и Шекер.

Разговор шел смешанный - на русском и казахском языках. Сергей Петрович начал уже понимать по-казахски, а Жайлаубай по-русски. Шекер же с Антониной Федоровной больше объяснялись жестами и мимикой.

Шекер указала на лыжи, потом хлопнула по крупу своей кобылы; этим она хотела сказать: «Почему гости не на лошадях приехали?» Но Антонина Федоровна поняла так, что ей предлагают сесть верхом, и сразу же согласилась.

- Попробую. Лошадь смирная? - спросила она Жайлаубая.

- Как ягненок! - рассмеялся тот.

Шекер подсадила Антонину Федоровну в седло, повела лошадь в поводу. Мужчины шли позади, говорили о делах.

- Как скот, здоров? - интересовался Щербаков.

- Видите, резвится. Больные телята не стали бы прыгать.

- Кормов хватает?

- Не жалуемся. Только водопой в неудобном месте. В холод и буран далеко гонять. В такие дни я не выгоняю скот, пою растопленным снегом.

- Падежа не было?

Жайлаубай обиженно посмотрел на Щербакова.

- Что вы! При мне и у мыши кровь из носа не пойдет.

- При чем тут мышь, почему у нее должна идти кровь из носа? - не понял Сергей Петрович.

- Казахская поговорка, - объяснил Жайлаубай. - Как сказать по-русски - не знаю. Одним словом, не дай скоту бедствовать...

- По-нашему это будет: волос с головы не упадет.

- Вот, вот! - обрадовался Жайлаубай. – Должно быть, так и есть. Вот и научимся друг от друга говорить.

Ферма находилась в километре от центральной усадьбы совхоза, и когда спутники приблизились к усадьбе, из конторы вышел человек. Он пошатывался и мурлыкал песню. Видно, был выпивши.

- Кто это? - спросил Щербаков.

Жайлаубай замялся, пробормотал:

- Не узнаете? Это наш директор совхоза.

- Директор?

Сергей Петрович всмотрелся. Да, перед ним был Каримбай Алибаев, бывший председатель Карагандинского горсовета, снятый в свое время за нераспорядительность. Его послали заведовать совхозом.

- И частенько он так?

- Каждый выходной, - невесело сказал Жайлаубай. - Да и в будни прихватывает.

Щербаков покачал головой.

Они зашли на скотный двор. Доярки заводили коров в стойла. Двор был теплый, сухой, но воздух спертый, стойла тесные.

Жайлаубай виновато объяснял:

- Стараюсь делать что могу. Да ведь не все от меня зависит! У директора ничего не допросишься. Вентиляцию надо бы устроить, желоба водопойные проложить... Вот тогда соседние колхозы стали бы брать с нас пример...

Вошел пьяный директор Алибаев, все еще распевая песню. Увидев Сергея Петровича, он сразу замолчал, бросился пожимать его руку.

- С приездом! Будьте моим гостем. Жена сегодня двух гусей зарезала.

- Спасибо, - отказался Щербаков. - Времени мало, хочу поскорее вернуться в город.

- Тогда я принесу вам хороший кусок сюда.

Щербаков поморщился.

- Лишнее... Вам бы, товарищ Алибаев, проспаться надо. К пяти часам пришлите мне лошадь и сани.

- Ваше слово - закон, Сергей Петрович. Иду и ложусь. Лошадь будет.

Он ушел шатающейся походкой. Щербаков посмотрел ему вслед, подумал: «Совсем опустился человек. И здесь не оправдал себя. Надо будет заменить его».

У Жайлаубая небольшой саманный домик из трех комнат, обычно такие дома строят в аулах. Но он отличался от прежнего казахского жилья: потолки в комнате высокие, окна большие, с двойными рамами, пол, правда, не дощатый, но выложен кирпичом и сверху ровно обмазан глиной и утрамбован. Большую часть своей жизни Жайлаубай провел в кочевках по широким степям, а теперь, видимо, решил накрепко осесть на одном месте. Он обнес домик изгородью, окопал канавой, разбил небольшой приусадебный участок.

- Вспомни-ка, Жайлеке, - говорил Щербаков, - как два года тому назад мы встретились в Караганде на первом субботнике. Вы тогда и юрту с собой привезли, и овец своих пригнали. А теперь, глядите, совсем по-новому зажили. Если я Каримбая с трудом узнал, то и вас тоже. Но каждый по-своему изменился.

- Каждый по-своему, - согласился Жайлаубай. Шекер и Антонина Федоровна приготовили обед. При виде объемистой кастрюли, поданной на стол, Щербаков оживился:

- Ого! Что тут у вас? С морозца я проголодался...

- Совсем скромное угощение, - сказал Жайлаубай, - жена сварила индюшку.

- Вы что, птицу стали разводить?

- Да, овечек почти не держу теперь. Трудно ухаживать за скотом в совхозе и держать свой. Вот мы с женой и завели индюшек. Хлопот с ними мало, а польза большая. Что мы, кочевники, знали об этом? Век живи – век учись.

Разговор за столом шел веселый, свободный, - Щербаковы были не впервые у Жайлаубая, да и тот при каждом приезде в город заходил к ним вместе с женой. Все они уже давно привыкли друг к другу.

- Мой Жайлаубай только хвастается индюшками, а на самом деле это я развела их. Такого беспечного мужа, как мой, поискать.

- Почему вы каждый раз укоряете его? - вступилась Антонина Федоровна. - По-моему, он заботливый хозяин.

- Э, дорогая Антонина, - рассмеялся Жайлаубай, - тут надо понять, в чем дело. Когда жена чем-нибудь расстроена, я успокаиваю: «Подожди, все уладится...» По ее мнению, это беспечность.

- И беспечный и легкомысленный! - настаивала Шекер. - Вот поступил на службу, немного образумился. Да и то пропал бы без меня.

Солнце садилось. К окнам подъехали сани, запряженные парой вороных. Гости прощались, благодарили за угощение.

Мороз на дворе усилился. Шекер укутала Антонину Федоровну овчинной шубой, а Жайлаубай накинул на Щербакова черный казахский шапан.

Пара сильных коней рванула с места, едва кучер тронул вожжи. Сани помчались, взвихривая снежную пыль. Смеркалось. Антонина Федоровна запела песню, - голос у нее сильный, чистый. На бескрайнем небе плыла позолоченная луна. По широкой, снежной степи мчались сани, звенела русская раздольная песня...

Глава одиннадцатая

Перед зданием городского комитета партии было людно. Одни приходили, другие уходили - беспрерывное движение не прекращалось. Шли и партийные, и беспартийные. Работники горкома принимали всех, никому не отказывая.

Люди шли и лично к Мейраму - за советом, с требованиями и просьбами.

Вот один из трех посетителей, сидящих перед Мейрамом, говорит:

- Я приехал сюда на работу. Из батрацкой семьи. Участвовал в гражданской войне. Потом руководил волостным ревкомом, был председателем сельпо. А мне предложили в тресте заведовать конным двором. Это насмешка или попросту знать меня не хотят! Вот документы. Разберись в этом деле, дорогой.

Лет он был средних, роста среднего, лицо угреватое. Звали его Асаном. Он выложил на стол ворох сильно потрепанных, местами порвавшихся на сгибах документов. - Истрепали вы их изрядно, - сказал Мейрам, просматривая документы.

- Ничего. Сниму заверенные копии.

- Подлинник всегда ценнее. Берегите свое богатство.

Асан и в самом деле когда-то был не последним работником. Но сейчас, подобно своим документам, он казался истрепанным и подержанным. Заведовать конным двором Асан считал ниже своего достоинства, а более ответственная должность была ему явно не под силу. Но этот до наивности самоуверенный человек твердо рассчитывал получить руководящий поет. Ему бы учиться, а он опирался на старые заслуги и при каждом возражении артачился, как своенравный конь. Мейрам сказал со всей прямотой:

- Если Щербаков предлагает вам заведовать конным двором, советую согласиться. В вашем распоряжении будет не маленькое хозяйство, На что вы способны для дальнейшего - покажет работа.

Асан молча собрал свои бумаги и вышел, унося в душе горькую обиду.

Второго просителя, ждавшего очереди, звали Аталык. На каждый вопрос он отвечал не меньше часа. Говорил неутомимо, без передышки. За свою недолгую жизнь Аталык успел побывать и фотографом, и руководителем танцевального кружка, и режиссером, и драматургом. Сев к столу, он, как и Асан, стал вытаскивать из кармана свои документы.

- Не трудитесь, - сказал Мейрам. - Я верю тому, что вы сказали. Можно владеть многими профессиями, но лучше по-настоящему крепко изучить одну. Вам надо зайти в городской совет, к товарищу Канабеку.

- Не пойду я к нему! - вскипел Аталык. - Ваш Канабек надменный и заносчивый человек. Обозвал меня летуном. Разве так принимают новые кадры?

- Он вас знал раньше?

- Да, знал когда-то.

Мейрам улыбнулся. Похоже, Канабек безошибочно оценил этого человека. Наплыв работников в Караганду не прекращался, среди них, естественно, встречались разные люди. И руководству приходилось внимательно оценивать каждого.

Мейрам с улыбкой ответил Аталыку:

- Я вас меньше знаю, чем Канабек. Да и неудобно мне вмешиваться в его дела. Все-таки я попробую поговорить с ним. А вы зайдите к нему еще раз. Если он говорит о вас правду, не нужно обижаться, а лучше постарайтесь досконально изучить одно какое-нибудь дело. Если же Канабек ошибается, его нелестное мнение само по себе отпадет.

Аталык вышел из кабинета с таким же мрачным видом, как и Асан.

Третьей была женщина. Ей около тридцати. Ее спокойные глаза смотрели вдумчиво. Все время она сидела молча, изредка чуть улыбаясь излияниям Асана и Аталыка. Молчала и теперь.

- Ну, женгей {Женгей - обращение к замужней женщине}, говорите, - обратился к ней Мейрам. По документам он видел, что посетительница направлена партийной организацией.

- У меня требования более скромные. Дайте любую работу по моим силам. Об одном только прошу: не направляйте меня в управление треста.

- Почему не хотите в трест?

Женщина медлила с ответом. Мейрам подчеркнул:

- Работы хватает. Если у вас уважительная причина, можем направить в другое место.

- В управлении треста работает мой бывший муж.

- Кто?

- Султанов Жаппар.

Мейрам снова кинул взгляд на документ, лежавший перед ним. Да, Марияш Султанова... Знакомое имя, знакомая фамилия. Он припомнил, что это имя встретилось ему, когда он недавно перелистывал партийное дело Жаппара Султанова.

- Вы, кажется, подходите друг другу и по возрасту и по развитию. Как же случилось, что вы разошлись?

- Нас развело не легкомыслие, а другая, более важная причина. Каждый не хотел свернуть со своего пути в жизни. Вот и разошлись.

- Если ваши пути были разные, как же вы могли сойтись?

Марияш опустила голову, потом ответила:

- Тогда я не знала, какие встретятся нам развилки на длинной дороге жизни. Он получил образование еще до революции, а я начала учиться при советской власти, окончила рабфак. Мы оба коммунисты. Я работала в женотделе краевого комитета партии. Муж занимал большой пост. Потом его снизили по должности, перевели в область. Почему так получилось - общеизвестно. Он был способный, энергичный человек, но не сумел освободиться от феодальных взглядов, привычек, впитавшихся в кровь. Сначала я терпела. Но когда эти пережитки прошлого привели его к национализму, к правооппортунистической практике, я восстала. Он твердо стоял на своем. И мы развелись.

- Почему же вы ушли с работы в краевом комитете партии?

- Я не могла жить подле него и уехала.

- Может быть, вы и сюда потому приехали, что до сих пор не находите в себе сил окончательно расстаться с мужем? - осторожно спросил Мейрам.

- Нет, не так, - ответила Марияш. - Если раньше я не покидала его по любви, то теперь я преодолела эту любовь. Я готова бороться с этим человеком. Он может стать опасным, если не откажется от своих взглядов.

Она говорила это спокойно. В ее словах не слышно было ни личной обиды, ни женской ревности. Было похоже, что Марияш глубоко продумала все пережитое и приняла твердое решение.

Продолжительная беседа привела Мейрама к заключению, что Марияш женщина способная, волевая, с незаурядным умом.

Он предложил:

- Давайте подождем немного. Подумаем, на какой работе вы будете всего нужней.

- Хорошо, - оказала Марияш и, простившись, вышла.

Кабинет опустел. Мейрам, отдыхая, прохаживался по комнате.

Вошла Антонина Федоровна. Положила на стол папку с бумагами, выжидательно помолчала. Она уже не первый день работала в горкоме, научилась понимать Мейрама и, когда приходила к нему по делу, ни о чем первая не спрашивала.

Выпадали случаи, когда Мейрам и Щербаков расходились во мнениях, не понимали друг друга. Антонина Федоровна осторожно сглаживала эти временные размолвки и незаметно скрепляла деловую дружбу обоих руководителей.

- Что принесли, Антонина Федоровна? – спросил Мейрам, садясь за стол.

- Проект последнего решения бюро... Вы сегодня ещё не обедали?

- Не успел.

- Нехорошо это. Нужно пользоваться временем перерыва, а в выходные дни - отдыхать.

- Вы правы, - согласился Мейрам, открывая папку. - Постараюсь последовать вашему совету.

Мейрам углубился в чтение. Это было очень важное решение бюро. С ростом производства росли требования и к руководителям. То, что еще недавно считалось новым и выверенным, сегодня старело, тормозило развитие производства.

Решение бюро должно было практически отразить многое из этих назревших перемен. Необходимо усилить рабочий контроль на производстве и в учреждениях, в частности ставился вопрос об организации под руководством комсомола «легкой кавалерии». Бюро рекомендовало также создавать из числа передовых рабочих показательные бригады, смелее выдвигать на руководящую работу новых людей, проявивших свои способности и проверенных на работе. Жуманияз был выдвинут председателем горпрофсовета, а Жанабыл - первым заместителем секретаря горкома комсомола. На смену не оправдавшим себя работникам приходили энергичные, инициативные люди.

Перемены совершались и в самом тресте, в шахтах. Авария во время бурана мало чему научила Сейткали, он допустил новые промахи, хотя и старался на работе во всем подавать личный пример. Но технических знаний ему явно недоставало, а учиться он не хотел. Скрепя сердце Сергей Петрович подписал приказ о снижении Сейткали по должности. Другим приказом Аширбек был назначен главным инженером первой шахты - самой крупной в тресте.

Мейрам, перечитав решение, словно свежего воздуха глотнул. Теперь все зависит от того, как будет выполнено это решение. Растет народная сила! Шахты набирают темпы. Всеми помыслами Мейрам был сейчас там, глубоко под землей, вместе с шахтерами. Наконец он протянул подписанный протокол Антонине Федоровне и вдруг спросил:

- Наверно, Сергей Петрович не сразу пошел на отстранение Сейткали?

- Ему не легко было на это решиться.

- Что же делать? Я ведь тоже люблю Сейткали. Но - каждому свое место. При первом нашем разговоре Сергей Петрович упрекнул меня в том, что я круто беру. Советовал присмотреться к Сейткали, испытать его еще раз, помочь. К сожалению, нельзя было помочь.

- Да, порою вы круто, жестко берете, - сказала Антонина Федоровна, и это прозвучало у нее просто и естественно.

- Что вы имеете в виду? - насторожился Мейрам, - Или жаловались эти сегодняшние просители?

- Нет, я о другом... Извините, может быть, это меня не касается. Но мы с Сергеем Петровичем на вас как на родного смотрим... Видите ли, человек не всегда замечает свои недостатки. Взгляните на себя... Мне Сергей Петрович все уши прожужжал о девушке Ардак, и на днях я пошла к ней в школу. Встретила в учительской, нашла предлог заговорить. И вот что скажу: как бы щедро жизнь ни наделяла людей, но ум и красота, добрый характер и общительность, знания и стремление к новому - эти качества редко даются одному и тому же человеку. У Ардак я нашла эти качества. И мне кажется, что вы не в меру строги к ней, не в меру требовательны.

Антонина Федоровна выжидательно посмотрела на Мейрама. Казалось, ее пытливый взгляд проникает в самую его душу.

На лице Мейрама вспыхнул румянец.

Он заговорил взволнованно:

- Это верно, Антонина Федоровна, вы и Сергей Петрович для меня как родные мать и отец. Но душевных переживаний человека иногда не могут понять даже самые близкие люди. Вы думаете, Ардак тоже не требовательна? В том-то и дело, что она строга и непримиримо требовательна к людям. И, я еще не знаю, как в глубине души она относится ко мне. Справедливей сказать - Ардак мучает меня, а не я ее.

Антонина Федоровна улыбнулась:

- Ах, вот как! Впрочем, в жизни случается, что друг мучит больше, чем чужой, и все кончается к общему благополучию.

Время было уже позднее, сотрудники разошлись. Мейрам и Антонина Федоровна тоже собрались домой.

Глава двенадцатая

Коротки зимние дни. Но ни один не проходит без следа - что-нибудь да приносит шахтерам. Вот сегодня на первой шахте многолюдное собрание. В красный уголок набилось до двухсот человек. Преобладали кайловщики, крепильщики и вагонетчики. Те, которые явились после смены, в рабочей одежде, держались отдельно, сели позади.

За столом президиума разместились секретарь первичной партийной организаций, он же бригадир ударной бригады, Ермек, заместитель секретаря горкома комсомола Жанабыл, председатель городского совета профсоюзов Жуманияз, управляющий трестом Щербаков, Константин Лапшин и другие. Руководители производства и городских учреждений не всегда приходили на собрания отдельной смены шахты. Но эта шахта была первенцем Караганды, у нее самый большой план, много рабочих. Да и цель собрания значительная. Оно посвящено практическому выполнению последнего решения горкома о перестройке производственной и организационной работы на шахтах.

Докладывал вновь назначенный главный инженер шахты Аширбек. Люди не шевелясь слушали оратора. Если кто-нибудь неосторожно поднимал шум, все недружелюбно оглядывались. Аширбек резко критиковал недостатки передовой шахты.

- Мы, товарищи, сравнительно быстро изгнали из нашей практики ручной и конный барабаны – наследие алчных англичан. Хотя это и радостный факт, но он не дает нам права успокаиваться и тем более гордиться, - говорил Аширбек, намекая на тех рабочих и руководителей, которые переоценивали первые достижения на производстве. - Наша первая шахта сейчас за один день дает угля столько, сколько в прошлом году давала за месяц. И все-таки этого мало. Если бы силы были распределены и использованы более рационально, если бы мы нашли более эффективные методы труда, то и угля давали бы во много раз больше...

- Вот ты нам и скажи об этих методах! - послышался голос из задних рядов.

Аширбека знали как человека замкнутого, не любившего много говорить. Но если такие люди уж заговорят, то выскажутся до конца. Такое настроение и владело сейчас Аширбеком. Он волновался, часто переступал с ноги на ногу и вытирал платком влажный лоб.

- Наш рост задерживают подготовительные работы. Для того чтобы шахта работала не в тесноте, а на просторе, нужно проложить подземный путь в тысячу метров длиной, а у нас проложено только шестьсот. Пока не удлиним пути и не умножим штреки, не доберемся: до сердцевины залежей. Если грызть этот уголь с краю, ничего не получится, только зубы зря иступишь. А у нас как повелось? Стоит начальнику шахты товарищу Осипову перевыполнить дневную норму, руководитель треста товарищ Щербаков хлопает его по плечу: дескать, молодец! А когда Ермек говорит, что «поле деятельности у нас суживается, нужно расширять, иначе зайдем в тупик», Осипов посмеивается, называет беспокойство его паникерством. Такого руководителя полезно щелкнуть по лбу, а не по плечу хлопать. Хвастаясь дневной добычей, мы теряем из виду месячные, годовые перспективы. Если не расширим подготовительные работы, шахта самое большее через два месяца окажется в тупике. Для того чтобы выйти из него, потребуются месяцы, а то и целый год, да еще сколько тысяч государственных денег ухлопаем!

Аширбек повернулся к начальнику шахты:

- Неужели товарищ Осипов, опытный шахтер, не понимает этого? Скажу и о другом. За последний месяц у нас двести семьдесят пять рабочих часов ушло на простои и исправления повреждений: то путь испортился, то обвалилась кровля, то недостает крепежных материалов... Кто же в этом повинен, если не руководители? Мы все беды сваливаем на малый опыт рабочих и с безмятежностью относим убытки за счет государства. Разве это не безответственность? А если поглубже копнуть, то, пожалуй, и вредительство найдем. Строже нужно с товарищей взыскивать за их грехи. А товарищ Щербаков не позволяет птице над Осиповым пролететь, боится, как бы не обеспокоила. Пусть начальник шахты выйдет на трибуну и расскажет нам, как он намерен увеличить в шахте добычу...

Осипов беспокойно двигался на стуле. Когда все повернулись к нему, Осипов поднялся явно смущенный: он ерошил рукой свои густые черные волосы.

Щербаков глядел на него с хитрой прищуркой: «Что, брат, трудновато? Привык одни мои похвалы выслушивать?»

- Я думаю, - начал Осипов, - что дневной добычей пренебрегать нельзя. Из нее складывается продукция месячных и годовых планов. Что касается будущего, я возлагаю большие надежды на тот план, который был предложен покойным Орловым.

Аширбек крикнул с места:

- Вы, товарищ Осипов, копаете колодец, когда перед вами море! Пока не будет удлинен уклон и увеличено количество штреков, добыча не увеличится. А пласт, открытый Орловым, еще требует изучения.

- Он изучен. Там угля много.

Раздался голос старого шахтера Спана:

- Если изучен, то скажи: на какой глубине от этого пласта лежит озеро?

На это Осипов не мог ответить. Он оказал только то, что слышал от Орлова. Изучение нового пласта еще не было начато. Предстояло осуществить пробное бурение. А за пластом действительно лежало огромное озеро шахты «Герберт». Никто не знал, глубоко ли оно расположено или примыкает к самому пласту. Точно не установив всего этого, легко нарваться на аварию.

В еще большем смущении Осипов сошел с трибуны. Никто больше не выступал; новички смотрели на «стариков», а те поглядывали на президиум.

- Придется, видно, мне, - сказал председательствующий Ермек и медленно поднялся из-за стола.

Ему аплодировали. Из прежних ораторов никто не удостоился такого внимания. Люди ждали от старого шахтера прямых слов, ждали, что шахтер найдет правильное решение. Нахмурив брови, Ермек начал:

- Все вы свидетели того, как на месте пяти-шести прежних старых бараков вырос крупный промышленный город Караганда. Руки рабочих его построили. Большая заслуга в этом и наших руководителей, прежде всего товарища Щербакова. Он честно и умело выполняет задание партии и правительства. Сегодня мы критикуем Осипова, но часть критики Сергей Петрович должен принять на себя. Хочет, не хочет, а обязан принять.

- Это уж как водится! - громко сказал Щербаков.

- Да, так у нас водится, - повторил Ермек. - Справедливая критика помогает нам двигать дело вперед. Так давайте же, товарищи рабочие, оглянемся на самих себя...

То, о чем другие говорили с оговорками, Ермек называл смело, резко. Доверие к себе он завоевал не только своим умением рубить кайлом, но и умением рубить честным и правдивым словом. Слушали его напряженно.

- По решению горкома партии у нас организована«легкая кавалерия», - продолжал Ермек. - Теперь всякая халатность, всякая безответственность изобличается смело. Пока не будут вырезаны с корнем эти болячки производства, оно не сможет развернуться широко. Вчерашняя проверка показала, что только за одну смену вместе с углем на-гора было подано пять вагонеток породы. Большое спасибо комсомольцам товарища Жанабыла, раскрывшим это безобразие!

- Смена Калтая дала больше других породы! - крикнул Акым с места.

- Вот видите! Молодой забойщик, участник «легкой кавалерии» Акым указывает пальцем на старого Калтая! - повысил голос Ермек и метнул взгляд своих огненных глаз на Калтая. - Борьбу нужно вести не только за увеличение добычи угля, но и за чистоту его. У нас есть такие охотники - дать государству поменьше, а получить побольше. Свои личные интересы они ставят выше государственных. Бывают случаи, когда вагонетки не заполняются на четыре пальца. Заявляю здесь твердо: мы не прекратим борьбу до тех пор, пока не выведем начистую воду всех этих жуликов! - и Ермек поднял свой увесистый кулак.

Алибек съежился, сидя среди шахтеров. Ему показалось, что кулак Ермека занесен над его головой. И тут же укорил, себя в малодушии… Он был уверен, что пока никакая опасность разоблачения не грозит ему. «Если и обнаружите мои проделки, то меня самого все равно не сыщете», - злорадно думал он.

- Есть у нас такое ходовое словечко: «орел» {В старину шахтеры называли «орлом» вагонетку, оторвавшуюся от прицепа}, - продолжал Ермек. - Охотники в степи спускают орла на дичь, а наши тайные «охотники» спускают «орла» для разрушения шахты. То порвется трос, то сцепление вагонеток нарушится, то испортится дорога. И вот вагонетка летит под уклон. Такой «орел» и человека может покалечить. Надо прямо сказать - у производства сейчас два врага: один враг классовый, который жалит исподтишка и ядовито, как змея, другой - тот, кто беспечно, безответственно относится к делу. Революционная бдительность должна стать пролетарской традицией. И мы никому не позволим нарушать эту традицию!

Ермек начал свою речь хладнокровно, а закончил с подъемом. Его волнение передалось всему собранию. Один, за другим шахтеры поднимали руки, просили слова. Безбородый рыжий Исхак горячо кричал с места:

- Если уж говорить, так не в бровь, а в глаз! Вот этот Кусеу Кара... - Исхак огляделся по сторонам, но так и не мог найти спрятавшегося за спины людей Алибека. - Он всегда «болеет», когда спешка в работе, а в обычное время - здоров. И уже дважды подводил нашу бригаду.Если болен, пусть переходит на поверхность. Я больше в свою бригаду его не допущу. А ты, Тайбек, чего таращишь на меня глаза? Гляди не гляди - все равно скажу правду. Вчера ты пьяный спустился в шахту. А уж если десятник «веселенький», не может быть нормальной работы. Есть у тебя еще привычка: подбираешь своим собутыльникам легкую, выгодную работенку. Шахта не личная твоя собственность. Если не бросишь эту привычку, будем с тобой бороться, товарищ, засучив рукава.

Горячие слова Исхака больно задевали ленивых и нерадивых, заставляли их краснеть, но ни у кого не повернулся язык возразить ему. Все знали бескорыстие ударника Исхака, человека откровенного, с чистым и добрым сердцем.

После него на трибуну вышел Акым. Сразу бросался в глаза его очень высокий рост. Барьер трибуны нормальному человеку приходился по грудь, а Акыму - по пояс. Он стоял как-то несобранно, говорил сбивчиво, но его слушали.

- В прошлом месяце самый большой после Ермека заработок кто получил? Я получил. И самую высокую норму дал тоже я, - начал Акым. - А сейчас? У меня нет сейчас определенного забоя. Десятник Тайбек то гонит меня на раскос, то ставит на лопату. А кто же даст угля, если кайловщик будет болтаться целый день на подсобных работах? Товарищ Тайбек меня каждый день бранит.«Ты, говорит, комсомолец и на любом месте должен быть ударником. Какая беда приключилась с тобой?» Беда приключилась не со мной, а с нашим десятником.

- Комсомольцы должны смелее критиковать таких руководителей, - бросил реплику Жанабыл. - Почему не вызовете Тайбека на комсомольское собрание?

- Так он же не комсомолец, - растерянно ответил Акым.

- А где профсоюз? - вмешался Жуманияз. – Что смотрит шахтком? Обсудите распоряжения Тайбека на производственном совещании.

- Не считается он с нашими совещаниями, не ходит на них. Наша «легкая кавалерия» на производственных совещаниях и в стенной газете подняла тринадцать вопросов. А разрешены только три. Остальные остались на бумаге...

Акым наизусть, без бумажки, начал перечислять эти вопросы.

Но больше всех парили Осипова. Он часто посматривал на Щербакова, надеясь, что тот поддержит его, заслонит своей грудью, но Сергей Петрович ни одного слова не сказал в его защиту. Курил трубку, внимательно слушал каждого выступавшего, записывал памятки в блокнот.

Резко критиковали Осипова и донбассовские рабочие, приехавшие в Караганду вместе с ним. Попросил слова комсомолец Воронов. Его острое веснушчатое лицо разрумянилось, говорил он торопливо, размахивая локтями.

- Наш начальник шахты слаб по части хозрасчета. А без этого производство вперед не двинется. Еще существует обезличка, неумение найти каждому рабочему его место. У нас в Донбассе не потерпели бы такого беспорядка. И сам Осипов не потерпел бы. Что же здесь с ним случилось? Зазнался - один ответ. Но повинен в это мне только Осипов. Это вина и парткома, значит Ермека Барантаевича, и профкома, и товарища Щербакова!

Сергей Петрович слегка подтолкнул Ермека:

- Попадает нам от комсомольцев.

- Акым и Воронов соревнуются между собой, - ответил Ермек. - Они давали по полторы и по две нормы, аза последнее время наткнулись на помехи. Вот Жанабыли навострил их, чтобы резче выступали.

- Кто бы ни навострил их бритвы, только бы чище брили, - отозвался сидевший рядом Жанабыл. - Видать, кое у кого сильно отросли бороды. Вот комсомольцы и бреют.

В конце затянувшегося бурного совещания выступил Щербаков. Старый горняк, он много видел таких собраний, знал цену рабочему слову и уважал его. Он никому не сделал замечания вроде: «Это ты лишнее сказал», - даже тем, кто в запальчивости преувеличил недостатки.

Он умел в критических выступлениях отбирать зерна истины и выбрасывать все, что было плодом горячности и передержек.

- Критика и самокритика освежает, как чистый воздух. Она изгоняет из шахт вредный газ, - внятно и спокойно говорил Щербаков. - Наше собрание вскрыло много существенных недостатков. Партия требует, чтобы мы не стояли на месте. И плох тот руководитель, который успокаивается на достигнутом. Вот успокоился товарищ Осипов - и ему справедливо попало. А вместе с ним и мне... Что было главным в сегодняшней критике? Указание на то, что мы недостаточно заботимся о будущем производства. Это верно. Однако двигаться вперед можно по-разному. Одни прыгают, подобно дикой козе, другие идут спокойным, уверенным шагом. Товарищ Аширбек призывает к прыжкам, требует проложить тысячеметровый путь. Я понимаю его нетерпение. Но всему свое время; Ведь если сделаем нерасчетливый, неразумный прыжок, можем изувечиться. В ближайшие два-три месяца наша молодая индустрия не сможет дать нам необходимого оборудования для проходки тысячеметрового пути. На необдуманные прыжки я не согласен. Придется немного подождать. Пока ограничимся восемьюстами метрами. Хотя вот Жаппар Султанович никак не хочет помириться меньше чем на двух тысячах метров.

Послышались смешки, а Щербаков продолжал:

- Расширяться будем реально. Решение бюро городского комитета партии призывает нас не к бесплодным мечтаниям, а к работе. Что еще ценное, реальное было здесь высказано? Требование изучить новый пласт, открытый Орловым. За изучение надо приняться немедленно, со всей энергией. Много и других предложений было высказано, товарищи. Одни бесспорные, другие нуждаются в уточнении. Во всем мы сейчас не разберемся. Давайте поручим знающим людям разработать резолюцию. Трест примет ее как программу работы на ближайшее время...

Действительно, свежим воздухом повеяло на этом собрании.

Все разошлись. Щербаков ушел с собрания последним - один. Ночь была мглистая. Скрипя сапогами по затвердевшему снегу, он медленно шел, разбираясь в обильных впечатлениях, которые оставило в нем шумное собрание. Всякий раз после встреч с шахтерским коллективом он чувствовал прилив сил, несмотря на то, что в первые минуты, не легко переживал открытую и резкую критику. Он сознавал, что хозяйство ему доверили большое, что рабочие полагаются на него, а он допустил застой на ведущей шахте. Но как это славно, что откровенно поговорили! Был уже первый час ночи, но домой не тянуло - хотелось поделиться впечатлениями с Мейрамом.

Он повернул к управлению треста. В окнах второго этажа, в комнатах горкома, еще горел свет. Щербаков зашел к жене...

- Добрый вечер! - приветствовал он Антонину Федоровну. - Мейрам у себя?

- Здесь. По телефону с Москвой говорит – товарищ Орджоникидзе вызвал.

На голос из кабинета вышел Мейрам. Глаза у него были веселые, лицо взволнованное.

- Вам привет от Григория Константиновича, - сказал он Щербакову. - Товарищ Орджоникидзе вас вызывал, я ответил, что вы на шахте. Он просил передать: все заявки треста удовлетворены. В первом квартале нам пришлют тридцать врубовых машин. Из них две в этом же месяце - для обучения людей.

- Прекрасно! - Щербаков торопливо шагнул к Мейраму. - Тридцать, машин дадут больше угля, чем сотни кайловщиков. Теперь зашумим!

Кроме того, Григорий Константинович обещал пятьдесят грузовиков и пять легковых машин. Просил передать также, что строительство Карагандинской ГЭС будет ускорено. - Вот-вот. Электричество для нас дороже всего! - радостно воскликнул Щербаков.

Быстро сняв пальто, он взял под руку Мейрама и направился с ним в кабинет, оживленно говоря на ходу:

- Новая техника пойдет теперь непрерывным потоком. Люди ждут ее. Я сейчас прямо с собрания рабочих. Жарко было, но хорошо. Чудесный народ, деловой! О производстве говорят как о самом дорогом в жизни. Послушали бы, как рассуждают! Требуют расширения подготовительных работ, удлинения проходок. О завтрашнем дне думают. А вот мы, руководители, кое в чем отстаем. Не покончили с обезличкой, не сумели правильно расставить людей. Большинство простоев и аварий порождаются именно этим.

- А недобитый классовый враг использует наши промахи.

- Как всегда. Вот я и хочу навести порядок на производстве. Прежде всего - твердый хозрасчет. Это научит руководителей по-хозяйски использовать новую технику. Отдельные руководители шахт до сих пор сваливают на плечи государства убытки - результат их собственной неосмотрительности. Надо ввести такой порядок, чтобы они не только слышали похвалы за свои успехи, но и сами отвечали за убытки. И - кажется, это справедливо - нужно расширить подготовительные работы. Как высмотрите? - И, не дожидаясь ответа, Сергей Петрович, переполненный впечатлениями от собрания, продолжал: - Резче других критиковали Осипова. Правильно критиковали: успокаиваться начал, не глядит вперед. А я потакал ему в этом.

- Осипов не Сейткали, - заметил Мейрам. - На то, чтобы выправиться, сил у него хватит.

- Все-таки тяжеленько ему, - раздумчиво проговорил Сергей Петрович. - Шахта самая большая, ведущая... Не дать ли ему заместителя? Если выдвинуть в помощники Ермека? Вдвоем потянут?.. Тем более что у них теперь Аширбек.

- Хорошая мысль, Сергей Петрович, - сразу согласился Мейрам. - У Ермека богатая практика за плечами, человек он способный. На первой шахте крепкое создастся руководство...

Время было уже позднее, а Щербаков все еще заглядывал в свой блокнот, заполненный бисерным почерком, и говорил:

- Дело теперь за нами, за освоением новой техники. Из местного населения мы уже начали создавать рабочую армию. Теперь самое время обучать командиров для этой армии. Фабрично-заводские училища себя оправдают. Но этого мало. У меня вот какая мысль возникла... Не послать ли нам человек сто рабочих на практику в Донбасс и в Кузбасс - пятьдесят?

Предложение очень понравилось Мейраму.

- Превосходная идея! Направьте побольше молодежи.

- И про стариков не забудем, - весело отозвался Сергей Петрович.

Было уже очень поздно, когда зашла Антонина Федоровна.

- Долго засиделись! Идемте-ка, я вас угощу чем-нибудь, ведь вы, наверно, не догадались пообедать.

Глава тринадцатая

Глубокая ночь. В доме спят. Только Ермек при свете электрической лампочки, обернутой синей бумажкой, читает книгу на русском языке. Читает он давно, устал. Время от времени пальцами протирает глаза и снова склоняется над книгой. Перед ним раскрытая общая тетрадь в черной клеенчатой обложке. Иногда он что-то записывает. Почерк у него крупный, некрасивый. Трудно учиться старому шахтеру, на склоне лет узнавшему грамоту.

Залаяла собака, спавшая в сенях. Ермек и бровями не повел. Но вскоре постучали.

- Кто там?

- Это я, Байтен.

Байтен вошел, задыхаясь под тяжестью туго набитого мешка, и опустил его на пол.

- Мейрам дома?

- Нет, еще не вернулся.

- Поживей опорожни мешок. Тороплюсь.

- А что в нем такое?

- Бери, все твое.

Заглянув в мешок, Ермек удивился. Там были: масло, сыр, печенье, консервы. Постояв некоторое время в ошеломлении, он пригласил Байтена в комнату.

- Садись! - вдруг гаркнул он. Лицо его приняло ожесточенное выражение, усы встали торчком. - Пес ты, даже хуже пса! Моя собака, и та не тронет чужие продукты, даже если они будут валяться под ногами! Разве мы тебя, пожилого, почтенного рабочего, затем приставили к государственным продуктам, чтобы ты... воровал?! Где твоя совесть? Ах ты, бесстыдник этакий! Не зря, видно, говорят, что ты повадился по чужим дворам... Теперь и до меня дошел!.. Сейчас же рассказывай, кому и по скольку мешков отнес!

Проснулась Ания, жена Ермека. Поднявшись с постели, она подошла к ним.

Байтен и ухом не повел. Он работал теперь подсобным рабочим на продовольственном складе. Должность сильно пришлась ему по нраву: за короткое время раздобрел, приоделся. Тщеславный по натуре, падкий на лесть, он любил похвастаться, как хорошо и привольно ему живется. По глупости своей он верил, что к Ермеку его послали затем, чтобы на самом деле помочь в трудную минуту.

Поэтому он попытался уговорить Ермека: - Да это ж не ворованные продукты, а государственное добро. Ты полезный для производства человек. Жить сейчас туговато. Вот и решили тебя поддержать. Бери, пользуйся.

- Все зубы тебе выбью! Скажешь правду или нет? - наступал на него Ермек.

Байтен постепенно начал сдаваться.

- Брось, не замахивайся. Много мешков и ящиков со склада уходит. Откуда мне знать, кому их раздают? Я только для тебя старался. Заведующему сделал намек...

- Самому Махмету, что ли?

- Махмету, конечно. Только ради тебя. Стану я просить для других...

Украдкой от Ермека он мигнул Ании: «Бери!» Но та отрицательно покачала головой.

Не зная, как быть с глупым приятелем, Ермек некоторое время молчал в раздумье, потом решительно сказал:

- Забирай свой мешок и сгинь!

Байтен с мешком на плечах вышел за дверь и пропал в ночной темноте, С его лба лился пот. Не заходя ни на склад, ни к себе - он жил в том же доме, что и Ермек, - Байтен явился прямо на квартиру Махмета.

Возле дома стоял гнедой конь Рымбека, запряженный в легкие сани. Байтен постучался. Вышел Махмет.

- Ты что?

- Ой-бой, беда! Только я пришел, Ермек начал допрашивать, как следователь. И щепотки не взял, чуть зубы не выбил мне...

- А ты сказал, что по дружбе принес?

- А как же! Теперь пусть на себя пеняет. Не понимает, глупая голова, что добро ему делают. Будто не найдется людей, которые возьмут да еще поклонятся. Я все целиком обратно принес, мне ничего не нужно. А сейчас пойду, еще заметит кто-нибудь.

Байтен торопливо ушел.

Махмет вернулся в комнату, охваченный страхом, теряясь в догадках. Его одутловатое румяное лицо покрылось бледностью.

- Что там случилось? - спросил Рымбек.

- Не могу понять я этого идиота Байтена! Понес Ермеку мешок с продуктами и вернулся с мешком назад.

- Смотри, не кроется ли за этим какого подвоха, - предупредил Рымбек.

Пуганому и одинокое дерево кажется рощей. Как ни были готовы, на любую подлость эти люди, а все-таки, боясь кары, дрожали всем телом и костили беднягу Байтена на все лады. Наивность его казалась им хитростью.

- Остерегайся! Сплавь этот мешок поскорей из дому, - приказал Рымбек и поднялся уходить. - Если потом возникнет разговор, не признавайся. Свали на Байтена.

- Давайте я положу мешок в ваши санки.

- Нет, я еще должен заехать кое-куда.

- О, знаю! - воскликнул Махмет и стад, одеваться. - Отдам отагасы Алибеку. Он проглотит, как песок воду. Подвезите меня.

Положив мешок в сани, они поехали к дому Алибека. По дороге Рымбек принялся подбивать Махмета смелей ухаживать за Ардак.

- Девушка поначалу всегда колеблется, не знает, кого выбрать. Из двух соперников тот победит, кто не падает духом. А ты что теряешься?.. Одного твоего взгляда довольно, чтобы соблазнить не только глупую девчонку, но и замужнюю женщину.

- Что-то мне сдается, что она спуталась с Мейрамом.

- Робок ты, - усмехнулся Рымбек. - Чем он лучше тебя? В этих делах партийный пост не подмога ему, а помеха. У него каждый шаг на учете, а ты иди напролом. Пока он издали примеривается, ты подойди вплотную. Девушка-то охотно разговаривает с тобой?

- О, еще как! Только очень неуступчива, будь она неладна.

- Это не беда, Нет такого твердого металла, который бы не расплавился на огне. Только не переставай улещивать и лови случай...

Махмет считал Рымбека знающим толк в любовных делах и доверял его советам.

Воскресив в Махмете надежду, Рымбек высадил его возле жилья Алибека и поехал дальше.

Махмет, спускаясь по обледеневшим ступенькам земляного барака, дважды поскользнулся и упал. В последний раз сильно ушибся. Мешок отлетел в сторону. Махмет схватился за бок.

Услышав стук, Ардак открыла дверь.

- Кто здесь?

- Да это я, Махмет.

- Что это вы в такой поздний час? Войдите.

Незадачливый ухажер ввалился в землянку, волоча за собой мешок. При падении он выпачкал пальто. Бок ныл тупой болью. Как ни старался Махмет держаться молодцом, а вид у него был довольно жалкий. Ардак спросила с улыбкой:

- Вы упали, что ли?

- Да, поскользнулся. Скользко тут у вас.

- Подкованная нога не скользит.

- Подкован-то я крепко, но бывают случайности.

- Надо остерегаться случайностей. Не зря говорят: осторожность охраняет от беды.

- Я по своей природной доверчивости частенько обманываюсь, - пожаловался Махмет и горестно вздохнул. - Вы для меня стали миражем, который можно только видеть, а притронуться нельзя. Смотрите вы на меня с улыбкой, а сами жестоко испытываете. Придет ли время, когда вы сжалитесь надо мной?

Эти печальные мольбы Ардак слушала спокойно, опустив глаза. Когда он перестал изливаться, она вскинула голову и отступила назад. Бросила взгляд на мешок, лежавший у порога, потом на Махмета. Казалось, она сразу угадала, чем наполнен мешок и чем - нутро Махмета. Так же спокойно Ардак села. За последнее время она расцвела. На стройной белой шее играло ожерелье из жемчуга. Волосы уже не подстрижены, как прежде, начали отрастать косы. Она заплела их, уложила на затылке. Если недавно в глаза бросалась ее детская непосредственность, то теперь и характер и фигура ее определились. Казалось, и разум ее стал зрелым. На столе лежали две раскрытые книги. Строчки местами подчеркнуты, на полях - пометки.

После длительного молчания Ардак ответила:

- Я пожалела вас с первой встречи. Но приказывать сердцу нельзя. Я это еще тогда вам сказала. Если бы вы сами жалели себя, вы не стали бы себя мучить.

- Не хочу жалеть! Я бросил свое сердце к вашим ногам. Топчите!

- Очень дешево вы цените свое сердце. Чуть что, бросаете под ноги. Можно ли уважать сердце, которое так легко вынимается из груди и так легко вкладывается обратно? Положите его на место - без сердца не может жить даже лягушка.

Эти спокойно, без насмешки произнесенные слова убили в душе Махмета всякую надежду. Круглое лицо его, похожее на полный торсук, увяло, как бывает с тем же торсуком, когда его опорожнят. Теперь он уже был озабочен лишь тем, чтобы приняли мешок.

- Где отагасы?

- На работе.

- Когда вернется?

- Утром, в шесть часов.

- Этот мешок я принес ему.

Даже не взглянув на мешок, Ардак сказала с досадой:

- Вы член партии и ответственный работник. Что скажут о вас люди, молодежь? Какой пример вы им подаете? Или вы хотите меня унизить? Забирайте этот мешок, забирайте сейчас же! - тоном приказания сказала она и встала.

- Хорошо, я пришлю за ним завтра, а пока пусть полежит здесь.

- Нет, пусть не лежит. Имейте в виду, я говорю с вами так из жалости. Иначе...

Взвалив мешок на плечо, спотыкаясь о ступеньки, Махмет вышел из землянки.

Если какой-нибудь вещи суждено разбиться или сломаться, она непременно столкнется с предметом более крепким. Так и Махмет столкнулся с Ермеком и Ардак. Но ему предстояли еще новые неприятности.

Завидя в позднюю ночь человека с мешком, собаки подняли лай. Черный кобель и пегая сука кинулись на него, как бы требуя: «Отдай свою добычу!» Другие псы их поддержали, Махмет отгонял собак комками затвердевшего снега. Только что он двинулся дальше, как из-за угла вывернулся Жанабыл.

- Кто это? - крикнул он.

Махмет узнал его по голосу, бросил мешок и пустился наутек. Жанабыл погнался за ним. Но бежал не во всю мочь, его душил смех. Наконец не выдержал, повалился в сугроб, схватившись за бока.

Но Жанабыл не узнал Махмета. Возвращаясь с вечерней работы, он зашел к Ермеку и от него услышал о проделке Байтена. И сейчас подумал, что это Байтен до сей поры таскается со своим мешком, и погнался за ним с невинным желанием попугать его. Однако он не мог понять: каким образом Байтен оказался так далеко от своего барака? Поднявшись на ноги, он увидел, что след ведет к землянке Алибека.

С мешком за спиной Жанабыл вошел в землянку.

Ардак засмеялась:

- Ну и чудеса! Сегодня ночью все возятся с мешками!

- Байтен был у вас?

- Байтена я не видела, а вот Махмет заходил.

- Вот так штука! Значит, я удостоился видеть самого тучного заведующего! - снова захохотал Жанабыл. - Жаль! Если бы я знал, кто попался мне на дороге, я всыпал бы ему тумаков и сам притворился, что не знаю, кого колочу.

- Разве секретарю комсомола полагается драться?

- Э, и у секретаря руки не связаны!

Молодые люди привыкли шутить, подтрунивая друг над другом. Бойкий и правдивый Жанабыл всегда нравился Ардак. Она охотно занималась с ним в школе, беседы их затягивались надолго. Но за последнее время они встречались все реже. Вспомнив об этом, Ардак погрустнела.

- С тех пор как ты стал секретарем, ты редко приходишь учиться, мало бываешь у меня. Как бы не оборвалась наша дружба.

- Не забывай, - серьезно ответил Жанабыл, - что я не легендарный батыр, а обыкновенный человек. Когда-то я считал служащих чуть ли не дармоедами, и только потому, что никогда не видел у них пота на лбу. Эта была одна из крупных моих ошибок. А как много было у меня свободного времени! Бывало отработаю положенные шесть часов, а остальные восемнадцать - в полном моем распоряжении. Если бы все наши рабочие умели использовать это время для учения, то давно стали бы инженерами. На встречу с тобой у меня теперь не всегда хватает времени, хоть мы и живем по соседству. Вот сейчас два часа ночи. Ты сидишь и спокойно читаешь книгу. А мы только что разошлись после совещания и споров. О чем спорили?.. Да вот - выпрямить кривобоких людей труднее, чем разогнуть железо. Когда мы выгнали кулака Куржика из аула, мне казалось, что все тяжкое прошлое ушло вместе с ним. И опять ошибся. Старого осталось немало. Махметы и Байтены, старые привычки и взгляды - все это обломки рухнувшего старого мира. Если их не сбросишь с плеч, они готовы на голову сесть, а классовые враги, те стараются ужалить, как овод. Они-то и воруют мое время, да не только мое. Ты же умная девушка, Ардак. Если вдумаешься хорошенько, то не только упрекать перестанешь, но и пожалеешь меня. А я вот жалею Сергея Петровича и Мейрама. Больше себя жалею. Есть ли у них покой даже во время сна?

Ардак, вся, подобравшись, сидела, как сокол на тугуре {Тугур - подставка, на которой сидит охотничья птица}. С огоньком в глазах слушала она Жанабыла. Кажется, только вчера приехал из аула этот паредек. В то время руки на работе у него были, как говорится, короткие, а общее развитие - еще короче. Сейчас Жанабыл. говорит с ней как опытный, знающий общественный работник. Ардак думала с гордостью: «И я вложила в него частицу своего труда». Всякому свое. Крестьянин пашет поле, сеет хлеб, а его маленькая девочка ковыряет землю и сажает цветы. Когда распускаются цветы, она считает себя счастливее всех. Ардак чувствовала себя сейчас как эта девочка.

- Понимаю, Жанабыл, все понимаю, - проговорила она.. - Но вот что... Однажды дочь Карла Маркса спросила у него: «Что такое счастье?» Он ответил: «Борьба». Вся жизнь людей, создающих счастье в мире, проходит в борьбе. Их труды, которые они написали, борясь за наше счастье, и оставили нам в наследство, мы не все еще успели прочесть. А ведь они находили время и для учения, и для науки, и для любви, и для беседы со своими друзьями. Если у нас не хватает на это времени, не сами ли мы виноваты? Пожалуй, всему виной наше неумение организовать себя, наша однобокость. Нет ли такого недостатка и у тебя и у полюбившегося тебе Мейрама?

- У меня-то определенно есть! И я хочу покончить с ним. Поэтому даю тебе слово: три раза в неделю аккуратно буду являться на занятия. Что бы ни случилось, найду время и для подготовки к урокам. - Помолчав, он сказал неосторожно: - Думаю, и Мейрам сумел бы, не в ущерб делу, найти время, чтобы почаще бывать в этом доме.

Ардак вспыхнула.

- Не болтай лишнего! Никто не просит, чтобы он часто ходил к нам.

Жанабыл невзначай разбередил ее рану. После свидания с Мейрамом, когда она убежала, встречались они редко, да и то только на людях. Мейрам остерегался подойти первым, думая, что девушка сторонится его, а ей мешало самолюбие. Сколько раз она бранила себя за то, что не продлила тогда свидания, и все-таки не могла сломить своей гордости и заговорить первой.

- У него нет досуга ходить к нам. И пусть! С некоторыми друзьями лучше держаться подальше.

Жанабыл не придал значения этим словам.

- Вам, конечно, виднее, куда ходить, где встречаться. Ну, кажется, мы с тобой наговорились. Теперь разреши, пойду поболтать с Майпой.

Жанабыл взялся за мешок.

- С добычей возвращаешься?

- Да, надолго теперь хватит разговоров об этом мешке.

Ардак осталась одна. Все думала и думала о мельком оброненных словах Жанабыла: «Мейрам мог бы почаще бывать в этом доме».

Глава четырнадцатая

После бурного собрания на первой шахте Щербаков подписал приказ, решительно ломающий прежние порядки. Приказ висел на видном месте в каждой шахте, в помещениях, где выдавались наряды. Прошла уже неделя, как Ермек был утвержден заместителем начальника первой шахты. Его место бригадира ударной бригады по проходке занял Акым.

Ермек вместе с начальником шахты Осиновым обсуждали текущие вопросы в конторе. Казалось, они были созданы в противоположность друг другу. Ермек - богатырского сложения, уравновешен, спокоен до невозмутимости; Осипов - маленького роста, худощавый, ходит и говорит быстро, скор на решения. Но эти различия не мешали начальнику и его новому помощнику дружно работать.

- Все эти новшества полезны, - с задорной улыбкой говорил Осипов. - Я, друг, поумнел после того, как на собрании покритиковали да Щербаков влепил выговор.

- Критика всех встряхивает, - согласился Ермек. - Когда-то мы раскачались бы приладить к бремсбергу барабан, а теперь живо сделали. Вот начинаем удлинять уклон и направили туда бригаду Акыма. Иначе нам пришлось бы туго с выполнением плана.

- Это ваша с Аширбеком заслуга, - признался Осипов. - Вы без устали твердили об этом. Вот только теперь я понял, что чуть не проморгал главное, увлекшись повседневными хлопотами.

- Э, - отмахнулся Ермек, - не важно, чья заслуга, было бы на пользу.

Осипов взглянул на карманные часы, поднялся.

- Пора к Сергею Петровичу, он не любит, когда опаздываешь. Вы сейчас в шахту?

- Да, проверю, как теперь идет дело.

- Зайдите и к Аширбеку.

- Обязательно. А вы напомните Сергею Петровичу об удлинении в шахте железной дороги, иначе тормозится вывоз угля.

Выйдя из конторы, они разошлись в разные стороны Ермек отправился в шахту. Брови у него сдвинуты. Как и всегда, на лбу - аккумуляторная шахтерская лампочка. Прежде чем спуститься в уклон, он прошел на эстакаду. Поднимался медленно, тяжело нес свое грузное тело. Было над чем задуматься! Совсем недавно он отвечал только за свое собственное кайло, потом - за бригаду, Теперь приходится отвечать за работу всей шахты.

Поднявшись на эстакаду, Ермек немного рассеялся. Острым взглядом окинул шахту, взглянул на кипучий город внизу и невольно вспомнил недавнее прошлое Караганды. Как все изменилось! На ближней сопке - шахта «Верхняя Мариам». На север от нее видны восьмая, девятая, двенадцатая, восемнадцатая, четвертая шахты. На юго-востоке - тридцать первая, двадцатая. Казалось, они, разрастаясь, готовы слиться воедино.

Широко раскинул свои крылья город с многонациональным населением.

Перед глазами Ермека проходили картины старой и новой Караганды. Вдруг послышался грохот - из глубины шахты поднимался состав. Рабочие ловко опрокидывали грохочущие вагонетки. Уголь шумно ссыпался вниз. Густая черная пыль покрыла белый снег. Ермек сделал короткие замечания рабочим-вагонетчикам:

- Подальше вали. Почему у тебя вагонетка не смазана?.. Осторожнее с прицепом!

Под эстакаду вошел поезд. Ермек сверху неодобрительно смотрел на рабочих, которые грузили уголь. Сколько народу занято погрузкой! Если бы механизировать их труд? Освободившиеся люди спустились бы в шахту. Еще больше добыли бы угля, снизилась бы его стоимость.

Занятый этими соображениями, Ермек не заметил, как к нему поднялся Сейткали, - теперь он работал в профкоме шахты.

- Здравствуй! - сказал он Ермеку и тут же крикнул рабочему, грузившему лопатой уголь: - Где твои рукавицы?

- Не дали.

- Безобразие! - воскликнул Сейткали, повернувшись к Ермеку. - Выдайте немедленно! Что, тебе закон об охране труда не писан, что ли?

- Получит. Это же вновь прибывший. И сам, наверно, не догадался спросить.

- Нужно выдавать, не заставляя просить. Если побьет руку, дело обойдется нам дороже рукавиц.

- А хорошо бы шахткому подумать, как облегчить людям труд. Вот бы помог шахтком администрации, - ответил Ермек. - Смотри, сколько народу занято там, где одна машина справилась бы шутя!

- Администрация не хуже шахткома знает, что Караганда не делает машин для погрузки. Приходится ждать, пока такие машины пришлют.

- Это «ждать» у нас превращается в затяжную болезнь, - с досадой сказал Ермек. - Чем просить да ждать, лучше самим засучить рукава.

- Засучивай! У тебя теперь все права.

- Я и хочу предпринять кое-что. Пока придут машины, сделаем простой деревянный желоб и по нему станем спускать поток угля с эстакады прямо в вагоны. Погрузка намного облегчится и ускорится.

Сейткали внимательно слушал. Разговаривая о желобе, они направились в шахту. Спусковой ход был устроен новый.

Когда прошли около полукилометра, Ермек заметил:

- Нужно усилить вентиляцию. Чувствуешь, воздуха здесь меньше?

Ермек шел, поднимая попадавшиеся ему на пути куски древесины, угля и породы, и отбрасывал их в сторону. Говорил недовольно:

- Разъяснил бы профсоюз рабочим, что от таких мелких недоглядок может произойти авария.

У Сейткали ноздри ходили ходуном. Он был крайне обидчив. И эту свою обиду высказывал громким голосом:

- Ты что? Стал начальником и на старых товарищей поднимаешь голос? Я ушам своим не поверил, когда ко мне явился Байтен и сказал чуть не со слезами на глазах: «Теперь Ермек не наш». Сейчас догадываюсь, что это правда. Все сваливаешь на шахтком. Если заметил непорядок, действуй сам.

- Все мы должны двигать производство вперед, - ответил Ермек. - По-твоему, если рабочим выдана спецовка и не нарушается рабочее время, то все в порядке? Вон какой шум поднял из-за одной рукавицы!

- Чего волнуешься? Скажи уж прямо, что не обязательно соблюдать законы о труде. - Разве только охрана труда входит в обязанности шахткома? «Профсоюзы - школа коммунизма». А коммунизм - в первую очередь это новое отношение к труду, увеличение производительности...

- Если бы мы стояли за ограничение производства, то Караганда не разрослась бы так.

- И все-таки ты меряешь по-старому. А сейчас новыми метрами нужно мерить. Всем нам нужно расти, учиться. Без учения ничего в жизни не увидишь, как в шахте без лампы.

Сейткали промолчал. С недовольным видом он дошел до первой развилки и свернул в сторону. Ушел, унося обиду в душе. Он всегда обижался, когда ему говорили: «Плохо растешь».

Ермек с улыбкой поглядел ему вслед и свернул к конюшне. Темно-серый конь не мог ступать на правую переднюю ногу, на колене была опухоль. Корм ел плохо; овес, засыпанный в кормушку, остался нетронутым. Ермек похлопал коня по спине.

- Видно, о выступ на повороте ударился, недоглядел отагасы Алибек, - сказал Ермек и пошел дальше.

Сейчас он шел по самому длинному штреку. От его зоркого глаза ничто не ускользало. Осматривал кровлю и стены, постукивал, проверяя прочность крепей. Казалось, этот человек, идущий под землей по узкому пути, посверкивая в темноте лампой на лбу, чувствовал себя хозяином подземного мира. Гонщики вагонеток узнавали его по свету лампы и по могучей фигуре и не проходили мимо, не окликнув: «Ермек! Здравствуй, Ермек!».

Встретился Алибек, он гнал гнедого коня, запряженного сразу в три вагонетки. Отагасы задыхался так, словно сам, а не гнедой конь тянул эти вагонетки.

- Ермек-джан, меня мучает давнишняя боль в пояснице. Сейчас опять схватила.

- Если заболел, иди в амбулаторию, - ответил Ермек. В глаза ему бросилось, что в вагонетках поверх угля насыпана порода; кроме того, вагонетки недогружены. - Из чьего забоя уголь?

- От Исхака.

- Что это с ним? Да и вы тоже, видно, поленились. Нужно полнее грузить вагонетки. Если каждый погонщик будет недогружать, за день наберется тонна. Запомните: в дальнейшем неполные вагонетки принимать у вас не будут.

- Это я недоглядел, поясница замучила.

- Почему захромал Серко?

- Споткнулся и упал на рельсы.

- Когда выйдете наверх, передайте, чтобы немедленно прислали ветеринара.

Ермек пошел дальше, размышляя о Кусеу Кара, который всегда «заболевал», когда возникала какая-нибудь спешка в работе. Сейчас Алибек работал коногоном. Вчера у него повредила ногу серая лошадь, сегодня вагонетки недогружены, но Ермек не считал себя вправе думать об Алибеке дурно: на производстве всякий может допустить оплошность. Но Исхаку простить нельзя.

Ермек повернул к его забою.

Стоял густой туман. Исхак уже успел подрубить и подорвать пласт. В тумане едва различимы были люди. Слышался звон стальных лопат, лязг вагонеток и шорох угля. Местами уголь обваливался крупными кусками, его нельзя было брать лопатами, и вагонетчики грузили вручную, с трудом дыша в пыли. Исхак разбивал кайлом самые крупные куски. Груда угля, отвалилась большая. Шла лихорадочная работа. Поэтому, вероятно, у Алибека и «заболела поясница».

- Исхак! - окликнул Ермек. - Ты что, стареть начал? Почему у тебя уголь с породой смешан?

- С какой такой породой?

- Я видел вагонетки у Алибека.

- Кусеу Кара теперь не у меня работает, я за него не отвечаю.

- Забой же твой.

- Если мой, смотри.

Ермек осмотрел всю груду. Уголь был чистый. Отдельные куски сверкали при свете лампы. Он измерил глубину забоя: метр десять сантиметров, высота - два метра.

Исхак стоял по пояс голый. Внимательно наблюдая за Ермеком, он беззвучно смеялся, как бы говоря: «Ну что, нашел породу?» На его испачканном сажей лице блестели зубы да белки глаз.

- Ты, старый скакун, чем больше скачешь, тем больше набираешь скорости, - похвалил Ермек.

- А как же!

Они отошли немного в сторону. Ермек, довольный работой Исхака, все же сделал замечание:

- Нужно выбирать уголь только после того, как уляжется пыль и разойдется дым от взрыва.

- Что же, мы так и будем ждать? Ничего нам не сделается. Не первый год дышим угольной пылью.

- Не годится это. В дальнейшем возьми на заметку. Вот и поток воздуха слабоват. Добавим.

Взгляд Ермека остановился на шахтерах, работавших лопатами. Забой в этом месте ушел вперед, железная дорога отстала. Ермек заметил: один из рабочих бросает уголь лопатой на очень далекое расстояние и так быстро, что двое других еле успевают грузить его в вагонетку.

- Кто это?

- Новенький. Говорит, работал в бригаде силача Хутжана.

- Подожди. Не тот ли парень, который заикается?

- Да, есть у него такой недостаток.

- Что же ты поставил его к лопате? Ай-яй-яй, Исхак! Не можешь отличить таких ценных людей. Немедленно давай ему в руки кайло и бери к себе напарником.

- Не приму! Ты отберешь у меня Дюсембека.

- Постой, не шуми! Разве Акым вырабатывает меньше старых рабочих? Если я только способен разбираться в людях, этот парень не уступит Акыму. А Дюсембеку дадим самостоятельный забой, пусть тоже обучает кого-нибудь.

Исхак внимательно пригляделся к работе заики, словно увидел его впервые, и сказал:

- Ладно, приму. С таким напарником заработок не понизится.

Ермек пошел к бремсбергу. В этом подземном мире, в два километра длиной и в километр шириной, было много разветвленных ходов. Отовсюду наплывал беспрерывный гул, отзвуки напряженной работы. Как звезды, мерцали огни ламп. Шахтеры свободно чувствовали себя здесь, на глубине, доходящей до ста двадцати метров, среди воды, пыли и сажи. Уже и в помине не было скрипящих тачек, длинного долота, пудового молота и коптящей едким дымом шахтерской лампы. Время от времени раздавался грохот взрыва, неумолчно лязгали ползущие по узкоколейке вагонетки.

Ермек дошел до бремсберга. Это был самый большой подземный ход после уклона и главного штрека. Уголь из многих печей и лав поступал через бремсберг.

Пост Жумабая находился на самой высокой точке хода. На стыке двухколейной железнодорожной линии стоял барабан. Концы намотанного на него стального троса были прикреплены к двум вагонеткам. Когда груженная углем вагонетка, гонимая собственной тяжестью, катилась вниз, под уклон, другая поднималась наверх. В обязанности Жумабая входило пускать и останавливать барабан. Голову он обвязал платком, как это делают казахские косари, полы ватника заправил в брюки.

Аккуратно сложенная верхняя одежда лежала возле него; словно опасаясь, как бы кто-нибудь не стащил, он прижимал ее коленом. Но при всей своей аккуратности, даже в мелочах, он так и не мог справиться со штанами - они у него постоянно сползали вниз.

Когда Жумабай увидел подошедшего Ермека, приподнялся, его рука по привычке потянулась к очкуру. Жумабай даже не заметил этого непроизвольного движения. Словоохотливый и веселый, он тут же начал рассказывать:

- Воля божья, я не перестаю удивляться, до чего дошел ум человека! Вагонетки сами спускаются и сами же возвращаются обратно. Это не работа, а одно удовольствие! Если бы не мастера донбассовцы, нам нипочем бы этого не сделать.

- Верно, Жумеке! Большая Караганда создается не только силами казахов, а силами всего Советского Союза. Больше всего Москва нам помогает. Скоро получим машину, называется «электровоз». Сядет на эту машину один человек и повезет сразу пятнадцать вагонеток.

- А садятся на нее, как на коня?

- Похоже. И взнуздывают, как коня. А еще пришлют машину, которая сама рубит забой. Одна такая машина может сработать не меньше, чем тридцать - сорок кайловщиков.

- Ой-ой! Как же тогда? Ведь за ней не успеешь выбирать уголь.

- Успеем! Уголь потечет по желобу прямо в вагоны.

- Да, все возможно в теперешнее время! - воскликнул Жумабай, возбужденно проводя рукой по редкой бороденке. - Когда мы сюда приехали, эта шахта была похожа на колодец. Уголь вытаскивали ведрами. А теперь вон что делается.

Жизнь научила простодушного Жумабая понимать многое. Он забыл прежние суеверия, заставлявшие его думать, что машиной двигает шайтан. Хоть он и частенько повторял свою поговорку «воля божья», но уже отчетливо понимал - все в жизни делается руками человека. Только об одном жалел Жумабай: родился раньше многих своих товарищей по работе, а остался позади.

- Если уж я сделался рабочим, надо мне научиться управлять хотя бы одной машиной, а не только этим барабаном. Да, видать, для этого нужна грамота, - пожаловался он Ермеку.

- Почему не учитесь? Ведь вы еще не настолько стары.

- Ничего не лезет в голову. Жанабыл и Майпа пробовали меня обучить и так и этак. Ни рука, ни язык не повинуются. Воля божья, стоит мне посмотреть на бумагу, как сразу слипаются глаза.

Ермек рассмеялся. Разговаривая, Жумабай отправлял вагон за вагоном и каждый раз прикладывал к кучке возле себя кусочек угля. Выждав, когда Жумабай отвернулся, Ермек подбросил ему в кучку горсть угля.

- Что это у вас? - невинно спросил он, указывая на кучку.

- Это учет отправленных вагонов.

- Сколько же отправили? Посчитайте.

Жумабай принялся считать, но все сбивался; пересчитывал еще и еще раз, не веря себе.

- Что такое? Вчера в это время было сорок пять, а сегодня уже семьдесят два. Нет, не может быть! Слишком много.

- Эх, друг! - сказал Ермек. - Плох твой счет.

Как бы Жумабай ни был слаб в подсчете, он хорошо знал истину: чем больше отправит вагонеток, тем больше заработает. Впрочем, труд его был напрасный: учет велся специальным человеком. Жумабай считал ради собственного интереса. Ему хотелось заранее знать, сколько вагонеток он отправил.

- Если бы я мог дойти до семидесяти двух, меня бы давно выше всех вознесли. Нет, не может быть столько. Ты, милый, поругай-ка тех, кто внизу задерживает вагонетки. Когда они там задерживают, у меня дело плохо идет.

- Вы сосчитайте все задержки, а потом скажите мне, кто задерживал, - сказал Ермек и поднялся с места.

Во все стороны шли разветвленные ходы. Их трудно разглядеть, темно, как в осеннюю ночь, когда небо обложено густыми тучами. Лампа светила скупо, свету хватало лишь на то, чтобы не наткнуться на какой-нибудь выступ. Но Ермек шел, как по широкой улице. От одной выемки он переходил к другой, словно из комнаты в комнату в своем доме. И все больше отдалялся от действующих забоев. Здесь уже нигде нельзя было найти признаков жизни. То и дело встречались глухие выемки с давно выбранным углем. Местами кровля нависала так низко, что приходилось нагибаться. Вот начались заброшенные забои, в которых работали еще при англичанах.

Замерцали вдали три лампы, наметились контуры трех человек. Один из них оказался главным инженером шахты - Аширбеком. Он сидел на том самом куске угля, на который за минуту до своей гибели присел инженер Орлов. Аширбек просматривал блокнот Орлова с его давнишними записями. Двое рабочих поочередно бурили стену пневматическим буром.

- Лучше бы вам сесть немного в стороне, - невольно вырвалось у Ермека. Он вспомнил, как на этом самом месте натолкнулся в темноте на труп Орлова. - Что, все еще не пробурили? Видно, толстая стена.

- Кажется, приближаемся к цели. Уже прошли двадцать девять метров. Предположение Орлова оправдывается. Остался совсем тонкий слой стены, но признаков воды не заметно. Выходит, он знал об этом и без бурения.

- Да, он был знающим человеком, - подтвердил Ермек. - Я на него смотрел холодновато, считал чужаком. А теперь думаю: если подтвердится его предположение, нужно поставить ему на могиле памятник.

Они продолжали беседовать, эти два специалиста, один из которых опирался на науку, другой - на богатую практику. Уголь - не простая глина, которую легко обнаружить в любом месте: тут нужен сложный расчет, нужно чутье. Лист бумаги в руках Аширбека был исчерчен множеством линий. Указывая на чертеж своим толстым пальцем, Ермек спрашивал:

- Вы думали над тем, как бы нам поменьше израсходовать здесь крепежного леса?

- Думал, но решения не нашел.

- А если оставлять столбы из невыбранного угля?

- Обойдется дороже, чем деревянные крепи.

- Но ведь в Караганде угля больше, чем леса.

- Это верно. Но что уголь дороже привозного леса - тоже верно.

Один старался сберечь надземное богатство, другой - подземное, Ермек помнил, что при англичанах, когда в Караганде не было железной дороги, в лесе ощущалась острая нужда. Лес ценился очень дорого. И Ермек считал, что его предложение даст большую экономию.

Аширбек не соглашался с ним. Каждый упрямился и стоял на своем. Наконец решили обсудить этот вопрос вместе с Щербаковым.

- Пробили! Пробили! - закричали рабочие. Они заглянули в отверстие. Воды там не было.

- Ну, Ермеке, можете начинать рубку этого пласта! - сказал Аширбек. - Значит, уровень озера в«Герберте» лежит ниже нашего забоя. - От радостного возбуждения его желтоватое лицо порозовело. - Угля в этом пласте много. Можно расширять объем подготовительных работ, не снижая ежедневной добычи.

- Так и доложим Щербакову, - сказал Ермек.

- Так и доложим, - подтвердил главный инженер.

Настроение у всех было приподнятое. На поверхность возвращались с шутками и смехом, их голоса гулко разносились по забоям. Когда добрались до уклона, Ермек отделился от товарищей.

Он шел по прямому, как стрела, широкому и высокому коридору, стены и кровля которого были укреплены аккуратно уложенными толстыми бревнами. Чем дальше тянулся этот ход, тем больше он уходил вглубь. На ходу уклон ощущался явственно. Большое число подземных ходов брало свое начало от этого коридора. Из них поступал сюда уголь. Этот большой ход был пробит бригадой Ермека. Каждая стойка знакома Ермеку.

Далеко впереди засветились огни ламп. Доносился глухой рокот отбойного молотка. В забое работала бригада Акыма, которого Ермек научил владеть отбойным молотком и которому передал свой инструмент. Сейчас Акым изо всей силы давил на молоток, крепко держа его в сильных руках. Светло стало на душе Ермека, так светло, словно в ней загорелась шахтерская лампочка.

- Рубани, мой орленок! - крикнул он, подойдя к Акыму.

Несмотря на то, что Ермек был значительно старше своих любимцев Акыма и Жанабыла, он шутил с ними, как со сверстниками.

Акым все глубже впивался стальным стержнем в твердую стену. Услышав голос Ермека, он неторопливо оглянулся. Лицо вымазано то ли грязной водой, то ли потом. Дышал он порывисто, нижняя толстая губа опущена. На нем непромокаемый комбинезон, на голове - медная каска, ноги обуты в резиновые сапоги, грудь обнажена. Своей высокой и мощной фигурой, широко расставленными ногами он напоминал батыров старого времени.

- Кстати пришли, Ермеке, - сказал Акым, улыбаясь. - Вода сильно прибывает. Вы же мастер останавливать ее.

- Когда иссякнет, сама остановится. А если не иссякнет, камерон выкачает.

Вода, набегавшая сверху, просачивалась сквозь кровлю. Под ногами хлюпала жидкая грязь. Для стока воды была вырыта канава, откуда воду выкачивал камерон. Напряженная работа не останавливалась ни на минуту. Крепильщики ставили крепи сразу вслед за забойщиками. Неподалеку от них грузили и отправляли наверх вырубленные уголь и породу. Все - и забойщики, и крепильщики, и вагонетчики - работали попарно. В одиночку действовал только камеронщик. Эта ударная бригада в большинстве своем состояла из передовой молодежи. В бригаде нельзя работать небрежно. Если один отстанет - подведет товарищей, остановит их работу. Да никто и не позволял себе отстать. За шестичасовую смену не было случая и шестиминутного простоя. Ни один не пожаловался на усталость, никто не замечал, как идет время.

Ермек восторженно смотрел на ребят.

- Молодцы, комсомольцы! Ну как, даете десять процентов сверх плана?

Конечно, не только комсомольцы решали в бригаде успех добычи, но Ермек любил молодежь и всегда выделял ее.

- Можно и к десяти добавить! – послышались голоса.

- Спасибо, орлы, только хорошенько взвесьте свои силы.

- Тогда добавляем!

- Что, или не надеетесь на нас? - спросил Акым. - Организуйте бригаду из старых шахтеров. Попробуем и с ними соревноваться.

- Старичков у нас на шахте не так-то много. Чем выделять их в одну бригаду, лучше распределить по всем бригадам.

На Ермеке был толстый холщовый пиджак. От капавшей сверху воды он отсырел. Ермек поежился. Заметив это, Акым стал поддразнивать Ермека:

- Что, воды боитесь? Быть может, скоро и вовсе перестанете спускаться в шахту? Как же! Начальником стали!

- Я думаю, и ты не всю жизнь будешь забойщиком. Если так, то плохой из тебя комсомолец... Читал о врубовой машине?

- Читал. Давайте ее хоть сегодня. Если не научусь работать на ней, считайте меня последним человеком!

Врубовую машину в Караганде еще не видели, но все уже знали, что Орджоникидзе обещал прислать в первом квартале тридцать этих чудесных машин.

- Вижу, ты отменный комсомолец! - Ермек похлопал своего любимца по плечу.

Отозвав Акыма в сторону, он сказал:

- По приказу Щербакова мы отправляем в Донбасс на практику пятерых шахтеров из нашей шахты. Там быстро научишься управлять машиной.

- Пусть сначала едут старые забойщики.

- Молодежи легче осваивать новую технику. Ты отличился в рубке кайлом и отбойным молотком, теперь отличись на машине.

Акым еще никогда не пускался в дальнюю дорогу. Сомнения он высказал чисто ребяческие.

- Пожалуй, тетушка не пустит. Даже когда на работе задержусь; она места себе не находит.

- Ах ты, молокосос! А еще славишься как один из лучших забойщиков.

- Ладно, поеду, если так. Тетушку как-нибудь уговорю. Кто еще едет?

- Много народу. Больше сотни человек.

Ермек, не задерживаясь дольше, пошел к плите.

Сюда со всех сторон прибывали и во все концы отправлялись вагонетки, груженные углем, породой, лесом, наполняя плиту беспрерывным грохотом, лязгом и шумом. Каждый вагонетчик старался быстрей сдать уголь. Теперь учитывали не вырубленные метры, как прежде, а поданные на-гора вагонетки. Старый плитовщик Ильи Григорьевич не знал ни минуты покоя.

- Меня пропускайте, меня! - шумели вагонетчики.

- Сколько вагонеток отправил? - спросил Ермек плитовщика.

В подсчете Илья Григорьевич не применял способа Жумабая.

- Сто двадцать пять, - ответил он сразу.

- Сколько дал бремсберг?

- Семьдесят три.

Здоровенный, плечистый парень пригнал сразу две вагонетки. С силой проталкивая их на плиту, он не слушал выкриков плитовщика:

- Эй, постой, подожди!

Подоспел еще один рабочий. Но нетерпеливый вагонетчик ничего не хотел слушать. На него обрушились со всех сторон с бранью:

- Ты оглох, что ли?

- Куда прешь, как слепой?

- Десятник велел не задерживаться, - оправдывался парень.

- А наш десятник что - просил не торопиться?

Плечистый парень больше не стал спорить, встал в очередь. Опорожнив свои вагонетки, он, не теряя ни минуты, двинулся обратно.

Ермек с удовольствием посмотрел ему вслед.

- Когда прибыл? Такой гору свернуть может!

- Всего второй день на работе, - ответил плитовщик, все еще продолжая ворчать по-казахски на нетерпеливого парня. - Каждый раз прет, как вол. Готов любого пырнуть своими рогами, если десятник ему прикажет.

- Это не плохо, если он добросовестно выполняет приказание командира.

- Да разве так нужно выполнять? Тут порожняка не хватает, а он угоняет его без спросу.

- Сегодня механический даст восемь отремонтированных вагонеток.

- Восемь? Ну, дело быстрее пойдет.

Плитовщик успокоился и заложил за губу щепоть тертого табаку. В шахте курить нельзя, поэтому Илья Григорьевич пристрастился жевать табак. Не успел он опустить табакерку в карман, как двое рабочих протянули к нему ладони.

- А вы что? Помнится, вы не давали мне на хранение свой табак.

- Ладно, Илюша! Знаешь поговорку: «Горького и кислого для друзей не жалеют».

Насыпая им табаку в ладони, Илья шутил. Давно живя среди местного населения, он был мастер на казахские шутки.

- Если у вас дома кислое не в почете, принесите мне мешок курта {Курт - специально приготовленный шарик из творога}, - сказал он рабочим и подмигнул Ермеку.

Движение у плиты не прекращалось. Раньше, когда шахта еще была невелика, Ермек всех рабочих знал в лицо и по имени, теперь прибавилось много незнакомых людей. Лица всех шахтеров были покрыты черной угольной пылью, но по их говору, по манере держаться Ермек безошибочно угадывал, кто приехал из России, кто с Украины, кто из соседних с Карагандой районов. Разглядывая людей, Ермек говорил плитовщику:

- Илья Григорьевич! Мы с тобой давнишние шахтеры, не вчера стали коммунистами... Сам видишь, шахта пополняется новыми, молодыми людьми. Для тебя мало только управления движением около плиты.

Илья Григорьевич поежился, в его голубых глазах заиграл смех.

- Ты стал теперь начальником, на тебя трудно угодить. Стар уж я для другой работы.

- Это не ответ! Времена теперь настали молодые, а молодое время и с нас, пожилых, по-молодому спрашивает.

- Разъясни: как по-молодому?

- Управляй не только движением вагонеток, но и мыслями людей. Короче говоря, ежедневно по одному часу проводи с ними занятия по технике.

- Ой, нет, Ермек! На старости лет из меня учителя не сделаешь. Пусть инженеры учат, техники, донбассовцы.

- У тебя большой практический опыт. Вот и будешь делиться своим опытом. Не будем спорить. С завтрашнего дня начинай занятия. Это не только мое мнение, но и парткома, - закончил Ермек.

Пора была подыматься наверх.

Этот ход был проложен им самим, но за последние дни, занятый новыми обязанностями, он его не осматривал. Теперь, возвращаясь, он решил внимательно его осмотреть. С особой тщательностью проверял он каждую крепь и перекладину. Когда вдали возникал шум идущего состава, Ермек быстро прислонялся к стене и пропускал мимо себя вагонетки. По длине этот опасный путь был больше километра. Ермек смелыми шагами продвигался вперед, проверяя исправность хода.

Глава пятнадцатая

Самым крупным зданием в Караганде был рабочий клуб. Он был построен недавно. В этом клубе проводились городские собрания и вечера отдыха.

Сегодня здесь провожали рабочих, уезжающих в Донбасс и Кузбасс. Люди приходили группами. Рабочие несли чемоданы, сундуки, ящики. В руках у стариков и старух, у молодых женщин, девушек и детей - узелки и корзины. Обширное фойе продолговатой формы быстро заполнилось. Рассматривали роспись на стенах. Вот картина будущей Большой Караганды: высокие дымящие трубы, многоэтажные корпуса, асфальтированные улицы, обсаженные двумя рядами деревьев; по улицам, заполненным нарядно одетыми веселыми людьми, бежали трамваи, троллейбусы, автомашины.

Длиннобородый, сгорбленный старик внимательно рассматривал картину. Это был тот самый старик, который в день субботника на трассе водопровода поднял со дна канавы кусок глины.

- Это тот самый Донбасс, куда едут наши дети? Наверно, и в раю не так красиво, как там, - сказал он.

Мальчик с красным галстуком на шее, стоявший рядом с ним, рассмеялся.

- Ата, - объяснил он, - это наша будущая Караганда.

- Ну! Неужели наша Караганда?

- Не только наша, ата. Караганда - третья кочегарка всего Советского Союза, - поучал мальчик своего деда.

Седовласый старец глубоко вздохнул.

- Вот как выходит: не тот много знает, кто больше прожил, а тот, кто больше видел. Ты, светик мой, должно быть, знаешь все это из книг. Пусть же твой отец поедет и увидит Донбасс своими глазами. А я девяносто лет прожил, сидя дома, - что я увидел?

Недавние жители аулов, которым еще ни разу в жизни не приходилось провожать своих близких в такой далекий путь, хлопотали, как при снаряжении жениха в аул невесты. Молодая женщина с вздернутым носом, задыхаясь, подбежала к своему мужу, сняла с его головы барашковый тымак, заботливо надела шапку-ушанку. Наверно, дома она частенько поджаривала своего мужа, как пшеницу на сковородке, а сейчас глядела на него с преданной любовью.

- Эту ушанку я попросила у Бодаубека, она лучше. Друг смотрит на голову, а враг, опустив глаза, на ноги, - закончила она с довольным видом.

Стремительно шагая, в фойе вошел Канабек.

- Приглядывайся, отец, приглядывайся, - сказал он, подойдя к старику.

Тот отвел взгляд от картины и пристально всмотрелся в подошедшего.

- Канабек, тебя ли вижу?.. Этот твой дом - настоящий золотой дворец, о котором говорится в сказках!

Старик вырос и прожил всю жизнь в халупе, сложенной из дерна. Понятно, он преувеличивал. Клуб, первый в Караганде, очень отдаленно напоминал дворец, но он был больше других зданий, красивей отделан внутри и снаружи.

- Почему - мой дом, отец? Этот дом принадлежит народу!

- Построили-то его при тебе. А народ и при старом председателе, при Каримбае, существовал, а клуба не имел.

- Что этот клуб? Вон какие будут дворцы у рабочих! Лучше сказочных! - сказал Канабек, указав на картину, и пошел в зал.

Все отъезжающие были в сборе. В большинстве - казахи. Их окружили донбассовцы. Хоть Козлов, Лапшин, Воронов, Ковалюк и другие уже считали себя карагандинскими рабочими, но отъезжающих провожали, как гостей, едущих к ним в дом. Акыму, Балжан и другим давали рекомендательные письма, адреса своих близких и знакомых.

Старики Иван Потапов, Антон Левченко и плитовщик Илья Григорьевич пришли проводить Исхака. Горячий Исхак то и дело пускался в рассуждения:

- Что видел Иван прежде, кроме поселка Букбы и мельника Кривоглаза? Ничего не видел! А меня вот посылают в Донбасс. В Донбасс!..

- Да, ты перекрыл нас, - признался дед Иван.

- Перекрыл или недокрыл - это мы узнаем, когда он вернется, - пошутил Илья.

- Эй, давай руку! Если по возвращении не сумею обучить вас всех троих за три месяца, тогда не называйте меня Исхаком!

Поднялся занавес на сцене. В президиуме - всем знакомые лица. Из-за стола, разглаживая свои густые черные усы, встал Жуманияз. Пока в зале устанавливалась тишина, Жанабыл успел попрекнуть Канабека:

- Опоздали? Это у вас называется - подавать пример молодежи?

- У стариков всегда много забот. Только пять минут опоздания, а уже делаешь выговор. Что бы ты придумал, если бы я опоздал на десять минут?

- Вызвал бы на комсомольское собрание.

- От тебя всего можно ждать.

- Товарищи! - начал Жуманияз и запнулся. Он всегда был находчив на слова, а сейчас волновался, в голосе появилась дрожь. - Давно, двадцать лет назад, еще ребенком, с сумкой за плечами я один пешком в зимнюю пору уходил из родного аула искать работы. Сегодня вы, сыны Казахстана, не в одиночку, а сообща едете искать - не работу, нет, а знания. Русские рабочие, русские друзья собрались здесь, чтобы с почетом проводить отъезжающих. А там, в Донбассе и Кузбассе, вас ждут широко открытые двери. Поездка организована ради того, чтобы облегчить наш труд, сделать его более производительным. А достигнуть этого можно, только овладев передовой техникой. Не говоря уже о молодых рабочих, даже опытный кайловщик Исхак и тот не сможет без новых знаний поспеть за темпами Караганды. Поэтому я призываю: осваивайте богатую практику Донбасса и новую, социалистическую технику. Скажу прямо, как представитель профсоюза: только тот будет считаться передовыми полноценным шахтером, кто научится управлять машиной.

- Вот это правильно сказано, - поддержал Сергей Петрович. - Шахтер - великое звание.

Положив свой узелок на колени сидевшего рядом мужа, Балжан вскочила с места.

- Товарищ Щербаков! Даю слово, что вернусь машинистом электровоза!

Послышался басистый голос Акыма:

- А я освою врубовую машину!

Заикающийся молоденький парень, когда-то работавший в бригаде Хутжана, с трудом выговорил:

- Мне г-горно-спасательное дело!..

Голоса неслись со всех сторон. Зал наполнился гулом. Жуманияз поднял руку.

- Знаю! Все вы жадно стремитесь к знаниям. И добьетесь своего. Однако надо поторапливаться. Поезд скоро уходит. Группу, которая едет в Донбасс, возглавляет товарищ Исхак, а с теми, кто едет в Кузбасс, мы посылаем товарища Сейткали. Ну, счастливого пути, товарищи!

Последним попросил слова механик Козлов.

- Могу вас заверить, дорогие друзья: вы приедете в Донбасс как в родной дом. Весь опыт, все знания, которыми обладают донбассовцы, они передадут вам. Кланяйтесь от нас могучему Донбассу.

Люди дружно встали с мест и направились к дверям. К ним присоединились те, кто ждал в фойе. Шумная толпа двинулась к станции. Козлов шел рядом с Акымом, не переставая говорить:

- Он мой старый друг. Не только хороший мастер, но и замечательный учитель. Все, что знает, вложит тебе прямо в душу. В письме к нему я пишу обо всем. Ты не стесняйся. Спрашивай, если что будет непонятно.

Ковалюк и Лапшин шли с Балжан.

- В Донбассе сейчас сосредоточены все виды новой техники, - говорил Ковалюк. - Электровоз - не простая машина. Хорошенько учись электротехнике.

- Привыкай и к слесарному делу, - наказывал Лапшин, подняв указательный палец. - Без этого не станешь хорошим машинистом.

Дали звонок. Отъезжающие поспешили к вагонам. Балжан, задержавшись, посмотрела на своего мужа и сказала:

- О, мой большеголовый! - коснулась рукой его подбородка и пошла в вагон.

Одни крепко пожимали друг другу руки, другие целовались. Акым прощался со своей прослезившейся тетушкой. Поезд тронулся.

- Счастливого пути! - раздались голоса.

Лес поднятых рук, множество глаз, устремленных на окна вагонов, провожали поезд, набиравший скорость.

Глава шестнадцатая

Очередное заседание бюро городского комитета партии проходило напряженно. За длинным столом сидели Щербаков, Жуманияз, Ермек, Козлов, Жанабыл, Жаппар, Рымбек и Антонина Федоровна. Рядом с ней - новый работник горкома Марияш. Заседание вел Мейрам. Разбиралось дело о злополучном мешке, который таскали по домам Байтен и Махмет, о всем, что всплыло в связи с этой грязной историей. Канабек подробно докладывал:

- По поручению горкома наша бригада расследовала жалобы рабочих на хищения и разбазаривание продуктов. Проверили мы и заметку, напечатанную в «Карагандинском рабочем» по тому же поводу. Установлено, что мешки и ящики с продуктами доставлялись разным лицам неоднократно. По показанию Байтена, некоторые подношения были сделаны и товарищам Жаппару и Рымбеку. Трехдневная проверка работы трех магазинов показала, что недовес хлеба составил два с половиной центнера. А у нас десятки магазинов и ларьков, обслуживающих тысячи рабочих. Продавцы проверенных магазинов оказались родственниками завмагов, а завмаги - друзьями и близкими людьми Махмета. Многим вновь прибывшим рабочим карточки выдавались с опозданием, а при выдаче удерживалась часть пайка. Жулики из магазинов ухитрялись получать продукты по аннулированным талонам. Путаница и хаос в выдаче и отоваривании карточек требуют особого расследования. Создается впечатление, что воры действовали организованно.

На днях мы с товарищем Жуманиязом обошли рабочие бараки. Две квартиры привлекли наше особое внимание. В одной живет некий Байжан - дядя Махмета по матери. На руке у Байжана золотые часы, у его жены - золотой браслет. Стены в доме увешаны ценными коврами, пол тоже застлан коврами. Заработок Байжана не превышает четырехсот рублей. Работает он продавцом в хлебном ларьке. Жена сидит дома. Говорят, они приехали в Караганду с единственным старым сундуком. Вторая квартира - Токтая, который приходится свояком товарищу Рымбеку. Токтай работает на центральном продовольственном складе. У него мы застали той по случаю рождения сына. Только байги {Байга - состязания по борьбе и скачкам с присуждением призов} не хватало, в остальном пиршество шло, как в старину у больших баев.

Жулики облепили орс треста, как мухи. Работники орса связаны между собой родственными, родовыми и всякими иными связями. Думаю, что мы еще далеко не все раскрыли. Не направляет ли все это рука классового врага? Нужно глубже изучить дело...

Наступило недолгое молчание. Выступление Канабека каждый переживал по-своему. Розовощекий Махмет, прозванный в народе «белой булочкой», изменился в лице. Сейчас оно своим цветом напоминало пережаренную, почерневшую корку хлеба. Он то и дело бросал взгляды на Рымбека. Уже не прежнее заискивающее выражение было в этих взглядах, а растерянность и страх. Глаза Жанабыла и Жуманияза горели негодованием. Мейрам и Ермек держались спокойно, но лица у них были суровые. Щербаков писал в блокноте, время от времени вскидывал голову и хмурился, погруженный в свои мысли. Марияш не спускала пристальных больших глаз с Жап-пара. Он сидел невозмутимо, словно окаменев. Лишь его неподвижный взгляд, остановившийся на одной точке, выдавал напряжение, с каким ему удавалось сохранить это невозмутимое спокойствие.

После Канабека выступила Марияш. Приложив одну руку к груди, опустив другую, она резко выпрямилась. Говорила, глядя то на Жаппара, то на Рымбека.

- Статья, помещенная в газете, вскрыла беспорядки не только в орсе, но и в отделе кадров треста. Десятки рабочих, прибывающих к нам, целыми неделями не могут устроиться на шахты, в то время как ряд требований на рабочую силу отдел кадров не выполняет. Однако товарищ Рымбек проявлял исключительную оперативность, когда речь заходила о его друзьях и земляках. Семьдесят процентов работников, занимающих более или менее ответственные посты на второй, восьмой, двенадцатой и тридцатой шахтах, - выходцы из Каркаралинского района, откуда происходит и сам Рымбек. В этих случаях людей отбирали не по способностям, а по дружеским и земляцким связям. Результат плачевный - все названные мною шахты не выполняют производственный план. Десять человек, работающих в греете, в том числе и присутствующий здесь Махмет, тоже каркаралинцы. Товарищ Рымбек совершенно забыл указание партии о том, что на работу необходимо ставить только честных и деловых людей.

- Забыл? А может, Рымбек не забыл, а сознательно делал наоборот? - заметил Мейрам.

- Возможно, что и не забывал. Во всяком случае, такой подбор работников нельзя назвать случайным. А вот другие факты. В Большой Михайловке в фабрично-заводских училищах обучаются сотни молодых людей. Я побывала там и обнаружила вопиющие безобразия. Общежития убираются плохо, белье стирается редко, пища скудная и невкусная. Воспитательная работа фактически не ведется, есть случаи ухода из училища. Отдел кадров не уделяет внимания молодежи, а ведь молодежь для нас дороже золота. Когда говоришь об этих непорядках товарищу Рымбеку, он принимает смиренный вид и отвечает: «Я же только начальник отдела, есть люди повыше меня!» Из его намеков можно заключить, что всему виной товарищ Щербаков. Нет, эта уловка не пройдет! Мы хорошо знаем, что все эти вопросы решаете вы с Жаппаром Султановичем, а Сергею Петровичу даете неправильные сведения.

- Не сводите здесь личные счеты! - бросил Жаппар.

Мейрам, постучав карандашом, остановил его.

Эта реплика Жаппара затронула больное место Марияш, она смутилась на минуту, но быстро овладела собой.

- Неправда! Я говорю об этих безобразиях не из-за личной вражды. А ваши действия, Жаппар, пожалуй, можно назвать проявлением классовой вражды.

- Хорошо, что хоть контрреволюционером не назвала, - опять подал реплику Жаппар.

Марияш гневно глянула на него своими большими глазами и резко ответила:

- Того, кто заслуживает, можно и так назвать!.. В заключение скажу: люди, причинившие столько вреда государству, должны быть строго наказаны.

- Вы кончили, Марияш? - спросил Мейрам. - Слово предоставляется вам, - кивнул он Рымбеку.

Говорливый Рымбек начал свою речь горячо:

- Всем известно, что партийное и административное положение у нас с Махметом совершенно равное. А раз так, то. не может быть и речи о моем давлении на него. Он вполне самостоятелен в своих действиях. Городской комитет партии и руководство треста знают, как Махмет поступил к нам на работу. Отдел кадров советовался с кем нужно о его кандидатуре. Это надо учесть тем товарищам, которые обвиняют меня в земляцких связях с Махметом. И вообще здесь слишком много, но в корне не правильно говорили о всяких связях. Было ли хоть одно указание о том, что нельзя принимать на работу людей из той местности, где ты родился сам? Не было таких указаний. Хорошо, пусть такие люди были приняты. Кто-то из них совершил преступление. Но ведь каждый сам отвечает за свои поступки. А Марияш и Канабек требуют, чтобы отвечал я. Кто же из нас нарушает партийные установки? Кто допускает деление людей по родовым и земляцким признакам? Марияш с Канабеком!

- А о своих собственных ошибках вы имеете что-нибудь сказать? - перебил его Мейрам.

- Если нет, то и говорить не о чем. Остальное все ясно.

Рымбек осекся. Он мог бы без конца сыпать ядовитыми словами, но теперь поостерегся.

- Конечно, у меня есть и недостатки, и ошибки. Но умышленных проступков не было... Что же, если мне больше не разрешают говорить, я кончил. - Рымбек сделал обиженное лицо, в то время как готов был задохнуться от неизлитой злобы.

Наступила очередь Махмета. Он то и дело вытирал со лба обильный пот, все его тучное тело заметно вздрагивало, глаза трусливо бегали. Говорил он путано, перескакивая с одного на другое. В своем кабинете, сидя в мягком кресле, он соловьем заливался перед посетителями, а теперь чувствовал себя жалким воробьем, за которым гонится ястреб. В каждой фразе его, к месту и не к месту, повторялось слово «партия». Но покаяться перед партией в своих темных махинациях у него не хватало мужества. По примеру Рымбека, он закончил общими словами:

- Признаю, допускал ошибки, но вообще-то я честный человек.

Со всех сторон посыпались вопросы:

- А история с мешком - тоже честное дело?

- Клянусь, я не видел никакого мешка. Только от других слышал о нем.

- От других? - возмущенно переспросил Жанабыл. - А кто с мешком на плечах приходил к отцу некоей девушки? Вы приходили! Когда вашего подношения не приняли, вы потащили мешок обратно. Испугавшись собак, вы бросили свою ношу и побежали. За вами погнался один человек. Так было или не так?

- Нет, не так. На меня наклеветали из личной мести.

- Вы знали, что ваш родственник Байжан торговал из-под полы нормированными товарами? - спросил Жуманияз.

- Откуда мне знать?

- Бывали у него в доме?

- Заходил раза два.

- Вряд ли вы могли забыть о том, что Байжан приехал к нам с одним только ободранным черным сундуком. И вдруг так разбогател! Неужели вы сидели в его доме, закрыв глаза, и ничего не видели?

Махмет хотел ответить, но поперхнулся. Слова застряли у него в горле.

- Ту-у, да он потерял всякую совесть! – воскликнул Жанабыл. - Незачем слушать его болтовню! Проучить его без всякой жалости!

Рымбек не удержался, бросил ехидную реплику:

- Однажды на суде выступил с речью суровый общественный обвинитель, некто Бактыбай. Он потребовал вынести обвиняемому такой приговор, который был бы тяжелее высшей меры наказания. Жанабыл напоминает мне этого Бактыбая.

- Скажите прямо, что у вас душа болит за Махмета! - ответил Жанабыл.

Не вставая с места, заговорил Щербаков:

- Мы теряем много драгоценного времени на разбор этих позорных, жульнических проделок. Но ничего не поделаешь. Слишком вопиющи безобразия. Обвешивания, махинации с. карточками, воровство. Главные виновники нам примерно ясны. Виновными должны заняться следственные органы. А нам предстоит извлечь из всего этого уроки. Какие? Покончить с беспечностью! Не будь беспечности у нас, карагандинских партийных и советских руководителей, и, в частности, не будь моей беспечности, жулики никогда не подобрались бы к государственному добру. Да, своей вины я не снимаю, но вот Жаппар Султанович почему-то отмалчивается. Между тем именно он возглавляет ответственное дело снабжения населения. Молчание это кажется мне странным. Пусть начальник снабжения скажет, как он собирается исправить положение. И пора заканчивать разговоры.

Слово пришлось взять Жаппару, но он и не думал складывать оружие. Его худощавое смуглое лицо не выражало ни малейшего смущения; черные узкие глаза смотрели самоуверенно. Когда он говорил, были видны два выступающих передних зуба.

- Население города растет, - начал Жаппар. - Этот рост предусмотрен планом снабжения, а продуктов все-таки не хватает. Причиной этому не только хищение и разбазаривание продуктов, вскрытые нами. Как известно, у нас сгорел один из продовольственных складов...

- Но потери от пожара государство нам восполнило, - заметил Мейрам.

- Это верно, - продолжал Жаппар. - Государство не забыло нас. А сейчас выяснилось, что продуктов, к сожалению, сгорело значительно больше, чем мы предполагали вначале. Положение создалось трудное. В этих тяжелых условиях мы не можем простить преступлений Махмета и его подручных. Виновных надо крепко наказать, безжалостно осудить. Но этого мало. Я предлагаю провести поголовную проверку торговых работников и за малейшее упущение строго наказать.

Участники заседания насторожились. По виду предложение Жаппара могло показаться правильным, но было в нем что-то затаенное, подозрительное.

Мейрам, закончив запись на бумажке, обратился к присутствующим:

- Кто еще хочет выступить? Вы не желаете? - обратился он к Ермеку.

- Я согласен с Сергеем Петровичем. Говорили достаточно. Пора, пожалуй, заканчивать, - отозвался тот.

Оставалось выступление секретаря горкома. Мейрам начал с предложения Жаппара.

- Провести массовую проверку торговых работников? - Он с сомнением покачал головой. - Мне это предложение, товарищи члены бюро, не нравится. Устраивать шумиху, кампанейщину, отвлекать на эту кампанейщину внимание населения... В общей суете подлинные враги легче могут укрыться. У нас хватит сил, чтобы другими средствами вывести преступников на чистую воду.

- А теперь по существу вопроса. Всем понятно: самое узкое место у нас сегодня - снабжение населения. Народ ради светлого будущего терпит все сегодняшние трудности. Но этому терпению есть граница. Никто не потерпит потворства расхитителям. Тем, кто вставляет нам палки в колеса, тем, кто мешает созданию Караганды, снисхождения не будет. Вношу предложение: Махмета Торсыкбаева исключить из членов партии, дело о нем передать прокуратуре. А как можно назвать поведение на сегодняшнем заседании бюро товарища Каримбаева Рымбека? Он пытался спрятаться за спиной других. А ведь за последнее время я дважды вызывал его в эту самую комнату, говорил, что с подбором работников, с воспитанием кадров у нас неблагополучно. Я называл методы его работы бюрократическими. Знаю, что об этом же говорил с ним и товарищ Щербаков. Не помогли Каримбаеву Рымбеку наши беседы... Может быть, мы говорили с ним не очень настойчиво? Да и сами не приняли вовремя решительных мер? И здесь я согласен с Сергеем Петровичем: доля нашей вины есть, надо признаться в этом со всей большевистской прямотой. И с той же прямотой следует высказаться о Каримбаеве Рымбеке. По-моему, он заслужил строгий выговор.

- Не слишком ли? - подал голос Жаппар.

- А что вы предлагаете?

Но Жаппар уклонился от ответа.

- У меня есть еще одно предложение. Надо поручить нашей комиссии под председательством товарища Канабека специально расследовать, какова была причастность самого Жаппара Султановича к вскрытым здесь фактам. Возражений нет?

Все члены бюро проголосовали за это предложение.

Глава семнадцатая

Уже несколько дней с юга дул теплый ветер, съедая толстый снежный покров. По улицам шумно потекли мутные потоки. Жильцы земляных бараков, построенных на склонах холмов, высыпали из дверей. В руках у всех были лопаты, кайла. Каждый подрубал лед у своих дверей и отводил воду. Весна принесла много хлопот, но и люди, и животные, и домашняя птица встретили ее радостно. А детей допоздна нельзя было увести с улицы.

Кочегар Бокай копался возле своей землянки. Подрубил лед у входа, отвел бежавший с возвышенности ручей. Теперь он стоял, опершись на лопату, и с удивлением смотрел на распростершуюся перед ним низину. Земля в низине дала осадку, образовалась впадина, такая глубокая, что в ней свободно смог бы разместиться целый аул. Во впадину набежала вода, разлилось озеро, в нем уже плескались утки и гуси.

- Этак и наши бараки могут обвалиться! - пробормотал Бокай.

Он опасался не напрасно. Одна из шахт проложила свои ходы под холмом, на склоне которого был расположен поселок. Бокай знал, что иногда бывают такие случаи: выберут в забоях весь уголь, забросят шахту - и на этом месте почва оседает, образуются балки или глубокие трещины. Порою приходится переносить в другое место не только земляные бараки, но и дома, построенные в прежнее время. Сердцу Бокая было дорого его убогое жилище, сооруженное в поте лица собственными руками.

- Пожалуй, придется доложить Щербакову, - сказал он, поднимаясь на крышу землянки.

Стены жилья выдавались над поверхностью земли не больше чем на метр, земля была насыпана прямо на потолок, и этот пласт заменял крышу. На крыше, аккуратно свернутый и перевязанный веревкой, лежал ветхий большой войлок, которым Бокай в прежние времена накрывал свою юрту. Войлок был такой старый, что уже не мог служить не только покрышкой, но даже и подстилкой. И Бокай так и не мог решить, что делать с этой прокопченной дымом, изъеденной молью кошмой. Бросить - жалко, использовать тоже нельзя.

- Пусть лежит себе, - рассудил Бокай, постояв над войлоком.

Спустившись с крыши, он вошел в землянку.

Внутри землянки высота потолка была достаточной, чтобы выпрямиться в полный рост.

Жена сидела за работой - что-то шила на недавно купленной швейной машине. Живот у нее выдавался, на темном лице проступили желтоватые пятна. У них уже был сынок, но вскоре ожидалось новое прибавление семейства. Когда приехали в Караганду, мальчик едва умел лепетать, а теперь по целым дням говорил без умолку. За это время многое изменилось в жизни Бокая. Попона из верблюжьей шерсти и черная невыделанная телячья шкура, украшавшие раньше переднее место, отодвинуты к порогу и служат подстилками. Вместо них на почетном месте разостлан поношенный ковер, а поверх него стеганое одеяло. Направо у стены стоит железная кровать, над ней повешен будильник. В этих двух теплых, аккуратно прибранных комнатах ничего не осталось из прежних обиходных вещей, которыми пользовались в юрте, - ничего, кроме старой попоны да телячьей шкуры. Все новые вещи были куплены здесь, в Караганде.

Женился Бокай поздно, жена у него молодая, избалована не меньше ребенка. С мужем и с Тулеужаном она обращалась повелительно. На слова была резка, характером вспыльчива, но, рассердясь, остывала быстро. Такой бывает иногда туча: сгущается, грознеет, а потом рассеется, не пролив ни капли дождя. Спокойный Бокай не придавал значения прихотям жены.

- Слушай, мать моего ребенка, я сейчас пойду к Щербакову, а потом на работу, - сказал Бокай. Чтобы не пачкать подстилки, он стоял у самого порога. - Тулеужан, достань-ка мне очки.

Мальчик взял с подоконника большие синие очки, в которых Бокай работал в кочегарке, сначала примерил их себе, потом начал прилаживать на нос отцу. В то же время, ласкаясь, он просил:

- Я тоже пойду с тобой.

- Нельзя, сынок. В кочегарке обожжешься. Там - огонь, пар. И дорога сейчас грязная. Увязнешь.

- Нет, не увязну.

- Усади его на место! Не балуй ребенка! - прикрикнула жена.

- Вон мама бранится, - сказал он ребенку. – Завтра выходной день, пойдем в кино, мой жеребеночек.

Мальчик успокоился. Мать занималась своим делом. Раньше проводы Бокая на шахту доставляли ей немало забот: нужно было приготовить мужу рабочую одежду, покормить, дать на работу узелок с едой. А когда Бокай вернется - новые хлопоты, помоги умыться, накрой стол. Теперь эти заботы не нужны. При шахте есть баня и столовая. Перед тем как идти домой, муж и вымоется и закусит. Своенравная женщина, ни о чем не беспокоясь, с утра до вечера с увлечением крутила ручку машинки, оттопырив мизинец и молча шевеля губами.

Когда Бокай оделся и собрался уходить, она остановила его:

- Куда ты? Почему дома не сидится?

- Хочу сходить к Щербакову, пожаловаться. Шахтеры проложили ход, кажется, прямо под нашим домом, будто им не хватает угля в другом месте. Этак и обвал может случиться.

- Зачем же из-за пустяков беспокоить Щербакова? Если обвалится землянка, дадут новую квартиру.

- Дело не в одной нашей землянке, хотя и ее жалко: своими руками сделана! Ударнику в таких случаях молчать не годится. Скажу Щербакову: «Приостанови проходку. Новых домов на всех не хватит. Люди до сих пор, как река, вливаются в Караганду. Зачем же разрушать старое жилье?».

- Пустое говоришь, - надула губы жена. – Лучше потолкуй с Щербаковым, чтобы тебя премировали за хорошую работу. Видишь, сынок подрастает. Весна на дворе - как можно без коровы? Вон Бодаубек и тот уже обзавелся коровой.

- Мать моего ребенка, - строго ответил Бокай, - премия дается не по просьбе, а в приказе, тому, кто ее заслужил. Подожди, всему свое время. Стыдно быть такой жадной.

- Э-э-й, ему скоро сорок пять, а он говорит о стыде, словно девушка. Слушай: сегодня ты поужинай в столовой. Мы с Тулеужаном пойдем в гости к Жанабылу. Там сегодня будет угощение, если у Майпы родится сын.

- Пусть сначала родит благополучно, а там видно будет - сын или дочь, - сказал Бокай, направляясь к выходу.

Но уйти ему не удалось, в дверях он столкнулся с Константином Лапшиным.

- А-а-а! - радостно воскликнул Бокай. - Вон кто пожаловал. Наконец-то собрался. Ну, здравствуй, Костя! Здравствуй, присаживайся на самое почетное место!

Лапшин поздоровался за руку с хозяином и хозяйкой, потом с маленьким Тулеужаном, но на почетное место не сел, а устроился на табурете у стены. Он осматривался вокруг маленькими быстрыми глазами, довольно улыбался, приговаривая:

- Хорошо! Очень приятно! По-человечески живете, не то что в дряхлой закопченной юрте. Помнишь, я был у вас прошлой осенью?

- А вот моей жене и этого кажется мало, - пошутил Бокай.

- Костя, ты не верь ему, - отозвалась из кухни хозяйка, наливая воду в новый никелированный самовар. - Он жадничает, копит деньги. А для чего они нужны, если не одеться как следует, не обставить дом...

- Что верно - то верно, - согласился Лапшин. - Э, хозяйка, ты чего там хлопочешь с самоваром? Если для меня, не надо. Я ненадолго зашел.

- А много ли ему вскипеть, - тараторила молодуха, - пятнадцать минут - и готово. Всегда ты, Костя, торопишься. Не понимаю я, что это значит - некогда да некогда..

- Ты лишнего не говори, готовь скорее, если взялась, - поторопил Бокай.

Как ни отговаривался Лапшин, без чая не обошлось. На кухне уже загудел самовар. Хозяйка выдвинула на середину комнаты круглый стол и пока хлопотала с закусками, Бокай достал из шкафчика бутылку и пару стаканов. Он встряхнул посудину перед глазами, усмехнулся.

- Я с этой подружкой редко встречаюсь, только при дорогих гостях. Знаешь, Костя, пока жена с чаем хлопочет, не будем терять время, - закуска уже на столе. Чокнемся за нашу дружбу!

Но Лапшин отодвинул стакан.

- Подожди, я хочу серьезно поговорить с тобой по душам...

Лапшин достал из кармана кисет, неторопливо свернул папироску.

- Вот какое дело, Бокай. Человек ты теперь грамотный, квалификацию приобрел, ударником стал. Вроде как передовой рабочий. Как думаешь, чего тебе не хватает? - Право, не знаю, Костя, - смутился Бокай. - Я всем доволен. Это вон жена только ворчит...

- Не хватает тебе главного, друг!.. Я так думаю – в партию надо вступать, если хочешь быть настоящим передовиком, - серьезно сказал Лапшин. - Это не только мое мнение, и другие коммунисты так о тебе говорят.

Бокай задумался, наморщив лоб. Каким-то особым светом было озарено лицо его. Наконец он проговорил:

- Я и сам об этом думал... Большое дело, Костя. Быть хорошим коммунистом - потруднее, чем производство освоить.

- Это правильно, Бокай. Да ведь ты не в одиночку ступишь на этот путь. Есть партийная организация, она заботливая и строгая мать каждого коммуниста. Научит...

- Научит, - тихо повторил Бокай. - Спасибо, Костя, за честь и доверие. Не всем выпадает такая честь...Оправдаю...

- А мы поможем оправдать, - добавил Лапшин.

Друзья помолчали. Говорливая хозяйка, понимая серьезность минуты, тоже примолкла, - расставляла чайную посуду, стараясь не греметь. Лапшин вскинул голову.

- Что же, теперь можно по маленькой. За дружбу, Бокай!

Они чокнулись. Бокай вытер редкие усы, заговорил:

- Бай Калтай, у которого я батрачил, всегда твердил:«Если подружишься с русским - держи камень за пазухой». Вот какой пес! Эх, Костя, Костя! Ты русский, а я казах. И никто мне в жизни не сделал столько хорошего, сколько сделал ты. На ноги меня поставил. А Калтай что?.. Будь он проклят!

- И у русских были свои Калтай, - добавил Лапшин, - только и им не удалось расстроить нашу дружбу.

Хозяйка поставила на стол бурлящий самовар, вмешалась в беседу:

- Хватит вам... Я женщина темная, и то все понимаю. Ты, Костя, почаще заходи к нам. Да позови с собой свою толстушку. Она в гостях у нас не похудеет.

- От такого угощения не похудеешь, - рассмеялся Лапшин. - Я боюсь, повадится она к вам, и о своем доме забудет. Ух, любит гостевать моя хозяйка, любит покушать!

Расхохотался и Бокай.

- В старину казахи говорили: «Если конь много ест - бог тебя вознаграждает; если жена любит покушать - бог тебя наказывает». За что ты наказан, Костя?

Лапшин не полез за словом в карман:

- Ты приводил мне другую казахскую поговорку, помнишь? «Когда жена всему хозяйка - дом пропадет». Скажи-ка, кто в твоем доме верховодит?

Бокай только отмахнулся.

- Я думаю, что в наше время не только сами баи и кулаки сошли на нет, но и их поговорки и пословицы.

Лапшин торопился на производство и, поблагодарив хозяйку, стал прощаться.

По пути Бокай поделился своим беспокойством:

- Знаешь, Костя, разработки уже проходят почти под нашими бараками. Землянки могут обрушиться. Хочу Щербакова предупредить.

Лапшин повел плечами.

- Ну и что же? Жалко тебе твою землянку? Пусть разрушается. Получишь новую квартиру в доме жилкомбината.

- Нет, ты не прав, - горячился Бокай. - Дело не только во мне. Ведь придется снести и соседние бараки. А всех сразу в новое жилье, пожалуй, не вселишь. Угляу нас сколько угодно, а каменных домов всем не хватит. Вот какое дело... Тут надо по-хозяйски рассуждать. Сам же учишь меня по-партийному обо всем думать.

Простившись с приятелем, Бокай повернул к тресту, Но к Щербакову Бокай не попал. Проходя мимо столовой, он увидел возле стены ее трех человек, пристроившихся среди порожних ящиков. Вид у людей изнуренный, одежда потрепанная. Они были похожи на нищих. Все трое лежали на голой земле, облокотившись на узлы с тряпьем. Должно быть, прибыли издалека, сильно устали. В ответ на приветствие Бокая старик, обросший седой бородой, только пошевелил губами. А мужчина и молодая женщина даже не подняли глаз. «Что за люди? - подумал Бокай. - До того притомились, что даже говорить не могут!»

- Отдыхаете, отагасы? - спросил он старика.

Тот некоторое время молчал. Потом заговорил слабым голосом:

- Знавал я некоего Мынбая. Когда он нанимал батраков, то обещал: «Если пойдете ко мне работать, будете жить, лежа на боку». Находились простодушные люди, которые верили, что у него и вправду легкая работа. А на деле получилось так: до того намучаются батраки у Мынбая, что даже пообедать сил не хватает, сразу валятся на бок. Вот и мы свалились, как эти батраки.

Бокай не понял, на что намекает старик.

- Вас обидел кто-нибудь? Откуда вы?

- Никем я не обижен! А мои слова понимай как хочешь. Спрашиваешь - откуда? Я обыкновенный старик, приезжий. Никакой вины за собой не знаю, а вот скитаюсь, как неприкаянный...

- Да не тяните вы за душу, скажите, в чем дело?

- А тебе что за интерес? Кто такой будешь? Я не собираюсь плакаться перед каждым встречным.

- Я кочегар механического цеха, - с достоинством ответил Бокай. - Наш цех вон под той высокой железной трубой. Ударником считаюсь. А зовут меня Бокай.

- Та-ак, - протянул старик, в глазах его вспыхнул интерес. - Значит, ударник? - Он приподнялся, сел. - Слышал я от знающих людей, что ударники - это джигиты, которые на работе впереди всех идут. Таким, пожалуй, можно довериться... Хотел было я обиду унести с собой в могилу, но тебе, коли просишь, расскажу... В горах Ала-Тау живет многочисленный род найманцев. Вместе с ними ни богато, ни бедно жил и старик Маусымбай. Когда у него умерла старуха, он уехал в Семипалатинск, к своей единственной замужней дочери. Зять с дочерью как раз собрались переезжать на работу в Караганду. Старик тоже отправился с ними. Вот они приехали. Город незнакомый, в карманах пусто. Стучались в каждую дверь. Восемь дней ходили по шахтам. Работы много, а придирок того больше. То говорят: «Печать на документах неясная». То: «Бумаги написаны неразборчиво». Пойдешь к другому начальнику, отвечают: «Приема нет». Все трое выбились из сил... Вот мы и есть эти трое горемык, которым не нашлось маленького уголка в большом городе Караганде. Нам говорили: «Как приедете в Караганду, сразу найдете место». Вот и нашли - валяемся у этих ящиков.

- Подождите, не отчаивайтесь! - уговаривал Бокай. - Вы, наверно, не знаете, к кому надо обращаться. У начальника отдела кадров Рымбека были?

- Вот у него-то и говорят: «Нет приема», - сердито ответил Маусымбай.

- Тогда к самому Щербакову надо, к Сергею Петровичу. Это у нас самый главный начальник. Он разберется. Пойдемте!

- Ни к кому я больше не пойду, не зови, - упрямо отказался старик. - Буду здесь до конца жизни лежать. - Но высказаться ему все-таки хотелось, он продолжал: - Надеялся я на одного человека. Года два назад познакомился с ним в дороге, в поезде. Мейрам его зовут. Думал, что поможет...

- Мейрам! - воскликнул Бокай. - Это же наш секретарь горкома.

- Без тебя знаю. Я с ним раньше, чем ты, знаком.

- Были у него?

- Заходил.

- И что же?

Маусымбай безнадежно махнул рукой.

- С этим вашим Мейрамом лучше в степи повстречаться, чем в городе. Посадил перед дверьми красивую женщину. Пришел к ней, отвечает: «Уехал на шахту».

По-видимому, старик был самолюбив, не в меру обидчив. Потерпев неудачу, не захотел зайти еще раз. Бокай быстро принял решение.

- Подождите, я скоро вернусь, - сказал он и быстрыми шагами направился к горкому.

«Что же это такое? - думал он по дороге. - Рабочие на каждой шахте нужны, а тут люди устроиться не могут!».

Секретарша Мейрама куда-то отлучилась из приемной. Ждать Бокаю было некогда, боялся опоздать на работу. Он открыл дверь в комнату Мейрама.

- Входите, входите, - пригласил секретарь. – Как живете? Здоровы ли женгей и ваш маленький?

- Спасибо!

- Как действует котел в кочегарке?

- Хорошо действует.

- А с учением как?

- Продвигаемся. Я и не знал - есть, оказывается, наука, которая называется «четыре действия». Трудновато! «Если все четыре действия выучишь, пойдешь учиться на старшего кочегара», - говорит Козлов. Я уже выучил три, осталось одно деление.

- Выходит, приближается к концу. И практику тоже не забывайте. Она - основа науки.

- Что верно, то верно. Какой-то ученый написал о котлах книгу в два пальца толщиной. Молодежь не расстается с этой книгой. На днях я попросил одного почитать мне эту книгу. Бог мой, там описано все, что я делаю каждый день.

Рассуждения Бокая во многом были наивны. С производством, с техникой он встретился совсем недавно и о вещах всем известных говорил словно о каком-то открытии.

Мейрам как бы между прочим спросил:

- Говорят, Боке, вы побаиваетесь, как бы не обвалилась ваша землянка? - Апи-ий! {Апий — возглас удивления} Откуда услыхал?

- Произнесенное слово, что шило в мешке, не утаишь. Вот оно и до меня докатилось.

- Выходит, язык надо держать за зубами. Не иначе как Жанабыл сказал!

- Один из ваших друзей.

- А я по этому делу собирался зайти к Щербакову. Надо бы проходки с умом делать. Этак можно и всему городу повредить. Ты же сам видел, как мы строили новые дома. Хлопотали, словно ласточки над гнездом. Недавние приезжие не знают об этом, а мы все на своих плечах вынесли. Хорошо бы проходке другое направление дать. Угля много и в других местах...

Мейрам терпеливо стал разъяснять ему, что в процессе строительства Большой Караганды, очень возможно, произойдут и некоторые потери.

- Уголь нужен стране, как хлеб. Чтобы добыть его, мы горные хребты разворачиваем. Иные дома мы в спешке не на месте построили, придется переносить. Пусть это вас не тревожит! Все окупится, Караганда растет. Еще недавно мы мечтали хоть о какой-нибудь кровле над головой, а теперь думаем о многоэтажных, благоустроенных домах жилкомбината. Недавно Сергей Петрович уведомил горком, что Москва утвердила наш проект строительства. По эту сторону Большой Михайловки будет заложен Новый город. Рабочие, в первую очередь ударники, получат хорошие квартиры. Земляные бараки намозолили нам глаза. Для удобства шахтеров между Угольной Карагандой и Новым городом проложим трамвайные и автобусные линии.

- Молчу, Мейрам-джан, молчу! - воскликнул Бокай, подняв руки. - И Щербакова, теперь беспокоить не стану. Я вот почему зашел... Там, возле столовой, сидят три человека. Издалека приехали. Обижены они на нашу Караганду. И на тебя обижены... Никак не могут устроиться на работу...

- Что за люди? Такая нужда в рабочих, а им места не нашлось?

- Я тоже не могу понять. На кулаков или на каких-нибудь проходимцев они не похожи. Старик среди них. Ой, и острый же на язык! Слова его, как стрелы, вонзаются.

- Проводите этих людей в отдел кадров, к Рымбеку.

- Были. Не принимает. И к тебе заходили - не застали. Старик до того оскорблен, что и к Щербакову не хочет идти. Он говорит, что хорошо знает тебя..

- Знает? Как его имя?

- Маусымбай.

Мейрам постарался вспомнить и не мог, хоть и редко забывал человека, с которым встречался в жизни.

- Ладно, позовите его сюда. Потолкуем.

Бокай торопливо вышел. Еще издали, не доходя до столовой, он крикнул Маусымбаю:

- Идите, Мейрам ждет вас!

Маусымбай, лежавший на земле, даже не шевельнулся на его голос. Дочь и зять выжидательно поглядывали на старика, не решаясь его тревожить.

Бокай торопил:

- Идемте же скорее!

Наконец старик поднял голову.

- Я дал себе слово: ни за что не встану. Но, видно, ты человек упрямый, не отстанешь. Хорошо, будь по-твоему.

Он тяжело поднялся и медленно побрел за Бокаем. Мужчина и молодуха шли за ними, неся свои узлы. Когда стали подниматься на второй этаж, Бокай взял у них узлы и вошел к Мейраму.

При входе старика Мейрам резко вскочил со стула.

- Кого я вижу! Вы ли это, Маусеке?

Вид у старика был жалкий: поседевшая борода свалялась, глаза потускнели, по лицу разлилась нездоровая желтизна. Черный шапан с отложным воротником весь в грязи и дырах; ветхий треух съехал набок. Несмотря на это, гордый старик держался независимо.

- Да, я тот самый Маусымбай!— сказал он холодно.

Гнев и стыд мучили Мейрама. Лицо его покраснело. Сдержанный по натуре, он редко терял самообладание, но сейчас не смог скрыть своего возмущения. Как же случилось, что старик дошел до такого состояния? Усилием воли овладев собой, он стал расспрашивать Маусымбая:

- Давно к нам приехали?

- Из Семипалатинска отправились двадцать дней тому назад да здесь восьмые сутки горе мыкаем.

- Кто эти молодые люди?

- Родная дочь и зять.

- Что с вами случилось? Расскажите подробно.

- Помнишь наш разговор в вагоне? Я тогда поучал тебя, а выходит, сам плавал на поверхности жизни. А теперь опустился в самую глубину. Мне ничего больше не оставалось, как написать вот это.

Маусымбай достал из кармана тетрадку и положил на стол. Это был черновик письма в Москву, написанный по-казахски. На десяти страницах рукой старика было описано все, что выпало ему на долю пережить.

Читая тетрадку, Мейрам временами сжимал кулаки.

Старик писал:

«В нашей счастливой стране я никогда не видал такого человека, который, живя у реки, испытывал бы жажду и среди народа чувствовал бы одиночество. А вот мне пришлось испытать это. Караганда богата углем, как море водой. А я жажду и не могу получить работы. Людей здесь много, а я остался в стороне. Кто же в Караганде руководит делом? Рымбек похож на вороватую собаку, которая прячется от всех. У Жаппара холодное, змеиное сердце. Мейрам посадил у дверей своей комнаты красивую женщину, и она отвечает: «Нет его, уехал на шахту». О восьми днях, проведенных мною в Караганде, можно бы рассказать восемь длинных сказок. Силы мои иссякли, глаза помутнели. Все же я считаю, унизительно умереть, не прокричав о своей беде хотя бы слабым голосом козленка...»

Прочитав письмо до конца, Мейрам вернул его старику. Он чувствовал себя удрученно - никогда еще не давил его плечи такой позор. Прямо под его окнами люди едва не доходят до гибели, а он не видит, не знает.

- Тяжело мы виноваты, отагасы, - проговорил Мейрам, - что довели вас до такого состояния. Немедленно расследуем, чья злая рука действует среди нас. Но приходится и мне принимать на себя вину... Скажи, что нужно вам в первую очередь?

- Нам троим нужен хлеб. Но ты дай нам в руки лопату, этот хлеб мы заработаем.

- Работы, отагасы, везде много: под землей и на земле, и в городе, и в окрестностях, на полях и в степи, на пастбищах... Выбирайте любую.

- Нам лучше бы в поле или за скотом ходить.

- Хорошо, - сказал Мейрам и позвонил. Вошла секретарша.

- Пожалуйста, свяжитесь от моего имени с трестом. Устройте, чтобы этих людей отправили в баню, потом в столовую. Нужно им выдать что-нибудь из одежды.

- Остановиться им можно у меня, - предложил Бокай. - Пусть побудут моими гостями, пока не устроятся.

- Спасибо, Боке. Завтра я договорюсь с Сергеем Петровичем, чтобы их отвезли в наш совхоз. Возможно, там они и останутся на работу. Ну, Маусеке, об остальном поговорим после, когда отдохнете.

Когда посетители вышли, Мейрам взялся за телефон.

Не прошло и пяти минут, как вошел человек в военной форме. Лицо моложавое, фигура подтянутая, движения четки. Сняв шинель, военный сел к столу и приготовился слушать.

- Товарищ Пономарев, вам предстоит серьезная работа, - начал Мейрам. - На производстве участились аварии, в торгующих учреждениях вскрыты хищения...У нас большая нужда в рабочей силе, и в то же время по городу скитаются безработные... Вы обращали на это внимание?

- Все это нам известно, - ответил Пономарев. - Могу добавить еще кое-что. Выяснилось, что склад сгорел не от замыкания электрических проводов, а по другой причине. Поступили сигналы о том, что заготовительные органы в Шетском и Жана-Аркинском районах, вместо того чтобы пригнать сюда заготовленный скот, забили его, большое количество мяса испортили и сожгли при перевозке. И вряд ли это случайно...

- Вы, думаю, не ограничиваетесь только регистрацией фактов?

- Мейрам Омарович, враг зарылся глубоко. Мы еще не закончили раскопки.

- Ну, а что представляют собой Рымбек, Жаппар? Присмотрелись?

- Прошлое их известно. Кое-что знаем и о теперешних их делишках. И вы, и Щербаков, и Канабек не напрасно в них усомнились. Ваши догадки оправдываются.

- Спасибо! - поблагодарил Мейрам отрывисто. - Всю гниль до конца надо вычистить! Нам необходимо относиться к этому, как к приказу партии.

- Я так и понимаю.

Глава восемнадцатая

Весна принесла свои трудности. На смену отбушевавшим свирепым снежным буранам пришли проливные дожди. На юге разлились речушки Коктал и Сакур. На севере вышла из берегов река Нура. Надолго оборвалась транспортная связь с окружающими районами.

Распутица тяжело отозвалась на снабжении города. Это было следствие вредительских действий Жаппара и Рымбека, давших установку: «Складские продукты разбазаривать, подвоз извне затормозить».

История с Маусымбаем еще более насторожила руководителей бассейна. Приказом по тресту Рымбек был снят с работы, а Жаппару объявлен строгий выговор за представление неверных сведений о запасах продовольствия. В районы были командированы ответственные работники с заданием наладить доставку продуктов. Но до наступления распутицы успели прибыть только два каравана из тех районов, куда выехали Жанабыл и Канабек. С каждым днем запасы на складах таяли.

Город переживал трудное время. Продукты выдавались по карточкам только на один день. У магазинов и ларьков вырастали очереди. Среди рабочих начался ропот. И горком и трест принимали все меры, чтобы смягчить продовольственный кризис и ликвидировать очереди. Еще никогда Щербаков и Мейрам не попадали в такое затруднительное положение. Суровые и сосредоточенные, они недосыпали ночей, сутками не появлялись дома.

Именно в, эти тяжелые дни из центра прибыла комиссия для обследования. Опрашивала рабочих, руководителей треста и партийную организацию, выезжала на шахты. Сейчас в кабинете Мейрама сидит председатель комиссии - человек серьезный, рассудительный; глаза у него спокойные, взгляд проницателен. Беседа продолжается уже около двух часов. Председатель не торопится. Говорит мало, больше слушает. Видно по всему, что перед выездом он основательно ознакомился с положением в Караганде. Иногда председатель открывает папку, просматривает документы и задает короткие вопросы:

- На вас поступило много жалоб. Ни одну из них вы не признали правильной. Допустим, жалобы не имеют оснований. Но чем же объяснить, что столько жалобщиков недовольны вами?

- Я думаю, одни клевещут сознательно, другие по несознательности. Мне приписывают то, чего не было.

- На кого же вы опираетесь в своей работе?

- На передовых людей, товарищ председатель, А жалобщики, как правило, люди окостеневшие, они до сих пор вспоминают старые стоянки, с которых народ давно уже откочевал.

- А как, по-вашему, Щербакова можно считать передовым?

- Щербаков. - знающий свое дело человек. Он принципиален, предан партии. Сергей Петрович во многом помог мне и как партийный работник.

- Вы полагаете, что он правильно руководит развитием Караганды?

- Судите сами. Когда приехала первая группа работников, во главе со Щербаковым, она нашла здесь пять-шесть ветхих бараков, почти бездействующую шахту да около полусотни рабочих. Не хватало жилья, воды... А сейчас в Караганде почти двести тысяч населения, построены сотни новых домов. Ежедневно мы даем стране несколько поездов, груженных углем. Караганда превращается в третью кочегарку нашей родины.

- А очереди в магазинах тоже можно назвать достижением?

- Нет. Это позор для нас. Очереди – последствие вредительских действий наших врагов. Мы повинны в том, что были беспечны. Я готов нести ответственность перед партией за то, что не смог вовремя разгадать вражеские замыслы.

- В последнее время вы запаздываете с выполнением плана. Аварии у вас происходят там, где вы и не ждете...Это все вы тоже относите за счет классовых врагов?

- Я далек от мысли объяснять все наши недостатки только действиями врагов. В нашей работе еще много халатности, неорганизованности, упущений. Это льет воду на колеса вражеской машины.

- Как вы считаете: существуют в Караганде проявления буржуазного национализма?

- Сейчас националисты действуют очень осторожно, не выступают открыто. Бывший начальник отдела кадров треста Рымбек Каримбаев и заместитель управляющего треста Жаппар Султанов вмешивали в дело родственные и земляцкие отношения. Мы, хоть и с опозданием, вскрыли это и приняли решительные меры.

- А помните скандал между Бондаренко и Жумабаем?

- Да, неприятная история. Бондаренко и Жумабая умышленно спровоцировали на ссору. Видимо, кто-то хотел раздуть националистические настроения. Но мы не допустили. На общественном суде оба шахтера помирились. Бондаренко был наказан, теперь он заметно исправляется.

За все время беседы председатель комиссии не произнес ни одного резкого слова. Спрашивал спокойно, но взыскательно. Порою задавал неожиданные вопросы. И нельзя было понять удовлетворяют ли его ответы Мейрама. Так, совсем неожиданно он спросил с легкой улыбкой:

- Не было ли между вами и Махметом Торсыкбаевым столкновения из-за ревности?

На лице Мейрама проступил румянец.

- Вон какими путями Махмет хочет замести следы своих преступлений! Девушка, о которой идет речь, лишена старых предрассудков, она выше низких интриг. Она стремится к образованию, к общественной работе. Тут нам с Махметом не из-за чего было ссориться. Он недостоин этой девушки ни по своему развитию, ни по моральному облику. Разберитесь в этом, и вы убедитесь сами.

- Говорят, вы содействуете незаслуженному повышению в должностях близких вам людей?

- Если считать близкими людьми родственников, то у меня их почти нет. Я - одинокий человек.

- Кем вам доводятся Жайлаубай, Жанабыл, Бокай, Ермек, Жуманияз?

- Только Жайлаубай дальний мой родственник. Я с ним случайно встретился в Караганде. Думаю, что и родственник имеет право на работу по своей специальности. Что же касается других названных вами товарищей, я сблизился с ними на партийной и производственной работе. Это деловые и честные люди. И было бы ошибкой не выдвигать таких людей.

Близился вечер, в комнате сгущались сумерки. Света еще не давали. Через окна отчетливо доносились голоса людей, стоявших в очереди перед магазином. Шум то усиливался, то затихал. Председатель комиссии посмотрел в окно, нахмурил брови.

- Когда вы наконец покончите с этими очередями?

Мейрам низко опустил голову.

- Сегодня мы с Щербаковым говорили с Алма-Атой и с Москвой. Эшелоны с продовольствием в пути. Через три-четыре дня продовольственные перебои закончатся. Положение могло сложиться еще хуже. Но большинство наших рабочих имеют коров, овец, коз. Многие связаны с колхозами. От недостатка продуктов больше всего страдают люди, прибывшие недавно. Но перед народом нам приходится краснеть! - с усилием произнес Мейрам.

Он чувствовал себя так, словно поскользнулся и упал на людях. Им владели гнев, досада, стыд.

В эту минуту в комнате вспыхнул свет.

- Да, перед народом приходится краснеть! - согласился председатель.

Он достал из папки жалобу Маусымбая.

- Приходится испытывать стыд не только перед партией, перед народом, но и перед отдельными гражданами. Все, о чем мы с вами говорили, известно в Москве. Прочтите вот эту жалобу.

- Читал.

- Тогда приготовьте к завтрашнему дню письменное объяснение. Пока на этом закончим.

Мейрам, понурый и расстроенный, вышел в коридор. Заглянул в комнату Марияш. С ней тоже беседовал один из членов комиссии. Не переступая порога, Мейрам спросил:

- Я не помешаю вам?

- Наоборот, вам, полезно будет послушать. Заходите, - ответил член комиссии.

Это был высокий, худощавый человек, со строгим лицом и глубоко посаженными глазами. Он сосредоточенно слушал Марияш, иногда записывал ее слова.

Марияш внешне говорила спокойно, ровным голосом, но порою в ее больших черных глазах вспыхивал гнев.

- ...Жаппар Султанов, по моему мнению, стал ярым националистом не по темноте своей. Он – образованный человек и был одним из убежденных главарей буржуазных националистов в Казахстане. Он любит говорить о своих симпатиях к народу, но это ложь. Нутро у него лживое, черное. Он ненавидит и народ, и все новое, что создается в нашей стране. Я подозреваю, что история сМаусымбаем, и пожар на продовольственном складе, и неожиданные аварии на производстве, и разбазаривание продуктов - все это не случайности, а контрреволюционные преступления, вероятно, организованные Жаппаром и его приспешником Рымбеком. Анонимные жалобы на Мейрама Омаровича тоже дело их рук...

Член комиссии спросил:

- А как вы убедились, что Жаппар Султанов лжив и ненавидит народ?

- Сейчас отвечу... Это было, в начале коллективизации. Я тогда еще жила вместе с ним. Однажды он вернулся с какого-то ответственного заседания мрачный, раздраженный. Едва переступив порог, он воскликнул: «Что делается! Все гибнет, все рушится! Куда идет казахский народ?» С этими словами он повалился на постель. И с тех пор старался всеми силами помешать ходу коллективизации.

- А чем вы можете подтвердить, что Султанов был связан с руководителями Алаш-Орды?

- Есть фотокарточка, которую я видела. Жаппар снят в обнимку с главарем Алаш-Орды. На карточке есть надпись: «На тебя, брат, возлагаю свои надежды». Я уверена - надпись сделана этим самым главарем.

Член комиссии помолчал, просматривая свои записи, потом сказал:

- Спасибо вам за помощь в нашей работе. Только у меня, еще один вопрос: почему вы раньше никому не рассказывали то, о чем сейчас говорили?

Марияш горячо ответила:

- Честно признаюсь, сначала я надеялась, что Жаппар сам поймет свой ошибки. Я много спорила с ним. Но от этих споров он все больше озлоблялся. Когда же я убедилась, что он неисправим, ушла от него. Но я ещё не сознавала, сколько вреда может, принести этот озлобленный человек. 3десь, в Караганде, я поняла это и все рассказала Мейраму Омаровичу и Сергею Петровичу.

- Не только рассказала, но и написала, - добавил Мейрам. - И этим документам был дан соответствующий ход. Что касается наших партийных мер, тo на Рымбека и Махмета наложены строгие партийные взыскания, а дело Султанова мы выделили и решили рассмотреть отдельно.

Вопросов у члена комиссии больше не было, и Мейрам вышел из комнаты. В коридоре ему повстречался Жанабыл, с которым только что тоже беседовали. И без того горячий, Жанабыл сейчас был распален и говорил взволнованно:

- Столько хлопот, разговоров! Ну чего они ищут? Мы же не преступники!

- Преступлений у нас с тобой нет, а недостатков порядочно.

- Ну и что же? В котле теперь, что ли, прикажешь кипеть?

- Не горячись! Комиссия не для того приехала, чтобы карать. Разберется, поможет нам. А мы обязаны им помочь, обязаны говорить всю правду.

- Я и не собираюсь врать! Кто-то уже пустил слух, что тебя снимают с работы. Вон, какая правда!.. Почему не арестуют Жаппара и Рымбека? Нечего с ними долго разговаривать!

- Чудак ты! А почему бы и не поговорить с ними?.. Иди домой, к своей Майпе, и успокойся, - сказал Мейрам и свернул в сторону.

Вечер был прохладный, светлый. Жаркая пора еще не наступила, пыли не было. Чистый вечерний воздух освежил Мейрама. Он расстегнул китель. Фуражку держал в руках, заложенных за спину. Погруженный в свои невеселые думы, Мейрам незаметно вышел на площадь, поросшую зеленой травой.

Он остановился перед старым спуском в первую шахту. Спуск теперь был приспособлен под вентиляционный шурф для подачи воздуха. Здесь когда-то Мейрам впервые спускался в шахту.

Воспоминания немного рассеяли его мысли. Он огляделся. С этой возвышенности в светлый вечер Караганда видна как на ладони. Сверкая огнями, громоздились горы породы; из многочисленных труб валили клубы дыма, с высоких шахтных копров сыпался уголь... Далеко в низине виднелось здание электростанции. Между шахтами тянулись длинные составы поездов, груженных углем. Яркий свет электрических ламп, огни поездов - все это создавало величавую картину.

Сколько же упорного труда вложили люди, чтобы пробудить мертвую степь к жизни, создать на пустом месте новый город! Мейрам тоже вложил сюда частицу своих усилий. Он был уверен, что приносит пользу общему делу, оправдывает доверие рабочих. Впрочем, так ли это? Не переоценивал ли он свои знания, опыт, умение работать?

Вдруг ярко вспыхнули огни автомобильных фар. В открытой машине за рулем сидел Щербаков. Рукава рубашки засучены. Поравнявшись с Мейрамом, Щербаков круто затормозил. Вылез из машины, стал подниматься на возвышенность. На ходу он курил, и было слышно, как, затягиваясь, он тяжело дышит.

- Что стоите здесь? Воздух, что ли, в шахту накачиваете?

- Да, чистый воздух нам сейчас нужнее всего, - невесело ответил Мейрам. - Еще много у нас душных и темных углов.

- Не надувайте губы! Партия в наших делах разберется. За плохое поругает, за хорошее похвалит. А бесчестных людей выведет на чистую воду. Да, брат, не раскусили мы их! Тут уж ничего не скажешь. Обманывали они нас, дурачили заведомо ложными сведениями, водили занос. Меня-то, старого воробья, на мякине провели...

- Не знаю, чего у меня на сердце больше – обиды или стыда, - хмуро говорил Мейрам. - Считал себя строителем новой жизни, а подлостей врагов не разглядел...Не могу я с этим примириться!

- А вы и не примиряйтесь. Выкладывайте перед комиссией все как есть. Я заявил прямо, что теперь не верю ни Рымбеку, ни Жаппару. Темные, подозрительные люди. Поедем, - пригласил Сергей Петрович. - Что же тут стоять? Тяжело, конечно, но ведь дело нас не ждет. И раньше у меня в жизни не одни были удачи. Я уже по опыту знаю: в таких случаях работа - лучший наш лекарь. Поедем!

- Спасибо, - отказался Мейрам, - я еще поброжу. Отойдя, он оглянулся. Щербаков, разжигая трубку, все еще стоял на месте, прислонившись к столбу вентиляции. «Меня звал ехать, а сам остался. Значит, тоже не легко на душе», - подумал Мейрам.

И вдруг увидел Ардак. Должно быть, она пряталась где-то в тени, выжидая, когда Мейрам попрощается со Щербаковым. Девушка заговорила взволнованно:

- Второй раз мы встречаемся на этой площади...

- Да, в первый раз это случилось зимой. А вот уж и весна в разгаре...

- Тогда вы раньше пришли, а теперь - я. Знаете, почему? - И, не дожидаясь ответа, сказала: - У вас камень на сердце. Вот я и пришла.

- Вы искренне это говорите?! - воскликнул Мейрам. - От одного вашего слова у меня на душе просветлело!

- Я пришла, чтобы сказать вам... Твердо решила сказать... Сердце у меня раскрылось с первой встречи с вами. Но я тогда сама себе не верила... У меня не было цели в жизни. И я считала себя недостойной большого чувства. Теперь я нашла свое место среди людей. Учу молодежь, сама заочно готовлюсь в вуз. Вы помогли мне найти цель жизни. Сергей Петрович тоже помог... От отца я ухожу. Вот только пусть поправится. Он заболел.

Ардак не сторонилась Мейрама, как прежде. Подойдя близко, она смотрела ему прямо в лицо своими сияющими черными глазами. Когда Мейрам обнял ее и слегка привлек к себе, тонкие руки девушки обхватили его шею.

Всегда сдержанная, настороженная, сейчас она была доверчива и ласкова.

- Говорят, вы скоро уедете отсюда, - говорила Ардак. - Чем жаловаться на разлуку, лучше я сейчас все прямо выскажу: моя заветная мечта - пусть эти руки, обвившие шею любимого, не разомкнутся вечно!

- И ты заставляла меня так долго мучиться? Ждала отъезда, чтобы сказать?

- Нет, не ждала! Не хочу, чтобы ты уезжал. На душе моей станет пусто, как на опустевшем жайлау {Жаилау - летнее пастбище} после откочевки аула...

Ардак поверила, что не сегодня-завтра Мейрама снимут с работы. Слух, пущенный по городу, дошел и до нее. Он уедет из этих мест, покинет ее! При одной этой мысли тоска сжимала ей сердце. Мягкий и грустный голос девушки, осторожные ее ласки согрели сердце Мейрама, вытеснили из него горечь последних дней.

- Не надо печалиться! Никуда я не уеду. Кто это без моего ведома высылает меня из Караганды?

- Жанабыл. Сегодня пришел и говорит: «Ну, долго носилась со своей гордостью? Теперь иди прощайся». Вот я и пришла.

- Я рад, что ты пришла. Но уезжать не собираюсь. Только теперь она поняла уловку Жанабыла: он с умыслом повторил слух, распущенный о Мейраме.

- Ах, шайтан! - рассмеялась девушка. - А ведь каким печальным прикинулся!

- Выходит, и в наше время не перевелись Тонтаи {Тонтай - предприимчивый герой из старинной казахской сказки}.

- А что надо сказать этому Тонтаю? Спасибо надо сказать. Это он смазал медом ваши пересохшие губы! - прозвучал громкий, голос.

Это был Жанабыл, вынырнувший из-за угла, Ардак и Мейрам бросились к нему, принялись трепать за уши, тормошить.

- Довольно!—. взмолился Жанабыл. - А то еще без ушей оставите в награду за мою услугу.

Взяв под руки Ардак и Жанабыла, Мейрам повел их за город и, позабыв все огорчения, говорил весело:

- Друзья! Сегодня вечером, кажется мне, я достиг вершины моего счастья. До этого испытал немало страданий. Принято страшиться любовных страданий. Но если в конце концов они приводят к счастью, их надо даже любить.

- А вы можете когда-нибудь говорить без философии? — упрекнула Ардак.

- Не может! - подхватил Жанабыл. - Может быть, ты его научишь целоваться без философии.

Мейрам рассмеялся, переполненный счастьем, потом запел:


Распевая в три голоса эту народную песню, они все дальше уходили от города. Перед ними расстилалась бескрайняя степь.

Глава девятнадцатая

Жаппар и Рымбек ехали верхом на выхоленных конях по берегу реки. У обоих за плечами двустволки. К седлам приторочены убитые утки. День был солнечный. Земля уже начала подсыхать. Речушка Сакур вошла в берега, воды в ней стало меньше. От разлива в степи остались впадины и выемки, заполненные водой, то продолговатые, как желоб, то круглые, как блюдце. Берега заросли камышом и тальником. Птицы, не видя охотника, подпускали его на расстояние выстрела.

- Очень хороша здесь соколиная охота, - заметил Жаппар.

- Эта местность принадлежала подроду Ожжекен из рода Сармантаи. Именно здесь, в сурочьей норе впервые и обнаружен был уголь, - рассказывал Рымбек. – Вон там, на склоне, стоял аул Бапан. Уголь нашел пастух из этого аула.

- Вероятно, ожжекенцы давно перешли на оседлую жизнь?

- Раньше других. Аульцы все занимались ремеслами и извозом. Это понятно: близость Караганды и Спасска. Кузнец Коктаинша, который сейчас работает на механическом заводе, тоже из этого аула.

- Он и до сих пор здоров, как бык, железо в узел завязывает. Редко такого человека встретишь.

Так они ехали, разговаривая о чем придется: не кончат об одном, переходят на другое. Но не охота, не беседа о кузнеце Коктаинше были главной целью их прогулки. Они собирались свободно, без опаски поговорить в степи о своих делах.

Повернув в сторону от речки, всадники поднялись на холм. Там они слезли с коней, стреножили их, пустили пастись, а сами сели на лужайке перекусить. После нескольких стопок водки разговор оживился. Рымбек вспоминал старину:

- Вон те две возвышенности называются Кулжумыр-Суран. За ними - отсюда не видно - гора Байдавлет. В свое время на нее прикочевал от берегов Сыр-Дарьи Жуман, владелец конского табуна в семнадцать тысяч голов! А вон те горы, что синеют на горизонте, принадлежали Игилику. У него было двенадцать тысяч коней. Потомки Игилика и Жумана и сейчас живут в Караганде. Но опустились, стали похожи на идиотов, ничего в теперешней жизни не смыслят...

Теперь его потянуло на разговор о своем прошлом. Обычно в свою жизнь Рымбек не посвящал не только посторонних, но и друзей. А сейчас, наедине с Жаппаром, разоткровенничался:

- Самым большим начальником Спасского завода был пристав. Я два года служил у него стражником. В семнадцатом году Алихан, Ахмет, Елдес и другие {Главари казахской националистической банды Алаш-Орды}, бежавшие к восточной границе, по пути заехали на Спасский завод. Я тогда уже работал в совете. Алихан собрал рабочих на митинг и сказал им: «В старых книгах сказано, что перед концом света появятся Яжуж и Мажуж {Яжуж и Мажуж - подобие библейских Гога и Магога, то есть подобие двух мифических племен, которые, по мусульманскому верованию, явятся при наступлении «страшного суда»}. Это и есть большевики. Сопротивляйтесь им до последней капли крови»... С того дня я и стал на путь борьбы с советской властью.

Во время митинга русские рабочие подняли шум против Алихана. За ними поднялись и казахские рабочие. Митинг пришлось закрыть. Тайком от всех я проводил Алихана до границы Каркаралинского уезда.

Оставаться в Спасске было опасно. Я вскоре уехал. Конечно, в архиве не оставил никаких следов, запасся надежными документами. Вот уже пятнадцать лет живу по этим документам. В них значится, что я происхожу из рабочих и сам был рабочим, потом учился. Все шло гладко. Занимал ответственные посты и ни в ком не вызывал подозрений, А последнее время что-то неспокойно на душе. Неужели что-нибудь органы обнаружили? Убираться надо отсюда поскорее!

Жаппар зябко повел плечами, глаза у него забегали, словно у мыши. Но уже через минуту его лицо приняло прежнее невозмутимое выражение: холодный взгляд, губы плотно сжаты.

Жаппар превосходил своих единомышленников и в красноречии и в упорном отстаивании взглядов. Он заговорил уверенно и жестко:

- Не позволяй своей осторожности переходить в трусость. Не так уж мы слабы, чтобы трусить. В одной только Караганде проведено двадцать восемь аварий. Подожжено, испорчено около двухсот тонн продуктов. Мы разбазарили до двух тысяч карточек. Смерть Орлова стоит десятков смертей. Мы не только нанесли миллионные убытки государству, но и довели до отчаяния сотни людей. Если бы Щербаков или Мейрам подозревали что-нибудь, разве они оставили бы нас в покое?

- Пожалуй, так! - приободрился Рымбек.

- Определенно так, - продолжал Жаппар. – Ждать нам осталось недолго. Международная обстановка складывается в нашу пользу. В Германии уже укрепился фашистский режим. В Италии Муссолини ждет не дождется войны. Япония готовится создать великое государство Азии, в которое включает и Восточную Россию. Американская политика доллара неизбежно приведет к войне. Репетиция войны уже началась в Европе, и в Азии, и в Африке. Для того чтобы началась мировая заваруха, достаточно одной зажженной спички. Война вспыхнет сразу, как пожар в степи, и распространится так же быстро, как огонь по сухой траве. Основной фронт пройдет по советской земле. Не исключено, что начнется потасовка и у нас, внутри страны. Вот тогда мы и выступим смело. А пока будем действовать осторожно, выжидать...

Рымбек мельком взглянул на пасшихся лошадей. Нерасседланный гнедой конь со звездой на лбу лег и принялся кататься по земле. Рымбек подбежал, поднял его и, вернувшись, сказал:

- Все-таки ямы, которые мы копаем, не слишком глубоки. Через них легко перепрыгивают. От весны можно было ждать большего.

- Их спасла железная дорога, - сказал Жаппар. - Иначе сели бы крепко. Все-таки мы наделали им немало хлопот. Не только Караганда, но и Алма-Ата, даже Москва встревожилась. Комиссия уезжает завтра с мешками материалов. Мейрама вызывают в Алма-Ату на доклад. Пожалуй, он не вернется из этой поездки.

- А ты зачем едешь в Москву?

- Основное там...

Рымбек дорого бы дал, чтобы знать, что это за «основное». Но Жаппар больше ничего не добавил. Давая Рымбеку понять, что не все двери, ему открыты, он переменил разговор:

- Очень хорошо, что тебя так легко освободили от работы... Уезжай в другое место. Заметай следы. Но не теряй со мной связи.

- Я такой план наметил: поеду в область и там попрошусь на какую-нибудь новостройку...

Солнце склонилось к горизонту. На западе, над горами, бродили белые весенние облака, а в восточной части неба сгустилась черная туча. Доносился отдаленный гром, но молнии не было видно. Там шел дождь, в небе висела яркая радуга.

Полюбовавшись на нее, Жаппар предложил:

- Поедем. Птицы все-таки мало. Видно, спарились и несут яйца.

Они проезжали мимо маленького озерка. Над водой проносились кулики и еще какие-то мелкие болотные птицы. Крупной дичи не видно было.

Из-за возвышенности, лежащей перед ними, показались клубы дыма. В прежние времена, когда богатые люди перебирались со своим скотом на жайлау, бедняки и ремесленники оставались на этой возвышенности, возле колодцев. Они не рисковали откочевывать далеко. Земли здесь использовались под пастбища и только малой частью под пашню. Сейчас земля почти сплошь была вспахана. Клубы дыма поднимались над полевыми станами колхозных бригад, над животноводческими фермами. Пахотные земли и пастбища колхозов тянулись вплоть до плоскогорий, видневшихся вдали.

Перевалив через ближайший хребет, путники выехали к тракторной бригаде. Возле белого шатра собрались пять-шесть человек пеших и один всадник - маленький, худой старик. Поодаль стояли два тракториста. Старик держал в руках домбру и пел песню, изредка взмахивая инструментом. В вечерней тишине голос акына разносился далеко. Плугари слушали, не отрывая глаз от певца.

Присмотревшись, Жаппар сказал Рымбеку:

- Это Токен чмокает там губами. Только и знает, что восславляет советы.

Подъехав ближе, Жаппар крикнул:

- Это ты, дряхлый Токен?

В ответ акын пропел импровизацию:

- Это же утки! - со смехом ответил Жаппар.


- Да мы это так, из любопытства, подстрелили...

Акын пропел:


Жаппар не стал дожидаться конца импровизации. Словно говоря: «Брось, надоело!» - он надменно поднял голову, нахмурил брови и толкнул коня.

- У меня дела неотложные.


Пропев это, Токен тронул своего коня. Отъехав, Жаппар оглянулся назад.

- Досадно! Если бы не этот пустой старик, можно бы поговорить с колхозниками, прощупать их настроение.

- Прямо рта не дал раскрыть! Смотри, как скачет! А ведь восемьдесят лет старику, - чего ищет? Лежал бы в постели!

В сумерки они въехали в город. Лошадей оставили на конюшне. Завтра Жаппар уезжал в Москву. Чтобы закончить беседу, он пригласил Рымбека к себе. Жил Жаппар холостяком. Жена его училась в Москве и в этом году должна была окончить медицинский институт. А он обзавелся красивой девушкой-прислугой, дочерью русского выселенца-кулака.

- Поджарь, Маша, уток и поставь самовар! - распорядился Жаппар и устало прилег на диван. У него был нездоровый вид.

- Устал, что ли? - спросил Рымбек.

- Не знаю, что со мной. Как только повернули обратно, почувствовал себя неладно.

- Сырой воды не пил, а от водки вреда не бывает. Возможно, это у тебя от колбасы или от консервов.

- Желудок как будто в порядке.

- Тогда умойся холодной водой. Пройдет.

За компанию с ним умылся и Рымбек. Но Жаппару не стало легче. Чтобы отвлечься, он достал альбом и стал показывать Рымбеку фотографии. В альбоме были собраны портреты главарей Алаш-Орды. Рымбек долго рассматривал фотографию Алихана.

- Матерый волк. Пожалуй, и теперь не одряхлел. В это время раздался стук в дверь.

Вошли двое военных с красными петлицами. Они молча предъявили ордер на арест. Рымбек, побледнев, опустился на стул. Жаппар даже не пошевелился на диване, только брови его сошлись над переносьем.

- Одевайтесь! - приказал военный.

Глава двадцатая

Ночь. На перроне людно. Ударил последний звонок. Мейрам стоял на подножке вагона. Провожающие уже пожали ему руку, но не уходили. Среди них была и Ардак. Соблюдая правила приличия, она стояла в отдалении, но несколько минут назад, улучив минуту, успела передать Мейраму букет цветов.

- Следите, чтобы работа на стройке электростанции не прекращалась ни днем, ни ночью, - успел крикнуть Мейрам.

Поезд тронулся. Мейрам взмахнул букетом цветов. Пока поезд не миновал станционные огни, Ардак улыбалась, но по лицу ее катились слезы.

К ней подошел Жанабыл.

- Не успел и на километр отъехать, а ты уже раскисла. Еще наглядишься на него, придет время.

- Только бы благополучно вернулся!

- А почему бы ему не вернуться благополучно?

- Кто знает! Жалоб на него много, могут им поверить.

- Главные его клеветники сами угодили в яму, которую другим готовили. Доберемся и до их помощников. А за справедливую жалобу поругают, не без этого! Мы отсюда прямо на электростанцию. Ты не боишься возвращаться одна?

- Лучше проводи. А зачем вы ночью на станцию?

- Пока Мейрам доедет до Алма-Аты, мы уже пустим ее в ход и протелеграфируем ему, чтобы доложил на бюро обкома: станция работает.

- В таком случае идите. Я одна доберусь.

От вокзала до поселка Загородный около километра. Ардак сильно трусила, пробираясь по неосвещенным улицам поселка, но до своего барака дошла благополучно.

Алибек уже два дня лежал в постели. В самом ли деле он был болен или притворялся - трудно понять. Не жалуясь ни на что, он целыми днями лежал, укрывшись с головой одеялом. Сейчас он встал, сидел на табуретке у дверей барака.

- Лучше стало, коке? - спросила Ардак.

Отец не ответил. Беспокойно вглядываясь куда-то вдаль, вытянув шею, он бормотал себе под нос непонятные слова.

- Что они ищут? - вдруг спросил он, низко пригибаясь, словно хотел спрятаться.

В стороне от города стояло высокое здание элеватора, на котором был установлен прожектор. Длинный луч света медленно передвигался по земле, освещая то один, то другой район города. Сейчас он упал на поселок Загородный. Алибек пригибался, испугавшись света.

Ардак рассмеялась.

- Коке, это луч прожектора бродит. На элеваторе поставили...

- Раньше никакого прожектора не было!

- Недавно установили. Теперь что ни день появляется что-нибудь новое.

Алибек, немного успокоившись, пошел в барак. Но по выражению лица его и по учащенному дыханию легко было заметить, что он чем-то сильно встревожен. Его маленькие змеиные глаза налились кровью, зрачки расширились. Он вздрагивал при малейшем звуке - от потрескивания угля в печке, от шипения капли воды, упавшей из чайника на горячую плиту. Испуганно озираясь, он встал, опустил на окне занавеску, а верхнюю его половину закрыл одеялом. Потом заложил дверь на крючок.

Ардак только теперь обратила внимание на странное поведение отца.

- Коке, почему вы сегодня такой встревоженный?

- Так, дорогая. Предосторожность.

Когда Ардак накрыла стол, налила отцу чай, он тяжело перевел дух и спросил:

- Ты ничего не заметила, дочурка?

- Нет, коке.

- Какой-то подозрительный человек с некоторых пор не отстает от меня ни на минуту.

- Какой человек? Чего он хочет?

- Не знаю. Издали следит за мной. Я спускаюсь в шахту - он тоже спускается. Возвращаюсь домой - и он идет за мной. Близко никогда не подходит. Но я его заприметил. Вот два дня не выхожу из дому - выжидаю, что он предпримет. А он все время бродит вокруг нашего барака. И каждый раз по-разному одевается. Иногда подходит к двери, к окнам, прислушивается.

- Почему же вы не спросили, что ему надо?

- Он может выстрелить. Постой! Вот опять... И не один...

Ардак вскочила со скамьи, дрожа всем телом. На ее помертвевшем лице жили только черные испуганные глаза. Руками она крепко ухватилась за скобу двери.

Алибек пытался втиснуть свое грузное тело под кровать.

- Держи крепче! Не пускай! - говорил он свистящим шепотом.

Прошло несколько минут. За дверью - ни звука. Ардак начала приходить в себя.

- Вам показалось, коке.

- Нет, он притаился, подслушивает.

Ардак устала держать дверь. Страх ее постепенно рассеивался.

- Уж не галлюцинация ли у вас, коке?

- Ты совсем оглохла, дочка. Самое, меньшее их было двое. Я хорошо слышал шаги, шепот...

- Почему же они не постучались и не вошли?

- Говори тише. Они еще здесь. Они догадались, что мы заперлись...

- А если я вылезу в окно, посмотрю?

- И не думай! Схватят!

Ардак никогда бы не поверила, чтобы ее смелый, предприимчивый отец мог так испугаться. Он был страшен. Ноздри его раздувались, глаза как бы роняли искры. Изредка его странное бормотание переходило в явный бред, который рождал у Ардак тяжелые подозрения.

- ...Когда я спал, я видел сон... Вот проснулся от испуга. Нет, оказывается, не проснулся, а продолжал спать...Сейчас я не сплю?

- Нет, коке. Что с вами?

- Орлов... Обвал... Авария... Я не знаю, не знаю, - шептал он, закрыв руками лицо, и вдруг вскрикнул: - ...Рымбек расскажет все! Предаст! О гадюка! Ты все знаешь, гадюка! Ты погубил меня! Изрезать на куски и бросить в огонь! Задушил бы тебя своими руками! Скажи всюправду, скажи скорее!..

Глаза его впились в лицо Ардак, узловатые руки с толстыми пальцами потянулись к ее шее. Она отшатнулась, бросилась к двери.

Снаружи послышались шаги, голоса. Алибек метнулся, к койке, укрылся одеялом. Глотая слезы, Ардак открыла дверь. Вошли Шекер - жена Жайлаубая и Майпа.

- Здравствуй, милая! Давно не видала тебя, соскучилась, - говорила Шекер, обнимая Ардак и целуя ее в щеки.

Шекер казалась еще нестарой женщиной. Глаза ее радостно блестели. Каждым своим словом она давала понять, что уже считает Ардак своей родственницей.

- Чем ты так расстроена, золотая?

- Ничего...

- Уж не заболел ли твой коке?

- Да, прихворнул что-то.

- Услышала я, что Мейрам-джан уезжает в Алма-Ату, - без умолку болтала Шекер. - Приехала проводить, да вот опоздала.

Она сразу же предупредила, что времени у нее нет, ей нужно скорее возвращаться домой. Но вместо этого села, развязала опояску и вынула из-за пазухи две бутылки.

- Думала, нужно захватить с собой хоть какой-нибудь подарок. Привезла для тебя и Мейрама по бутылке подслащенной сметаны. Ох, жалко, не поспела к поезду. А все старик - ничего не соображает. Еще вчера он знал, что Мейрам уезжает, а мне сказал только сегодня. Я всполошилась, поехала верхом... Этой же ночью нужно быть дома. Работы уйма. Старик сейчас на посеве, а я за скотом присматриваю. Что теленок, что ягненок - требуют ухода, словно дитятки малые. К тому же скотинка-то государственная, вдвойне надо отвечать. Если нет моих телят перед глазами, спать не могу. Когда уезжала, попросила присмотреть за молодняком старика Маусымбая. Но он такой же неповоротливый, как мой Жайлаубай. Наведалась бы ты к нам, Ардак-джан. Степь зазеленела, скот плодится... Очень приятно летом в степи...

Девушка, занятая своими мыслями, рассеянно слушала Шекер. Потом попросила Майпу:

- Ты поставь самовар, я скоро вернусь. Сказав это, она вышла. У дверей стоял молодой рыжий конь, на котором прискакала Шекер. Ардак ловко вскочила в седло. Резвый скакун, никогда не видавший города, пугался всего, что встречалось на пути: то фыркал, то круто бросался в сторону. Ардак, дочь аула, с детства привыкла к верховой езде. Коротко подобрав волосяной повод левой рукой, она не давала рыжему коню воли и время от времени подстегивала его концом повода.

Перемахивая через ямы и ухабы, перелетев через железнодорожный путь, скакун быстро донес Ардак к электростанции.

Ардак привязала коня и вошла внутрь здания. Народу там было много. Среди других она увидела Щербакова, Канабека, Жуманияза и Гительмана. При помощи козел, сооруженных из толстых бревен и двойных талей, рабочие поднимали наверх массивный чугунный маховик. Слесарь Лапшин командовал громким голосом:

- Раз, два! Взяли!

Рукава он засучил, лицо раскраснелось, на лбу блестели капли пота. Жанабыл и Жуманияз, сняв пиджаки, тоже взялись за концы талей. Жанабыл кричал время от времени:

- Ну, комсомольцы, дружней!

Ардак с любопытством разглядывала невиданную машину.

Через два Дня это огромное колесо завертится с неуловимой для глаз скоростью и приведет в движение машину, которая занимала в длину почти все помещение. На одном ее конце было установлено динамо. От него тянулись толстые провода. Электрический ток, пройдя по проводам, поступит в распределительный аппарат, а потом при помощи рубильников на мраморной доске, прикрепленной к стене, будет включен в сеть и потечет в разные концы города.

Ардак понимала всю важность происходящей сейчас работы. Электростанция для Караганды - неотложная потребность. Девушка не решалась отрывать людей от дела, но и тревоги своей не могла сдержать. Улучив минутку, она подозвала Жанабыла легким кивком головы. Жанабыл сейчас же подбежал к ней.

- Случилось что-нибудь?

- Отец как-то нехорошо заболел. Я боюсь с ним одна оставаться... Вот и приехала...

- Почему не позвала Майпу?

- Тут не только Майпе, а и тебе станет страшно.

- Что за болезнь такая?

- Не знаю. Я до смерти перепугалась. Пойдем со мной, если только можешь.

Вдвоем они сели на рыжего коня и поскакали. Жанабыл расспрашивал по дороге:

- Умом, что ли, тронулся?

- Если это и помешательство, то какое-то особенное. Уж очень неладно бредит.

- Разобрала, что говорит?

- У него с языка не сходит Рымбек и еще какие-то люди. Говорит, что я его враг. Задушить меня хотел...

- Это, дорогой товарищ, похоже на болезнь на политической подкладке, - заключил Жанабыл. – Когда мы раскулачивали Куржика, он тоже взбесился. А был точь-в-точь как твой отец: молчаливый, скрытный, копил злобу в себе. Должно быть, от этого у него и началось брожение в мозгу.

- Не знаю.

- Не волнуйся. Я остался сиротой пяти лет от роду и, как видишь, не умер.

- Если бы отец умер положенной смертью...

- Ну, а если заслуживает неположенной смерти, ты здесь ни при чем.

- Как после этого смотреть людям в глаза?..

- Э, ошибаешься! Люди давно не связывают тебя с отцом. Тебя не отец воспитал, а советская школа, советские люди! Это все знают.

- Милый Жанабыл, скажи правду: не будут люди презирать меня за отца?

- Если бы они могли презирать, Жанабыл не сидел бы сейчас с тобой на одном коне.

- Почему я не родилась такой смелой, как ты?

- Не стели мягко, я привык к жесткому. Если ты робкая девушка, то упаси меня бог встретиться с отважной.

Ардак около своего барака слезла с коня, а Жанабыл поскакал в поликлинику. Когда Ардак вошла в комнату, Алибек сидел со связанными за спиной руками. Глаза у него горели, как у бешеного волка. В комнате находился Жумабай и еще двое рабочих-соседей. Увидев дочь, Алибек пришел в ярость:

- А, вepнулась! Донесла! Пейте мою кровь! Ухожу из этого мира неотмщенный! Одер, Сена, Дунай, Волга - все реки вышли из берегов. Разлились не водой, а кровью... Бушуют Балтика, Тихий океан, Атлантика. Всюду кровавые волны. А я хоть бы твоей крови успел хлебнуть! Погубила меня ты! Теперь я жалок, я бессилен. Развяжи мне руки! Мой язык распух от жажды. Дай пить! Дай в последний раз в жизни напиться холодной воды.

Ардак наполнила водой большую пиалу и стала развязывать отцу руки. Все зашумели:

- Не надо, не надо!

Не слушая, она освободила руки отца и сказала тихо:

- Пейте, коке.

Алибек схватил пиалу, жадно припал к ней. Напившись, он схватился обеими руками за голову. Сидел, раскачиваясь из стороны в сторону.

Вошли Жанабыл, врач и двое санитаров. Алибек стремительно вскочил на ноги.

- Я готов. Не прячьте под халатами ваши красные петлицы!

- Я врач, а не военный.

- А, врач? Значит, я болен? - дико выкрикнул Алибек и широко шагнул к двери.